-- Вам помочь слинять отсюда?
Они обе вскинули на меня изумленно- обрадованные глаза.
Ой! Вы говорите по-русски? -- спросила Мария. У нее оказались замечательные серые глаза, серьезные и трепетно-радужные, как у гимназистки.
Да, чуть-чуть...
Вы что? Советский? -- спросила Шура. Намой вкус, она была толста, полные белые плечи просто выпирали из тугого платья, но Роберт, кажется,
не мог оторвать глаз именно от этих плеч.
Бывший,-- ответил я.
Ой, вы знаете, мы просто в жуткой ситуации! -- сказала Мария. -- Про эту гостиницу была большая статья в последней "Юности". Что здесь
сплошная коррупция -- от дежурных по этажу до директора и швейцара!
Швейцар берет с проституток по десятке за вход, а просто так никаких женщин не пускает, -- подхватила Шура. --А рестораны закрыты мафией,
у них тут по субботам всегда сабантуй. Но как это объяснить Роберту?
Нам так стыдно за нашу страну! --добавила Мария.-- Он приехал к нам как гость!
Vadim,-- вдруг ревниво сказал Роберт, наливая бренди себе и мне.-- Они учительницы английского, они говорят по-английски.
Но мой английский ужасен,-- сказал я.
Твоего английского хватит, чтобы велеть им выпить за дружбу! "На здоровья!" -- произнес он по-русски и резко, с пьяной инерцией наклонился
к Марии и Шуре, чтобы чокнуться синими. И, конечно, прилег плечом к шуриному плечу.
Но Шура высвободила плечо, и вообще учительницы пить не стали. А с немой мольбой глянули на меня.
You know what, Robert? -- сказал я. -- Сейчас одиннадцать вечера, уже открылся валютный бар. Мы можем пригласить твоих дам туда. Им это
может быть интересно: там музыка, молодежь...
Мы не хотим в бар, -- негромко сказала мне Мария по-русски. -- Мы хотим домой.
Оттуда вам легче смыться, -- ответил я ей сквозь зубы. -- Но мы не хотим его обидеть...
Пошли! -- уже оживился Роберт. -- Ты уверен, что нас впустят?
Валютный бар, маленький и темный, был забит до отказа. Раскалывая стены, гремела музыка, под черным потолком крутился зеркальный шар,
отбрасывая цветные пятна на густую толпу, которая совершенно непонятно как умудрялась танцевать в такой тесноте.
Заплатив швейцару сорок долларов за четыре билета, мы получили доступ к этому "храму". При этом билеты он, конечно, нам не дал, деньги
легли в его собственный карман. Одновременно он с явным сомнением оглядел наших дам -- они определенно не соответствовали женскому стандарту
этого заведения. Но твердая валюта сильней принципов, и швейцар открыл перед нами дверь. Мы втиснулись в грохот музыки, тесноту тел, табачный
дым и алкогольные пары. И тут же наткнулись на парней из нашей делегации -- мужскую свиту Моники Брадшоу.
Хай, Роберт! Хай, Вадим! -- приветствовали они нас, танцуя (а точнее, топчась в тесноте) с тремя юными русскими девицами такой красоты,
что меня даже оторопь взяла. -- Роберт, если ты хочешь выпить, пробивайся к стойке. Все наши там! Вадим, где вы были весь день? Мы беспокоились
о вас...
Конечно, мы хотим выпить!-- рявкнул Роберт и петухом врезался в тряскую танцующую массу.
Озираясь по сторонам, я двинулся за Робертом. Черт возьми, или я одичал в этой Америке за десять лет семейно-тюремной жизни, или... Мне
показалось, что я никогда невидея сразу столько юных красоток.
.. Мне
показалось, что я никогда невидея сразу столько юных красоток. И самое главное -- каждая из них была дико похожа на Аню, на ту Аню Муравину,
которая вышла тогда из автобуса...
И только, присмотревшись, я увидел, что эти красотки все разные: тут были и длинноногие русалки с зелеными глазами и волосами до пояса,
сексуально, как морские водоросли, шевелящие своими фигурами в такт музыке... и волоокие феи с личиками безгрешных ангелочков, с маленькими
верткими попками и с губками, алыми от минета... и пышногрудые Кармен с глазами густой кинжальной синевы и с бедрами такой же кинжальной силы...
и невинные Красные Шапочки... и трепетные Наташи Ростовы... и непорочные Аленушки из русских народных сказок... и школьницы с блядскими
глазами... и великовозрастные бляди с глазами непорочных школьниц... И все-таки было в них что-то общее, что делало их всех похожих на мою Аню,
как сестер...
Когда я, замешкавшись в этой танцующей массе, все же пробился к стойке бара, Роберт уже протягивал мне бокал с каким-то дринком. Я не
глядя выпил его залпом, но это была какая-то слабая бурда, и я тут же, через чьи-то головы, протянул бармену пустой стакан.
Двойную водку и не разбавляй! -- сказал я ему по-русски.
Vadim! Cool down [Вадим! Остынь]! -- произнес рядом чей-то знакомый голос, и только тут я увидел, что почти вся стойка бара занята
нашими--Дайана Тростер из Алабамы, Норман Берн из Флориды, Джон 0'Хаген из Охайо, полковник Сэм Лозински, еще кто-то. Возле них терлись
молоденькие проститутки, и, кажется, Норман и Джон были не против купить этим девочкам по дринку.
Восемь долларов,-- сказал мне бармен. Я бросил ему десятку, взял бокал и залпом выпил. Только теперь я перевел дух и смог снова смотреть
на зал. Нет, конечно, моя Аня не была валютной девочкой. И все же... И все же в каждой из этих юных путан "Космоса" я видел именно ее --
далекую, двадцатипятилетней давности Анну Муравину, какой она вышла тогда из автобуса на улице Эйзенштейна.
Впрочем, эти дивы были еще моложе, и, если бы тогда я выполнил Анину просьбу (Господи, в каком это было году?), любая из них могла бы быть
нашей дочкой...
Господи, когда же это было?
Кажется, в 1973-м. Или в 74-м? Неважно. Хорошо помню, что это было 26 августа, Анин день рождения. Обычно на ее и мой дни рождения я
старался уехать из Москвы в командировку и как можно дальше -- в Сибирь, в Заполярье, в Среднюю Азию. Чтобы не сорваться, не ринуться к Анне с
цветами и просьбой выйти за меня замуж. А из Сибири или из Заполярья я терзал ее идиотскими телеграммами, которые никто, кроме нее, не мог
понять. Потому что в одной телеграмме, например, из Хабаровска было только два слова: "ТИЛИ-ТИЛИ". А продолжение приносили уже на следующий
день, но и там было только два слова: "ТРАЛИ-ВАЛИ". И все. И никто, кроме Ани, не знал, что это просто начало детской песни, которую напевала
Аня, когда мы с ней бродили по Москве и я читал ей лекции по русской литературе. А поскольку почтальон приносил эти телеграммы днем и не
заставал Аню дома, то он отдавал их ее матери. Открыв телеграмму с текстом "ТРАЛИ-ВАЛИ", Анина мама спросила у почтальона: --Что это значит?
Почтальон глянул в телеграмму и сказал: -- Трали-вали, кошку драли! Ясно? От такого оскорбления Анина мать пришла в ярость и наорала на
почтальона, чтобы он не смел приносить такие гадости...
Да, как бы враждебно и скандально мы ни расставались с Аней в очередной раз, мы поздравляли друг друга с днем рождения, и это была тонкая
и почти символическая нить, которая связывала наши судьбы.