Езжайте осторожно.
У тебя есть семья?-- вдруг хмуро сказал я, пряча права.
Есть. А что?-- удивился полицейский.
А дети?
Конечно! -- В голосе полицейского прозвучало возмущение -- разве может семейный мужчина, да еще черный, не иметь детей!
Значит, у тебя хорошая семья, верно? -- желчно продолжал я.
Думаю, что да, -- насторожился полицейский.-- А что?
Ты можешь сказать мне, в чем секрет семейного счастья?-- И я снизу вверх, из машины наружу посмотрел ему в лицо.
I see...-- сказал он, новым взглядом окинув содержимое "Тойоты".-- Ясно... У тебя проблемы дома, да?
Yes... -- криво усмехнулся я, подражая негритянскому сленгу.-- Ты знаешь секрет семейного счастья?
Ну...Мы спорим время от времени... -- честно признался он.-- Чего ж ты мне с самого начала не сказал?
Что?
Что ты оставил семью. Есть дети?
Да. Дочка пяти лет...-- сам не зная почему, я вдруг захотел именно этому стоящему под дождем черному полицейскому рассказать все, и про
Лизу с ее мудацкими актерскими амбициями, и про Ханочку, и про мои ненаписанные фильмы-романы, на которые уже нет и не будет сил.
Ладно. Знаешь, я не могу просто порвать твой штраф, он уже выписан. Но если ты приедешь в суд, я попрошу судью отменить этот штраф... Куда
ты едешь?
Нью-Йорк.
Я надеюсь, все обернется к лучшему для тебя.-- В голосе полицейского было искреннее сожаление, что он дал мне штраф.-- Только езжай
поосторожнее. Обещаешь?
Обещаю. Спасибо! -- усмехнулся я, и полицейский отступил от "Тойоты" и светящимся жезлом стал махать идущему сквозь ливень потоку машин,
сгоняя их с правой полосы на левую, чтобы я мог выехать на шоссе.
Я дал полный газ. Малышка "Тойота", взвизгнув колесами по мокрому асфальту, юзом вымахнула на шоссе и, набирая скорость, понеслась прочь,
в мокрую черноту ночи. В зеркале заднего обзора я еще некоторое время видел фигуру второго полицейского. Даже в наклоне его головы было
сомнение, и я понял, о чем он думает. Этот русский, думал он про меня, типичный самоубийца и вряд ли доедет до Нью-Йорка. И все из-за этих баб.
"Секрет семейного счастья"! И- эх...
А я ехал и думал: "черт возьми, если бы мне действительно найти продюсера на фильм "Секрет семейного счастья", то я первым делом поехал бы
в Грузию. В Грузии, на горной дороге я, конечно, тоже буду ехать не со скоростью 60 километров в час, как там положено, а много быстрей. И меня
остановит грузинский полицейский. Наверно, это будет высокий грузин лет сорока, с черными глазами, черными усами и лысый под своей милицейской
фуражкой. Как тот знаменитый грузинский актер, который 12 лет назад снимался в моем последнем фильме.
Та- а- ак...-- скажет он нараспев, предвкушая сорвать с меня солидную взятку. -- Нарушаем, значит?
Потом он увидит мои американские водительские права, и его аппетит на взятку разгорится еще больше.
Вай- вай- вай! -- покачает он головой.
В чужой страна приехал и уже нарушаешь! Придется арестовать...
Задумался, товарищ милиционер...-- скажу я хмуро.
Нанимаю, -- скажет он насмешливо. -- Мислитель, значит? Философ?
Слушай,-- скажу я.
У тебя есть семья?
Канешно, есть.
И дети?
Канешно, трое детей! Какой грузин без детей?! -- Тогда скажи мне: в чем секрет семейного счастья? Он посмотрит на меня своими бархатными
черными глазами, думая, что я хочу отвлечь его от штрафа или увильнуть от взятки.
А я скажу:
Понимаешь, я делаю кино."Секрет семейного счастья" называется. Вот ты знаешь, в чем этот секрет?
Ты хочешь сказать, что приехал из Америки в Грузию чтобы узнать секрет семейного счастья?
Да.
А в Америке никто не знает?
В Америке мне сказали, что секрет семейного счастья -- это секрет.
Капиталисты!-- скажет он возмущенно.-- Нет, мы, грузины,-- не такие! Мы открытый народ! Садись в мой машину, генацвале! Садись, ты мой
гость!
И он посадит меня в свою милицейскую "Волгу-24", включит сирену и повезет меня по грузинским селам. Там мы будем есть шашлыки и пить
веселое грузинское вино, и седобородые грузинские старики будут долго и красиво рассказывать мне старинные легенды и притчи о тайнах семейного
счастья...
_5_
Кудлатая русая голова. Мятая шапка-ушанка где-то на затылке, в отлете. Потный оцарапанный лоб. Прозрачно-голубые дерзкие глаза с красными
алкогольными прожилками. Круглое молодое лицо со злыми небритыми скулами и мокрыми губами. Расстегнутый грязно-серый кожух с висящей на
последней нитке верхней пуговицей. А ниже -- большие обветренные руки сжали деревянные колодки и подняли на них обрубок бездонного тела с
прикрученной к культям деревянной платформой на стальных шарикоподшипниках. И вокруг -- только глубокий, как на холстах Рембрандта, черно-
багровый фон, из которого, как из прошлого, вылетает вперед этот дикий безногий варвар с мокрыми губами. И под картиной подпись -- "Россия".
Было в этой нищей и захламленной мастерской еще несколько неоконченных картин и икон -- Георгий Победоносец, Троица и другие русские
святые, но эта, самая большая картина, натянутая на подрамник и тоже не законченная, стояла в центре. От прямого закатного солнца, уходящего за
мост Джорджа Вашингтона, картину укрывала тяжелая и пыльная оконная штора. Рядом стоял мольберт с красками и кистями, такие же кисти и кисточки
торчали из банок на полу, а с потолка свисала на шнуре большая пыльная лампа без абажура. Второе, восточное окно квартиры выходило на Бродвей в
районе 180-х улиц. На этом окне стоял метрово- квадратный вентилятор и с шумом гнал в комнату душный бродвейский воздух, гудки машин, вой
полицейских сирен, крики пуэрториканской пацанвы, сломавшей уличный гидрант, и оглушающий ритм ударника, летящий из динамиков открытой машины.
За рулем этой машины, застрявшей у светофора, в такт ударника дергался черный гигант, а банда мальчишек мыла окна его "Бьюика" мыльной пеной.
Конечно я пробовал стать американцем! Пробовал!..-- полуголый, в одних шортах, я выплеснул остатки дешевой водки из бутылки "Popov" в два
стакана, внимательно посмотрел, поровну ли налил, и понес один стакан Максиму, у которого я теперь жил. Максим -- бородатый сорокалетний русак
со спокойными карими глазами на широком, как у татарина, лице -- голяком сидел в темной глубине комнаты на брошенном у стены матраце. Когда-то,
в нашей прошлой жизни, он был заметным московским художником, а теперь живет на вэлфер и все свое время делит между пением в русском церковном
хоре и этим мольбертом. Сейчас на полу перед ним стояла большая кастрюля. Полуобняв ее волосатыми ногами, он ложкой доставал из кастрюли
перловый суп и ел его с хлебом, аккуратно оберегая курчавую черную бороду от хлебных крошек.
Да, я пробовал стать американцем -- писал про то, что можно продать,-- продолжал я с пафосом хмельной откровенности.