Если б прочел – не было бы нужды задавать ему вопросы, в том числе и этот:
зачем мне сидеть в его саду и ждать женщину по имени Мара? Будь я настолько интеллектуалом, чтобы ознакомиться с этим самым прославленным и
самым эллиптическим произведением древней мудрости, мне бы удалось избежать множества бед и не изведать тех горестей, о которых я собираюсь
рассказать.
Но пока я сижу в этом саду на углу Бродвея и Семнадцатой, и мысли у меня совсем другие. Если быть честным, сейчас я не могу вспомнить, о чем я
тогда думал. Смутно припоминаю, что мне не понравились стихи о Матери, они показались мне полнейшей хреновиной. Больше того, не понравился и сам
автор – это я помню отчетливо. Хорошо помню, что кипятился я оттого, что понимал: похоже, меня еще раз нагрели. Усвой я к тому времени хотя бы
частичку дао, я бы не терял спокойствия. Я сидел бы там, по коровьи благодушный, благодарный за то, что светит солнце и я живу на белом свете.
Сегодня, когда я пишу это, нет ни солнца, ни Мары, но, хотя я еще не превратился в благодушную корову, чувствую себя переполненным жизнью и в
согласии со всем миром.
Из глубин дома донесся телефонный звонок. Плосколицый китаеза, уж, конечно, какой нибудь учитель философии, сказал мне на своем пиджине, что
леди просить меня телефон. Звонила Мара, только что, если верить ее словам, вставшая с постели. Перебрала вчера, сообщила она. И Флорри тоже.
Обе отсыпаются поблизости в гостинице. В какой гостинице? Это не важно. Чтобы собраться, ей нужно полчаса. Ждать еще полчаса! Настроение упало
окончательно. Сначала шпагат на вечеринке, а теперь похмелье… А кто там еще рядом с ней в постели? Не с буквы ли «К» начинается его фамилия?
Никому не позволено говорить с ней таким тоном. А я вот говорю, понятно? Скажи, где ты, и я мигом буду у тебя. Не хочешь говорить? Тогда пошла
ты к такой то матери, мне на тебя…
– Алло! Алло! Мара!
Молчание. Да, ее должно было пронять. А во всем виновата эта поблядушка Флорри. Флорри с вечным своим зудом между ляжек. А что еще о ней думать,
если только и знаешь об этой девке, что она никак не может найти хер такой величины, чтобы прочесал ее как следует. На нее взглянешь, и сразу же
возникает мысль о том, как славно было бы перепихнуться, о том, как бы ударить по рубцу. О ста трех фунтах в эластичных чулках. О ста трех
фунтах ненасытной плоти. Да к тому же она еще и пьянчуга. Сука ирландская. Сука из сук, если хотите знать. И норовит подражать сценической речи,
будто еще вчера работала в шоу Зигфельда.
Целую неделю от Мары ни звука. Потом как гром с ясного неба – телефонный звонок. Голос унылый. Мог бы я где нибудь пообедать с ней? Надо
поговорить о важном деле. И серьезность такая, какой никогда раньше я в ней не замечал.
И вот я лечу в Виллидж на свидание с ней, и на кого же я наталкиваюсь? Кронский! Пробую проскочить мимо, но не тут то было!
– Куда мы так торопимся? – спрашивает он и улыбается вкрадчивой язвительной улыбочкой, какую он всегда предъявляет в самый неподходящий момент.
Объясняю, что тороплюсь на свидание.
– И собираемся пообедать?
– Не собираемся, а собираюсь, – подчеркиваю последнее слово.
– О, только не в одиночестве, мистер Миллер! Я же вижу, вам нужна компания. Что то у вас сегодня не такой уж блестящий вид, чем то вы
обеспокоены. Надеюсь, не женщина?
– Слушай, Кронский, – говорю ему. – Я должен кое с кем встретиться. И ты мне совсем не нужен.
– Ну, мистер Миллер, кто же так обращается со старыми друзьями? Я просто настаиваю теперь, чтобы мы пошли вместе.
Обед за мой счет! Неужели от
этого откажешься?
Ну что было с ним делать!
– Ладно, черт с тобой, пойдем вместе. Может быть, ты и пригодишься, все таки ты иногда меня выручаешь. Только без всяких твоих штучек. Я тебя
познакомлю с женщиной, которую люблю. Может, на твой взгляд она окажется нехороша, но я все равно хочу вас познакомить. Рано или поздно я на ней
женюсь, и раз я, как мне кажется, никогда не смогу от тебя отделаться, ей придется тебя терпеть. Пусть привыкает теперь, а не после. Есть у меня
предчувствие, что она тебе не понравится.
– Очень серьезно звучит, мистер Миллер, придется принимать меры для вашей защиты.
– Если начнешь соваться не в свое дело, я тебе башку откручу, – отвечаю я со свирепой улыбкой. – Насчет этой особы я шутить не намерен. Ты
раньше меня таким не видел, говоришь? Не можешь в это поверить, да? Ну ка, посмотри на меня: видел ли ты более серьезного человека? И запомни:
встанешь у меня на дороге – прикончу тебя за милую душу!
Невероятно, но Мара пришла раньше нас. Столик она выбрала в самом дальнем темном углу ресторана.
– Мара, – сказал я, – это мой давний друг доктор Кронский. Он очень хотел прийти вместе со мной. Надеюсь, ты не против?
К моему удивлению, она приняла его совсем по дружески. Что же касается Кронского, то он, увидев Мару, вмиг позабыл о своих смешках и шуточках. И
больше всего говорило его молчание. Обычно, когда я знакомил его с женщиной, он делался очень шумным: без умолку болтал, да и невидимые крылья у
него за спиной трепетали тоже не беззвучно.
И Мара была необычайно тиха, говорила каким то убаюкивающим гипнотизерским голосом.
Только мы успели заказать и обменяться первыми любезностями, как Кронский, не сводя с Мары умоляющих глаз, произнес:
– Мне кажется, что то происходит, что то трагическое. Если вам надо, чтобы я ушел, я уйду немедленно. Не бойтесь сказать правду. Но мне хотелось
бы остаться. Может быть, я смогу помочь вам. Я друг этого парня и был бы рад стать и вашим другом. Поверьте, я говорю искренне.
Довольно трогательно, еще бы! Явно взволнованная, Мара ответила ему со всей сердечностью.
– Конечно, оставайтесь, – сказала она, и рука ее потянулась к нему через столик в знак признательности и доверия. – При вас мне будет даже легче
разговаривать. Я много о вас слышала, но не думаю, что ваш друг был к вам справедлив.
Она бросила на меня укоризненный взгляд, а потом мило улыбнулась.
– Да, – быстро проговорил я. – Я никогда не изображал его абсолютно точно. – И, повернувшись к Кронскому, добавил: – Ты знаешь, Кронский, у тебя
отвратнейший характер, и все таки…
– Ну ну, – прервал он с презрительной гримасой. – Не разводи здесь эту достоевщину. Сейчас ты скажешь, что я твой злой гений. Да, может быть, я
имею на тебя некоторое, ты скажешь, даже сатанинское, влияние, но я никогда тебя не стеснялся, как ты меня. И я делал все, что бы ты ни
попросил, даже если это было неприятно дорогим для меня людям. Я ставил тебя выше всех. Почему – сам не могу объяснить, ты ведь этого не
заслуживаешь. А вот сейчас, признаюсь тебе, мне грустно. Я вижу, что вы любите друг друга, что вы друг другу подходите, но…
– Считаешь, что для Мары это не ахти как, да?
– Я этого еще не сказал, – произнес он с настораживающей серьезностью. – Я вижу только, что вы один другого стоите.
– Значит, вы думаете, я достойна его?
Мара задала этот вопрос так смиренно, что я изумился: никак не подозревал, что она может спросить об этом постороннего. Кронский чуть не
подпрыгнул на месте.