.. До слез жалко лишь, что сам я никак не смог бы принять
в них участие, потому что тогда я был бы мертв. В этом, к величайшему моему сожалению, сомневаться не приходилось. На своих собственных похоронах
я просто должен был быть мертв. Обе стороны сосуществовать одновременно не могли: месть в отношении этого мира, и продолжать жить в этом мире.
Так значит месть!
Я перестал сжимать ствол ели. Медленно, сантиметр за сантиметром, я двигался от ствола, слегка опираясь правой рукой на ствол и одновременно
от него же отталкиваясь, сжимая левой рукой ветку, на которой я сидел. Наступил момент, когда я уже едва касался ствола кончиками пальцев... и
потом уже не доставал даже кончиками пальцев... и потом уже я сидел без всякой опоры в стороне, лишь вцепившись обеими руками в ветку, свободный,
как птица, сидящая над бездной. Очень, очень осторожно я посмотрел вниз. Я оценил свою высоту над землей, как трехкратную высоту верхушки нашего
дома, а верхушка нашего дома была на высоте десяти метров. Это составляло, следовательно, тридцать метров. В соответствии с законами Галилео
Галилея предстоящее мне время падения составляло со всей точностью 2, 4730986 секунды<Без учета сопротивления воздуха (прим. авт.)>, а
окончательная скорость 87, 34 километр в час<Само собой разумеется, что эти расчеты до седьмой цифры после запятой я произвел не тогда, сидя на
ветке, а многим позднее, с помощью микрокалькулятора. Законы падения были в свое время мне знакомы тоже лишь понаслышке и не в их точном значении
или в математических формулах. Мои расчеты в то время ограничивались прикидкой высоты падения и опирающееся на многосторонний эмпирический опыт
предположение, что время падения было бы относительно большим, а конечная скорость относительно очень высокой (прим. авт.)>. Я долго смотрел
вниз. Глубина привлекала. Она предательски тянула к себе. Она словно кивала мне: «иди сюда, иди!» Она тянула меня, словно невидимыми нитями: «иди
сюда, иди!» И это было просто. Это было совершенно легко. Лишь чуть-чуть наклониться вперед, лишь самую малость сдвинуться с точки равновесия —
остальное произойдет само собой... «Иди сюда, иди!» Да! Я хочу этого! Я только никак не могу еще решить, когда же! Выбрать определенный момент,
точку, временную точку! Я не могу сказать: Сейчас! Сейчас я сделаю это!
Я решился посчитать до трех, как мы это делали, бегая наперегонки или прыгая в воду, и на счет «три» упасть вниз. Я набрал воздух и посчитал:
— Раз... два... — И тут я прервал счет, потому что не знал, следует ли мне прыгать с закрытыми или с открытыми глазами. После недолгих
размышлений я решил считать с закрытыми глазами, при счете три со все еще закрытыми глазами соскользнуть в Ничто и только тогда, когда начну
падать, открыть глаза. Я закрыл глаза и стал считать: Раз... два...
И тут я услышал какой-то стук. Он доносился со стороны дороги. Жесткий, ритмичный стук, «тук — тук — тук — тук», в два раза быстрее, чем темп
моего счета, на «раз» попадал один «тук», потом между «раз» и «два», потом на «два», и между «два» и уже готовым последовать за ним «три» —
точно, как метроном фройляйн Функель: тук — тук — тук — тук. Казалось, словно стук передразнивал мой счет. Я открыл глаза, и сразу же стук
прекратился, и вместо этого слышен был только шелест, поскрипывание веток, мощное, звериное пыхтение — и вдруг подо мной появился господин
Зоммер, в тридцати метрах подо мной, так точно подо мной, что, если бы я сейчас прыгнул, я не только сам разбился бы в лепешку, но и расплющил бы
его.
Я крепко вцепился руками за ветку и замер.
Господин Зоммер неподвижно стоял и пыхтел. Когда его дыхание немного успокоилось, он неожиданно его задержал, поворачивая при этом голову
рывками во все стороны, словно прислушиваясь. Затем он пригнулся и заглянул влево под кусты, направо в сторону деревьев. скользнул, словно
индеец, вокруг дерева, снова появился на этом же месте, по-прежнему прислушиваясь и глядя по сторонам (только не вверх), сбросил с себя, когда
убедился, что никто за ним не шел и ни с одной стороны не было видно ни одного человека, тремя быстрыми движениями соломенную шляпу, палку и
рюкзак и улегся во всю свою длину между корнями на лесную почву, словно в кровати. Но он не лежал спокойно в этой кровати, не успев лечь, он
издал длинный, ужасно прозвучавший вздох — нет, это был не вздох, во вздохе можно услышать какое-то облегчение, это был скорее кряхтящий стон,
глубокий, жалобный грудной звук, в котором смешались отчаяние и страстное желание облегчения. И во второй раз этот звук, от которого шевелились
волосы, этот молящий стон, похожий на стон смертельно больного, и снова никакого облегчения, никакого покоя, ни единой секунды отдыха, и вот он
уже снова выпрямился, схватил свой рюкзак, быстрым движением выхватил из него свой бутерброд и при каждом укусе снова подозрительно осматривался
по сторонам, словно в лесу затаились враги, словно по его следам шел ужасный преследователь, от которого он оторвался на очень короткое,
становящееся все короче расстояние и который в любой момент мог появиться здесь, на этом самом месте. В кратчайшее время бутерброд был проглочен,
туда же последовал глоток из походной фляги, после чего все превратилось в сбивчивую спешку, паническое бегство: походная фляга была брошена в
рюкзак, рюкзак на ходу заброшен за плечи, шляпа и палка схвачены одним рывком, когда он уже переходил на бегущий шаг, пыхтя, прочь отсюда сквозь
кусты, шелест, треск сучьев, и затем со стороны дороги похожий на удары метронома стук палки по твердому асфальту: тук — тук — тук — тук — тук...
— который быстро удалялся.
Я сидел на своей ветке, плотно прижавшись к стволу ели, я даже не знаю, как я снова туда попал. Я дрожал. Мне было холодно. У меня вдруг
совершенно пропало желание прыгать вниз. Мне теперь это казалось смешным. Я не мог больше понять, как я мог дойти до такой идиотской идеи: убить
себя из-за какой-то сопли! И ведь я только что увидел человека, который всю свою жизнь убегал от смерти.
* * *
Прошло, наверное, пять или шесть лет, пока я не встретил господина Зоммера в следующий и одновременно в последний раз. Конечно, за прошедшее
время я его видел довольно часто, ведь было практически невозможно не видеть его, который был всегда в пути, где-то на проселочной дороге, на
одной из множества маленьких тропинок вокруг озера, в чистом поле или в лесу. Но я не особенно замечал его, мне кажется, что его особо не замечал
больше никто, его видели так часто, что на него просто не обращали внимания, как на хорошо знакомый инвентарь или что-то неотделимое от картины
местности, при виде которого никому в голову не придет каждый раз удивляться и кричать: «Смотри, вон стоит колокольня! Смотри, вон стоит школьная
гора! Смотри, вон едет автобус!..» И в крайнем случае, когда мы ездили с моим отцом по воскресеньям на скачки и приходилось по дороге его
обгонять, мы ради развлечения говорили: «Смотри, вон идет господин Зоммер — он накличет на себя смерть!» — и имели при этом в виду уже совершенно
не его, а имели в виду наше общее воспоминание о дне того кошмарного града много-много лет назад, когда мой отец употребил тот стереотип.