Я обыкновенный, заурядный гражданин, который отзывается на свое имя и которому дан номер в паспорте. Сам я вообще не определяю свою
судьбу.
И вот однажды я пробуждаюсь, ничем не озабоченный, оглядываюсь по сторонам и не понимаю ничего, что происходит вокруг: ни себя, ни соседей,
не понимаю, почему правительства объявляют войны или заключают мир, да мало ли чего еще не понимаю.
В такие моменты я рождаюсь заново, рождаюсь и крещусь правильным именем: Готлиб Леберехт Мюллер! Все, что я совершаю под своим правильным
именем, представляется ненормальным. Люди дают об этом знать друг другу за моей спиной, а иногда и прямо мне в лицо. Я вынужден порвать с
друзьями, семьей и любимыми. Я лишаюсь удобств устроенной жизни, и поэтому так же естественно, как в мечте, снова оказываюсь плывущим по течению
- как правило, иду по улице, обратив лицо к заходящему солнцу. Во мне просыпаются все мои способности. Теперь я крадущееся, бесшумное, хитрое
животное - и в то же время я то, что называется святой человек. Я знаю, как постоять за себя. Я знаю, как избежать работы, как избежать
запутанных отношений, как избежать жалости, сочувствия, показной храбрости и других опасностей. Я остаюсь в одном месте и с одним человеком
ровно столько, сколько необходимо, чтобы получить желаемое, а потом ухожу. У меня нет цели: бесцельное странствование ценно само по себе. Я
свободен как птица и уверен в себе как эквилибрист. С неба падает манна: мне остается только протянуть руки и собрать ее. И повсюду после меня
остается добрая память, словно, принимая предложенные дары, я делаю приятное дарящим. Любящие руки заботятся даже о моем грязном белье. А все
потому, что каждый любит правильно живущего че- 200 ловека! Готлиб! Какое замечательное имя! Готлиб! Я повторяю его снова и снова.
Готлиб Леберехт Мюллер!
В этом состоянии я всегда якшаюсь с ворами, жуликами и убийцами, но как они ко мне добры и внимательны! Как братья. А разве нет, на самом
деле? Разве не я виновен в каждом преступлении, разве не я пострадал за это? И не из-за преступлений ли я так тесно соединился с моим двойником?
Всегда, заметив в глазах людей свет признания, я чувствую эту тайную связь. И только глаза справедливого не светятся. Справедливый не знает
тайны человеческого товарищества. Это справедливый творит все преступления против человека, это справедливые - настоящие монстры. Это
справедливые требуют у нас отпечатки пальцев и убеждают нас в том, что мы должны умереть, далее если мы стоим перед ними во плоти. Это
справедливые снабжают нас условными именами, они заносят в метрики условные даты и сжигают нас заживо. Я предпочитаю воров, жуликов и убийц,
пока не посчастливится найти человека моего роста и моих достоинств.
Не нашел я такого человека! Я не нашел столь же великодушного, как я, такого же всепрощающего, терпимого, беспечного, безрассудного и
чистого сердцем. Я прощаю себя за все преступления, совершенные мною. Я делаю это во имя человечности. Мне известно, что значит быть человеком,
и я знаю сильные и слабые стороны этого. Я страдаю от этого знания и в то же время упиваюсь им. Если бы мне предоставилась возможность стать
Богом, я бы отказался. Быть человеком - вот великолепнейшая возможность, которую дает нам жизнь. Это охватывает целую вселенную. Еще это
заключает в себе познание смерти - чем не дано насладиться даже Богу.
С самого начала написания этой книги я - человек, крестивший себя заново. С тех пор, как случилось это крещение, прошло немало лет и много
воды утекло, поэтому теперь мне нелегко вернуться к той минуте и вновь пройти по стопам Готлиба Леберехта Мюллера.
С тех пор, как случилось это крещение, прошло немало лет и много
воды утекло, поэтому теперь мне нелегко вернуться к той минуте и вновь пройти по стопам Готлиба Леберехта Мюллера. Однако, возможно, вы получите
некий ключик, если я скажу вам, что человек, каким я теперь являюсь, родился на свет от раны. Эта рана дошла до самого сердца. Согласно людской
логике я должен был умереть. И правда: все, кто знал меня, отказались от меня как от мертвого; я бродил, словно привидение, среди них. Говоря
обо мне, они употребляли прошедшее время, они жалели меня, они закапывали меня все глубже и глубже. Но я помню, как смеялся тогда, как ни в чем
не бывало крутил любовь, как наслаждался едой и питьем и мягкой постелью, от которой меня было не оторвать. Что-то убило меня, но я был все еще
живой. Жи- 201 вой - однако лишенный памяти, лишенный имени. Я был отрезан от надежды, так же, как от сожаления и раскаяния. У меня не было
прошлого, а возможно, и будущего.
Меня похоронили заживо в пустоте, причем этой пустотой была нанесенная мне рана.
Я сам был этой раной.
У меня есть друг, с ним мы время от времени ведем разговоры о чуде Голгофы, в котором я ровным счетом ничего не понимаю. Но мне кое-что
известно о чудесной ране, полученной мною - ране, которая убила меня в глазах мира и вследствие которой я родился и крестился заново. Я знаю
кое-что об этом чуде, чуде моей раны. Я пережил его, и оно излечило меня моей же собственной смертью. Я рассказываю об этом как о далеком
прошлом, но это всегда со мной. Все - в далеком прошлом и скрыто от глаз, подобно созвездию, навсегда ушедшему за линию горизонта.
Больше всего меня завораживает в этом то, что я, мертвый и похороненный, способен воскреснуть, и не однажды, а несчетное число раз. Более
того: каждый раз, как я пропадаю - ухожу в глубину все основательней, поэтому очередное воскресение становится чудом все более великим. И
никогда никаких стигматов!
Человек, рожденный заново, остается тем же самым человеком, мало того - он становится все больше и больше самим собой с каждым новым
рождением. Он только каждый раз сбрасывает кожу, а вместе с кожей свои грехи. Человек, которого любит Бог - это, истинно, правильно живущий
человек. Человек, которого любит Бог - это луковица с миллионом кожурок. Нет слов, как болезненно потерять первый слой; следующий потерять не
так болезненно, а последующий - еще безболезненней, пока наконец боль не станет приятной, все приятнее и приятнее, пока не станет восторгом,
пока не станет экстазом. И тогда уже нет ни удовольствия, ни боли - просто темнота, уступающая свету. И вместе с исчезновением темноты
показывается из своего укромного места рана: рана, которая есть человек, которая есть человеческая любовь, обмывается светом. Вновь обретаешь
утраченную индивидуальность. Человек выходит из своей открытой раны, из могилы, которую он так долго носил с собой.
Я вижу ее, похороненную под могильным холмом моей памяти - ту, которую я любил больше всех, больше, чем мир, больше Бога, больше, чем
собственную кровь и плоть. Я вижу, как она мучается в кровоточащей ране любви, так близко от меня, что я не могу отличить ее от самой раны. Я
вижу, как она старается освободиться, преодолеть любовную боль, но с каждой попыткой погружается все глубже 202 в эту рану, затягивается,
задыхается, тонет в крови. Я вижу ужас в ее глазах, немую мучительную агонию. Это взгляд животного, попавшегося в капкан. Я вижу, как
раздвигаются ее ноги в попытке избавления, но каждый оргазм - это болезненный стон.