Так подводная лодка, уходя в автономное плавание, выходит на радиосвязь только раз в
полгода, и так астронавты, улетая на какую-нибудь планету в другой Галактике, смогут связываться с Землей только раз в году, когда наша
Галактика будет определенным образом повернута во Вселенной.
Тринадцать лет мы с Аней пребывали в автономных плаваниях и проживали разные судьбы, но подсознательно ждали следующего моего и ее дня
рождения, чтобы выйти на связь и прокричать сквозь эфир:
"Ты жива? Я жив!" При этом Аня посылала мне телеграммы на киностудию или на Главпочтамт, до востребования, а я посылал ей телеграммы
откуда-нибудь из тьму- таракани. А сам отмечал ее день рождения без нее, трусливо и горько, как недолеченный алкоголик тайком пьет воду из
водочной рюмки...
Но в то лето 73-го года (или 74-го) дела задержали меня в Москве, я послал Ане какую-то дурацкую телеграмму без обратного адреса, а
огромный, в честь Аниного дня рождения букет желтых, цвета разлуки, цветов поставил на окне той квартиры, которую тогда снимал. И пригласил к
себе на этот тайный праздник сразу двух молоденьких подруг- актрисулек, с которыми до того периодически спал порознь.
Увидев цветы, но не получив их, девочки тактично промолчали, славно пожарили на кухне цыплят- табака и вообще приготовили роскошный обед с
вином, водкой и мороженым. А после обеда (или уже во время его, не помню) мы легко перешли и к плотским забавам. Честно говоря, для меня это был
первый эксперимент секса втроем, до этого я все не мог себе представить, что же будет делать "свободная" дама -- наблюдать?
Но как раз в тот милый момент, когда обе девочки, стояли на коленях над моими чреслами,-- именно в этот святой момент раздался громкий
стук в дверь.
-- Это еще кто?-- изумился я, встал, с усилием запихал в ширинку свой памятник космонавтам и пошел в прихожую.
Кто там?
КГБ!-- сказал за дверью Анин голос.
Памятник космонавтам рухнул у меня в штанах, а ноги подкосились.. Но я открыл дверь.
Она вошла, явно хмельная и с двумя бутылками шампанского в каждой руке. Спермой пахнет!-- сказала она с порога поморщив свой острый носик, и
тут же увидела два молоденьких женских личика, выглянувших из комнаты. -- Понятно! -- Аня недобро усмехнулась и протянула им бутылки. --Держите,
девушки! -- А передав бутылки, тут же схватила меня за ворот рубахи и рывком потянула на кухню.
И то ли обессиленный после "заходов" двух актрисулек, то ли от неожиданного Аниного вторжения, я не сопротивлялся.
А она втащила меня на кухню, приставила к стене и, держа одной рукой за воротник, другой стала наотмашь бить меня по лицу, говоря
вполголоса:
Сволочь! Мерзавец! Я люблю тебя, а ты тут с какими-то блядями! Идиот!..
Я отмечаю твой день рождения. Вон цветы..-- сказал я.
Кретин! Выгони их! Выгони и сделай мне ребенка! Ты слышишь, мерзавец? Я люблю тебя!
Ну, хватит меня бить.
Ты сделаешь мне ребенка?
Нет.
Почему?
Потому что я тебя боюсь. Ты меня сломаешь.
Однажды я уже сломался из-за тебя и сделал им "Юнгу торпедного катера". Больше не хочу.
Кретин! Но я же люблю тебя! -- она отпустила меня, подошла к кухонному столику, налила в стакан остатки водки из бутылки и залпом выпила.
Ее руки дрожали.
I don't understand you, Vadim [He понимаю тебя, Вадим]! -- один из молодых журналистов из свиты Моники Брад-шоу, разгоряченный танцем,
подвалил к бару, попросил шесть дринков для своей компании и сказал мне, пританцовывая, пока бармен наливал: -- Как ты мог уехать из страны, в
которой такие курочки! Поверь, я знаю все ночные бары Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, Бостона и Нью-Орлеана -- ни в одном из них нет красоток в таком
количестве.
Ее руки дрожали.
I don't understand you, Vadim [He понимаю тебя, Вадим]! -- один из молодых журналистов из свиты Моники Брад-шоу, разгоряченный танцем,
подвалил к бару, попросил шесть дринков для своей компании и сказал мне, пританцовывая, пока бармен наливал: -- Как ты мог уехать из страны, в
которой такие курочки! Поверь, я знаю все ночные бары Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, Бостона и Нью-Орлеана -- ни в одном из них нет красоток в таком
количестве. Как ты мог уехать отсюда?-- Я был трезвый в то время
--I see. I get your point [Ясно! Я вас понял]!-- он усмехнулся, сгреб шесть дринков двумя руками и унес их. А Роберт почти насильно увел
танцевать Шурочку
--А действительно, почему вы уехали? -- спросила Мария, вынужденно -- от тесноты и шума -- приближая ко мне вплотную свое сероглазое лицо.
Из ее тяжелой косы дразняще выбился маленький пушистый локон.
Потому что меня выбросили из кино!-- коротко, чтобы перекричать музыку, ответил я.
Но она продолжала смотреть вопросительно, и пришлось объяснить:
Я был режиссером. Может быть, вы видели мои фильмы. "Юнга торпедного катера", "Кавказская любовь"...
Ой, конечно, видела! "Юнгу" недавно показывали по телевизору.
Неужели?--изумился я.
Правда. И вообще этот фильм часто показывают в школах. По учебной программе. А как ваша фамилия?
Я сказал. Она нахмурила свои бровки, словно пытаясь что-то припомнить. Нет, --сказала она.-- Там нет такой фамилии. Ятеперь вспоминаю --
там вообще нет фамилии автора.
Значит, вырезали, -- сказал я. -- От советской власти всего можно ожидать -- вырезали фамилию автора-эмигранта, а фильм крутят... -- и я
непроизвольно тронул ее локон, выбившийся из косы.
Vadim, have you seen Mr. Samson [Вадим, вы видели Сэмсона]? -- спросила сбоку Дайана Тростер. Все наши мужчины ушли танцевать с
московскими chicks, как назвал их Питер, а Дайана осталась одна. Судя по белизне ее носика, она уже приняла дринков восемь.
Я видел Горация днем на Арбате, -- ответил я, убирая руку от косы Марии.
Это я знаю, он рассказывал. Но после этого?
Нет, после этого я его не видел. -- Его избил офицер КГБ.
Что-о???
Она усмехнулась:
Спросите Монику, они все там были, вся наша молодая банда.
Возле Верховного Совета. Там была сидячая демонстрация каких-то мусульман, которых Сталин когда-то переселил, я не знаю...
Месхов, -- сказала Мария. -- Там сейчас месхи вторую неделю сидят, перед приемной Верховного Совета.
Точно, -- сказала Дайана. -- Ну, и наша молодежь вместо балета на льду побежала туда. Они даже сумели пройти внутрь, в офис -- вместе с
телебригадой Си-Би-Эс. А Гораций решил с этими месхами поговорить. Они, конечно, не говорят по-английски, так он попробовал по-французски и по-
испански. Но тут к нему подошел какой-то офицер КГБ, взял за волосы и так стукнул ногой в спину) что Гораций улетел на двадцать футов. Теперь он
лежит в номере и боится, что ему сломали позвоночник. Скажи мне, разве русские расисты? Ведь там было не меньше сотни журналистов, но этот
офицер не тронул ни одного белого. А Горация...
Я вздохнул. У меня не было никакой охоты читать сейчас Дайане. лекцию об отношении КГБ и вообще всего московского населения черным. Но тут
меня выручила Мария.