Экзарх засмеялся:
– Ты, Даттам, знаешь своего дядю еще хуже, чем черную магию, – и протянул Даттаму зеленый треугольник.
Даттам развернул письмо: а это был ежемесячный отчет соглядатая. Адресован он был лично Харсоме, а подписан пророком, и число на нем стояло за две недели до начала восстания.
Тут‑то Даттам понял, и отчего пророк отказался от императорского титула, и отчего не хотел звать варваров, и отчего поверил Баршаргу.
– Это что ж, – спросил Даттам нового наследника империи, – мы подняли восстание по твоей указке?
– Разумеется, да, – сказал справа Арфарра. – Истинные причины вещей скрыты от людских глаз, однако же нет вещей, у которых не было бы истинных причин.
– Разумеется, нет, – сказал настоятель храма Шакуника. – Провокация опасная вещь. Если государство играет с огнем, как ребенок, оно, как ребенок, и обожжется.
Тогда Даттам повернулся к монаху.
– И вы обо всем знали, – спросил он, – еще до того, как продали нам зерно, содрав за опасность впятеро против обыкновенного?
Настоятель удивился:
– Никакого мы зерна не продавали… В благодарственном манифесте экзарха как раз отмечено, что монастырь прислал в Анхель рис даром, в дни народного бедствия …
Помолчал и прибавил:
– Между прочим, наш дар окупился сторицей, –господин экзарх пожаловал нам земли по Левому Орху.
Даттам уронил голову в скованные руки и прошептал:
– Значит, мы даже не могли выиграть. Великий Вей – вождь повстанцев – провокатор правительства!
И расхохотался. Потом умолк и спросил:
– Ну а мне‑то вы зачем все это рассказываете? Перед виселицей? Я‑то милости недостоин, я провокатором не был…
Арфарра молчал.
– Не скрою, – сказал Харсома, – ваши преступления велики, господин Даттам. Пролиты реки крови, пепел от рисовых хранилищ достигает локтя толщиной, матери варят младшего брата на ужин старшему… Кто‑то же должен за все это отвечать?
– Тот, кто нанимал провокаторов, – заорал Даттам, вскакивая на ноги.
– Сядь, – негромко сказал Харсома.
– Нет не сяду! Мы сожгли половину провинции и продавали варварам другую, – и все затем только, чтобы ты сел на место этого мерзавца Падашны?
Но тут Даттама, от слабости, зашатало на ногах, и он действительно сел в кресло, чтобы не упасть в ноги Харсоме. Потом он повернулся к настоятелю храма Шакуника и спросил:
– А что вы сделали с теми сорока тысячами золотых, которые я заплатил вам за зерно?
– Я уже ответил вам, – сказал настоятель, – что никакого зерна храм бунтовщикам не продавал, но если вы так настаиваете, я могу сказать, что эти деньги мы ссудили правительству на определенном условии.
– Каком?
– На условии, что вас отдадут нам.
Даттам поднял брови.
– Вы слишком хороший делец и изобретатель, господин Даттам, чтобы скормить вам речным угрям. Мы хотим, чтоб вы трудились на благо храма Шакуника.
– Но я вовсе не собираюсь становиться монахом! – запротестовал молодой бунтовщик.
– Вам придется выбирать между рясой и плахой, Даттам, – вмешался Харсома, – никто, кроме храма Шакуника, не может защитить вас. Баршарг требует отдать тебя ему, за то, что ты повесил его брата. Твой дядя, наместник провинции, тоже не хотел бы оставлять тебя в живых, а если собрать имена всех, кто казнен тобой и выпустить из тебя всю кровь, то на каждое из имен не придется и по половинки капли…
– Говорило сито иголке – у тебя на спине дырка, – презрительно пробормотал Даттам.
Но, конечно, ему ничего не оставалось, как принять предложение.
Экзарху же доложили: «В древности Золотой Государь взошел на Голубую Гору, обозрел мир, и от этого государство процвело».
Экзарх Харсома отправился к горам. Отказался от казенного паланкина, проделал весь путь на лошади, как простой чиновник, чтобы народ всегда имел к нему доступ.
Накануне молебна наследник изволил спуститься в заброшенные шахты. Долго стоял, будто ждал Золотого Государя, потом со слезами на глазах молвил:
– Увы! Народ Великого Света после мятежа – как неоперившийся жаворонок. Надобно его жалеть, – ибо, бывает, и жаворонок в неразумии клюет кречета… Разве стал бы государь Амар преемником Золотых Государей, если бы не помощь рудознатца Шехеда.
Помолчал и спросил у Даттама:
– А правда ли, что в стране варваров еще много легкого железа?
На следующий день взошли на гору, исполнили обряды. Наследник сказал:
– Нынче все наши мысли – о достижении мира и спокойствия. Когда в государстве царит мир и спокойствие, человек думает о том, как преумножить собственное добро. Когда же в государстве царим смута и бунт, человек думает о том, как завладеть добром ближнего. Поистине цель государя – добиться, чтобы простые люди сохраняли нажитое и старались приумножить его. Ибо чем больше в государстве богатых людей, тем богаче само государство.
Секретарь Арфарра молвил, указывая по ту сторону Голубых Гор:
– Некогда ойкумена доходила до самого океана, а ныне океаном называют маленькое озеро в государевом дворце! Государство расколото, и трещина проходит через сердце наследника! Пока не восстановим целостность государства, в нем будут непременно случаться беды, бунты и неурожаи!
Вечером, наедине, экзарх спросил Даттама:
– А вы что скажете о целостности государства?
Тот поклонился, оправил шелковый монаший паллий и ответил:
– Увы! Варвары кормятся с копья, мочатся с седла… Прежде надо научить их жить не для войны, а для мира… Разрешите храму торговать с королевством, – мы научим их уважать мирную выгоду, и они сами отдадут нам земли.
Надобно сказать, что храм и раньше нарушал торговую монополию, но тайком.
– А потом, – прибавил, поколебавшись, Даттам, – не все у варваров достойно осуждения. Например, крестьяне их пребывают в бедности, немыслимой для жителя ойкумены, однако ж не жалуются и не бунтуют.
– Почему? – быстро спросил экзарх.
– Потому что над ними – не чиновник с печатью, а сеньор с мечом. Потому что нет, увы, государя, которому подают жалобы, и потому что нет людей мудрых, учащих народ стоять за свои права… И поэтому, – сказал Даттам, – хотя железо в стране варваров спрятано так же глубоко, как и здесь, добыть его легче.