Василий Логинович посмотрел на Виленкина.
– К нам?
Шаги. На крыльце человек, длинные волосы, собранные в хвост, кожаная куртка – Гарик.
– Самурай приехал, – сказал Василий Логинович.
Гарик вошел, быстро взглянул на отца.
– Ты?
– Как видишь.
Гарик посмотрел на Виленкина.
– Доброе утро, – сказал Виленкин, в знак приветствия поднимая чашку с чаем.
– Уже день, – сказал Гарик. – Здравствуйте.
– Пьем чай без тебя, – иронично заметил Василий Логинович.
– Да, вижу... Ну как вы?
– Садись и ты. Запросто, без церемоний, – сказал Василий Логинович и подмигнул Виленкину.
– Я в общем-то вырвался перед обедом, проведать.
– Вот и пообедай. Выпить ты нам не привез?
– Нет.
– А мог бы.
– Я не знал, что ты здесь.
– Позвонил бы. Раз меня дома нет – то где же еще я буду?
– Не знаю.
– Я бы знал. Да вот не знаю, – сказал Василий Логинович, обращаясь к Виленкину. – Отец сгинул где-то в окопах, а где именно? И я его искал. Напрасно.
– Так, так, – сказал Гарик, – значит, вы вместе. Ну и как рука?
– Ничего с его рукой не сделается.
– Надо перевязать, я перекись привез.
– Порезал руку – ерунда.
– Это не ерунда, – сказал Гарик.
– А, бриллиантовая рука?
– Ты, отец, почти угадал.
– Ничего, ручку пальцами зажать можно, – сказал Василий Логинович. – Островский зубами писал. Ведь ты журналист?
– Да я вижу, вы толком не знакомы. Это Петр Виленкин.
– Да? А я Василий Логинович.
– Да нет, – возразил Виленкин, – мы познакомились. Никто не звонил?
– Нет.
– Я так и понял, – сказал Василий Логинович, – что ты, Петя, со своей в раздрае.
– Горячая вода есть? – деловито поинтересовался Гарик. – Приступим к экзекуции.
Снова над тазом поднимались тошные испарения, Гарик разматывал бинт; наконец тот весь упал в красноватую воду. Все трое воззрились на рану. Траншею переполнял гной. Рука заметно припухла.
– Нет температуры? – спросил Гарик.
– Нет, не знаю.
– Не лихорадит?
Василий Логинович хмыкнул, наблюдая за сыном. Тот отыскал термометр. Виленкин сунул его под мышку.
– Да, надо было сразу зашить.
– Ничего, – сказал Василий Логинович, – заживет, и следа не останется. Человек, как собака.
– Вот именно. У одних лапы – как у меня, а у других – руки, предназначенные... – начал Гарик.
– На нас и не такие дыры заживали.
Гарик принялся осторожно обрабатывать рану. Распечатал новый бинт. На легких белых полосках вновь проступали ржавые разводы. Перебинтовав руку, он предложил посмотреть термометр. Температура была повышенной.
– Тридцать семь? – переспросил Василий Логинович. – Я на валке леса в Карело-Финской по пояс в снегу работал при тридцати восьми.
– Здесь не валка леса и не сталинская Карело-Финская. Такой вообще больше в природе нет.
– Почему нет? Места остались. Они мне иногда снятся.
– Я считаю, что необходимо показаться врачу.
– Зачем ему показываться?
– Затем, что температура свидетельствует о воспалительном процессе. Может сепсис начаться.
Василий Логинович с интересом посмотрел на сына.
– Не паникуй и говори внятно.
– Разве я говорю невнятно?.. И вообще, отец, времена людей-гвоздей прошли. Помнишь такое стихотворение у... Щипачева, что ли? Не надо из людей делать ни гвозди, ни бревна.
– Не нервничай.
– А ты не говори бессмысленных вещей. Да что вообще за спор? Пусть маэстро сам решает, это его касается.
– Так ты музыкант? – спросил Василий Логинович. – Как же я сразу не догадался.
– До Шерлока Холмса тебе далеко.
– На чем же ты играешь?.. Ну, а на гармошке? или на аккордеоне? Тоже клавиши. Нет, мы должны с тобой сходить к Няньке, тебе надо ее послушать, последний голос.
– Но сначала я отвезу его к хирургу, – напомнил Гарик.
Виленкин сказал, что они выпивали вчера, ему необходимо почистить зубы. Василий Логинович рассмеялся.
– Да эти хирурги не просыхают!..
Гарик дал тюбик зубной пасты. Виленкин пальцем потер зубы, ополоснул рот.
– Иди сюда, – позвал его Василий Логинович.
Виленкин подошел, и Василий Логинович надавил на грушу, соединенную с зеленым флаконом. Резко запахло.
– Да это же «Шипр»! – воскликнул Гарик. Но было поздно.
– Да, – сказал Василий Логинович. – Самый лучший одеколон. Теперь можно не только к хирургу, а хоть к самой Тэтчер.
– Именно к ней?
– Интересно заглянуть в глаза Железной леди. Женщина всю страну держала под собой. Ребят грохала на Фолклендах. Я думаю, ей завидуют все бабы.
– У них была еще и Диана.
– Ну и что?
– Скорее ей завидуют. Завидовали.
– А я думал, тебе нравятся только раскосые. Корейки, японки, монголки, – сказал Василий Логинович. – Интересно, а настоящим, историческим самураям не запрещалось коситься на белых баб? Ты у нас специалист. А?
– Не знаю. Петр, одевайся.
– Гм... Вообще мне думается, что они были склонны к истерикам, – внезапно заключил Василий Логинович.
Виленкин и Гарик посмотрели на него.
– Кто? – спросил Гарик.
– Самураи.
Гарик бросил взгляд на Виленкина: ты это слышал?..
– Моя мысль основана на одном наблюдении, – сказал Василий Логинович.
– Любопытно... над кем?
– Над историческими японцами, – сказал Василий Логинович.
– Любопытно, – повторил Гарик, взглядывая на часы.
– И вот что я имею в виду, вот кого точнее: их камикадзе.
Брови Гарика поползли.
– Да, – невозмутимо подтвердил Василий Логинович.
Виленкин надел пальто и стоял посреди комнаты. Василий Логинович продолжил:
– В этом женское: бросаться очертя голову, вместо того чтобы спокойно драться.
– Извините меня, – сказал Гарик, обращаясь ко всем, – но это полная несуразица.
Внезапно он успокоился и заметил, что отец, видимо, плохо исследовал вопрос об исторических самураях и камикадзе. Ничего женского и истерического в их отношении к смерти никогда не было и быть не могло, ибо бесстрастное восприятие смерти воспитывалось у них с младых ногтей. Гарик прочитал небольшую лекцию в доме с осенними зеркалами, с монохромно окрашенным фарфоровым чайником на столе – лекцию о смерти в Японии.
– Один пример: умирает от болезни правитель, семнадцатилетний вассал – недавно, кстати, женившийся – припадает к его стопам, вымаливая дозволение умереть вслед за господином. Ибо не получить разрешения равносильно приговору к позорной жизни.
Василий Логинович вздохнул и сказал, что все это настоящая муть, если уж так захотелось – делай молча. На что Гарик ответил пословицей: смерть без дозволения – собачья. Василий Логинович сказал, что он такой пословицы не знает.
– Это самурайская.
– А я русский. И эти самураи, как в театре, – подвел итог Василий Логинович, – шагу не ступят без ужимок и прыжков.
– Именно ритуал превратил животное в человека, – парировал Гарик.
– Но этот же ритуал может превратить его в куклу, – подал голос Виленкин.
Василий Логинович с благодарностью посмотрел на него. Гарик тоже взглянул на Виленкина и спросил, готов ли он.
– Тогда поехали.
– Ну, жду вас обоих, тебя и маэстро, – сказал Василий Логинович.
– Я только привезу Петра и уеду.
– Завтра суббота?
– Да, но Галке в музшколу.
Василий Логинович нахмурился.
– Может она один раз в трамвае доехать? С мамкой? Или пропустить, невелика беда. Занятий этих будет еще много. А мы посидим втроем, поговорим.
Гарик отрицательно покачал головой.
– У каждого своя Железная леди, – пробормотал Василий Логинович.
Они прошли в сени. С крыльца Виленкин покосился на окно. Василий Логинович сидел, опустив лобастую голову.