-- Это репетиция. У нее режим -- она должна каждый день заниматься, сейчас как раз время ее
урока.
Они стояли друг против друга: прямая, как штык, женщина -- офицер таможенных войск КГБ в сером кителе с натертыми до блеска пуговицами и
сутулая шатенка в рыжей куртке из кожзаменителя и в стоптанных сапогах. И между ними --пятилетняя девочка с маленькой скрипкой на плече и
замершим в воздухе смычком. А они, две взрослые женщины, все смотрели друг другу в глаза -- долго, упорно, с ненавистью. Несколько иностранцев
стояли в стороне и ждали, чем это кончится.
На настенных часах было 12.20, через двадцать минут мы должны были улететь в эмиграцию, это были наши последние минуты на советской земле.
Это вам объявили посадку? -- спросила у шатенки женщина-капитан.
Да!
Вот и летите! Там будете концерты давать.
Да! -- победно усмехнулась шатенка. -- Там будем концерты давать! Для того и летим.
Женщина-капитан ничего ей не ответила. Она взяла у ребенка скрипку и смычок, осмотрела пломбочки на них. Все было в порядке, не
придерешься -- маленькие свинцовые пломбочки с печатью Министерства культуры СССР висели на тонких стальных проводках, обжимая гриф скрипки и
смычок, как маленькие кандалы. Капитан положила скрипку и смычок в футляр и ушла, бросив косой взгляд на иностранцев, стоявших рядом.
"Заканчивается посадка в самолет, следующий рейсом номер 228 по маршруту "Москва -- Вена",-- снова прозвучало по радио.
Боже, подумал каждый из нас, неужели сейчас мы действительно улетим от всего этого? От проверок, досмотров, запретов и фашистских
охранников этого коммунистического рая?
Девочка взяла свою скрипку и пошла с матерью к выходу на посадку. Но здесь был затор. Оказывается, наши испытания еще не кончились.
Оказывается, даже здесь, в последнюю минуту уже при выходе на посадку нас подстерегает еще одна ловушка таможенной службы. Таможенники, стоявшие
при арке микроволновой проверки на металл, остановили молодую актрису.
Стойте! Что у вас на руке?
Как что? Обыкновенное кольцо. Обручальное.
Но вы же едете одна!
Да, я. развелась с мужем. Но вывезти кольцо я имею право.
Нет, это контрабанда.
Какая контрабанда? Что вы! Нам разрешено иметь при выезде пять женских украшений не дороже 250 рублей.
Это кольцо стоит дороже.
Что вы! Оно стоит 120 рублей.
У вас есть справка из магазина? Ах, нет справки? Значит, вы не летите. Мы снимаем вас с рейса за провоз контрабанды.
Но у меня же билет!
Это нас не касается. Можете оставить кольцо и лететь. Иначе -- нет.
Что делать? Что делать людям, когда у них уже отобрали все еще раньше, а самолет на Вену -- вот он, за окном и до отлета всего восемь
минут, а эти молодые таможенники смотрят на вас спокойными глазами мародеров? Да подавитесь вы этим кольцом, нате!
И красивая актриса, ломая пальцы и морщась от боли, рвет кольцо с тонкой руки и швыряет им, собираясь идти наконец на посадку.
Нет! -- усмехаются они. -- Это не все. Раз вы отдали кольцо, значит вы признали, что это контрабанда. И в таком случае платите штраф за
попытку провоза контрабанды -- сто рублей. И спешите, самолет сейчас улетит. А за вами люди стоят...
Но у меня нет рублей! -- отчаянно восклицает актриса. -- Откуда? Ведь советские деньги нельзя вывозить!
Платите долларами.
-- Откуда? Ведь советские деньги нельзя вывозить!
Платите долларами. Вы же поменяли на доллары девяносто рублей. Вам дали за них в банке 136 долларов. Вот и платите 136 долларов. И
быстрее, мы из-за вас самолет задерживать не будем. Давайте ваши доллары, быстро!
И растерянная актриса какими-то заторможенными как в ступоре, движениями отдает им последние деньги, а они прячут за щеки свои ухмылки, а
в карманы ее кольцо и ее доллары. И если вы не были ярым антисоветчиком до отлета, то вы станете им в эти дни, когда это "прекрасное"
государство уже не стесняясь показывает вам свое истинное лицо мародера. А часы идут -- шесть минут до отлета, пять... Мы нетерпеливо топчемся у
спуска на летное поле, как вдруг на лестнице, ведущей из таможенного зала, появляется странная процессия: два грузчика, сцепив руки замком,
несут сидящую на их руках 90-летнюю старушку, седую и легкую, как одуванчик. Они вносят ее на второй этаж, сажают в кресло, подходят к
таможенникам и объясняют, что старуха летит к своим детям в Израиль, но она парализована, вот справка от врача, а вот квитанция об уплате за
сервис -- они отнесут се прямо в самолет. Конечно, мы все понимаем, что эта старушка заплатила грузчикам бешеные деньги за этот "сервис" и они
поделят эти деньги с таможенниками. Потому таможенники согласно кивают, грузчики возвращаются к старушке, берут ее на руки и вне очереди,
впереди нас всех, несут ее на посадку.
Но когда мы выходим за ними на летное поле, а потом подъезжаем автобусом к самолету и до трапа остается десять шагов, старушка-одуванчик
вдруг властно останавливает своих носильщиков:
Отпустите меня! Отпустите!
Недоумевая, они приспускают ее к земле, а она вдруг с мучительной натугой разгибает свои тонкие парализованные ножки, становится на них и
идет шатаясь к самолету. Мы бросаемся к ней, боясь, что она упадет, кто-то подхватил ее под локоть, но она отнимает свой сухой старческий
локоток и говорит жестко:
Не надо! Я сама уйду с этой земли! -- И сама, поверьте, сама -- мы только шли по бокам, страхуя, -- поднялась в самолет по трапу.
Господи, подумал я, какую же силу ты даешь порой этому маленькому народу и какую же ненависть надо было скопить к этому государству, чтобы
он мог вот так разогнуть парализованные ноги и встать наконец и уйти с этой земли!.."
<i>* * *</i>
Hay, you! You are workin hard [Эй ты. Надорвешься]! Отжимаясь от земли, я увидел перед собой шнуровку тупоносых черных ботинок и задрал
голову вверх. Надо мной, заслонив солнце, стоял полицейский в отглаженных брюках; на его широком поясе висели пистолетная кобура, резиновая
дубинка, коробка с патронами, воки-токи, стальные наручники и кожаный планшет...
В чем дело? -- спросил я, не вставая.
Встань...
Я встал, краем майки утер пот со лба. Полицейский был выше меня на голову и вдвое шире в плечах.
Твое гражданство?
США. А в чем дело?
Ты живешь в этом районе?
Да. На 180-й улице. А что?
Ты видел этого мужика? -- полицейский достал из планшета фоторобот -- портрет не то негра, не то испанца.
No,-- сказал я.
Посмотри внимательно! -- приказал он. -- Тут не на что смотреть. Вы даже не знаете, он черный или испанец.
Полицейского это озадачило:
Откуда ты это знаешь?
Глянь на эти губы, -- сказал я. -- Это губы черного или испанца?
Полицейский посмотрел на фоторобот.