— Вы отправитесь туда под видом обычных туристов, — генерал-полковник предупредил назревающий вопрос. — Нынче сезон. Там их полно. Европыши. Евробушки…— Он потер руки. — Когда проникнете внутрь, оторветесь от группы и будете действовать по обстановке.
Вера Светова положила вилку и нож.
— Неплохо было бы найти проводника, — молвила она, задумчиво покусывая земляничную губу: очередную симпатичную деталь, которая сподобилась, наконец, проявиться под нашим томительным и неусыпным звездным наблюдением. Ярослав Голлюбика взирал на эту деталь с ненатуральным равнодушием. Взирая, он безотчетно поглаживал противозачаточную перечницу.
Генерал пожал стариковскими плечами:
— Кто бы, милостивые государи, возражал — только не я. Но дело в том, что все предполагаемые проводники, каких нам удавалось заполучить, поступили с собой, как сущие скорпионы. Натура такая, — он сухо и брезгливо сплюнул (стариковство закончилось). — Повадки их по делам их, — добавил генерал туманно, так что присутствующие задумались над первоисточником этого апокрифического высказывания.
— Самоликвидировались, — уточнил Наждак.
— Не совсем, — откликнулся генерал. — Только мучили себя, жалили. Искали смерти, но не находили ее… Подобные апокалиптической саранче…
Чувствуя, что начальник вот-вот запутается в энтомологии, а также резонно усматривая в неладах с захваченными языками чье-то ротозейство, Голлюбика предпочел сменить тему. О ротозействе он не сказал ни слова, ибо последнее, при всей своей широте, традиционно считалось результатом иноземной гипноиндукции.
— Нам кое-что понадобится, — сообщил Ярослав и потер вдавленную переносицу. По закону земляческого близнячества Обмылок, который в этот момент, предоставленный себе, раздумывал над похожим аэрофотоснимком, и в котором отозвался бездумный порыв Голлюбики, тоже взялся за нос и начал его теребить, напряженно рассматривая смутный и неразборчивый центр богатыря Святогора. — Альпинистское снаряжение. Взрывчатка. Приборы ночного видения. Теплая одежда. Оружие. Продовольствие. Средства связи…
— Вы все получите, — остановил его генерал и вдруг стал хищным. «Крякают ли росомахи? — подумали все. — Должны». Перевоплощенный генерал уподобился раскормленной росомахе, и в нем угадывалось умение и желание крякать. — Мы оборудуем схрон, в самой пещере. В одном из ближайших залов… Когда оторветесь от экскурсии, заберете. А как же иначе? — и генерал все-таки крякнул. — Как вы все это попрете? Как вы затеряетесь среди граждан? Мы, например, собираемся оставить вам специальные скафандры. Вы же не потащите туда скафандр на радость зевакам! Вы бы его еще напялили на себя!
Генерал поплыл, вообразив, будто кто-то ему оппонирует, смеет спорить — это заблуждение было простительным, благо потребность в оппонентах осталась, а самих оппонентов — нет.
Он сердито замолчал и начал водить пальцем по столу. Сотрудники ССЭР вежливо ждали продолжения. Они понимали, что разницы нет никакой — они ли попрут рюкзаки или кто-то еще. Гораздо вернее было бы не усложнять дело и вовсе обойтись без схрона: риск, при двойном-то заходе, тоже удваивался, но всем было ясно, что вся процедура придумана для карьерного продвижения чьих-то породистых деток. Кому-то пора отличиться, но малой кровью, зато крупным головотяпством.
— Взорвете его к чертовой матери, — буркнул генерал, сбиваясь на умозрительные картины гибели центра Зла. В его фантазии событие уже состоялось, и миссия завершилась благополучно. Забегая вперед, он даже вообразил скупые корпоративные поминки по трем героям, без некрологов и ружейных салютов, без доступа прощающегося населения. Одновременно генерал обдумывал карантинные мероприятия, потому что хотел передать героям ядерные заряды. Но это был секрет.
— А я вот думаю о нашем центре Добра, — сказала Вера Светова. Она положила локти на стол, сцепила пальцы и утвердилась на них подбородком, став похожей на вечно ждущую и вечно любящую архетипическую жену.
— Я тоже о нем думаю, — согласился Точняк. — Постоянно. Это святыня. В этом центре бывали Гостомысл, Рюрик, Ярослав Мудрый, Александр Невский, Дмитрий Донской… Емельян Пугачев… Бирон, Ломоносов, Александр-освободитель, Блаватская и Рерих, Косыгин, академик Келдыш… Эрнест Мулдашев. Оттуда, погрузившись в созерцание и размышление, черпали они энергию… Не знаю, зачем это понадобилось Святогору, но только от середки расходятся восемнадцать лучей-коридоров — как, знаете ли, в радиальном лабиринте для подопытных крыс…
— Я и про нас думаю, — не отставала Вера. — Если мы, по мнению руководства, настолько незаменимы, то почему бы Специальной Службе не изготовить с нас свои копии, для служебного пользования? Вы опасаетесь, что противник построит армию. Давайте сами построим армию!
На лбу генерала-полковника выступила горькая испарина:
— А кто за это заплатит? Сопоставьте финансы, которые вращаются в среде, где обитают семены ладушкины, с нашими возможностями. В руках у наших врагов — капиталы, награбленные самим Соломоном. За ними — несметная сила, имя которой: Ложь, Коварство, Беспринципность и Безбожие. Короче говоря, легион. Мы не можем позволить себе клонов, особенно в нынешние времена, когда гибнут солдаты, и нам приходится… впрочем, я думаю, что этот вопрос можно считать исчерпанным.
— За это заплатят те, кто имел глупость передрать с меня слепок, — вмешался Наждак не без пафоса.
Генерал-полковник отнесся к его словам как к метафоре, позволяющей подвести под опасной темой толстую черту.
— Есть и еще кое-что, — значительно добавил он. — Небольшое знамение. Ваши имена, которыми ведают звезды, — генерал быстро посмотрел в потолок и нас, естественно, не увидел, а потому и не получил нашего подтверждения. Но генерал не нуждался в подтверждении. — Вы замечали, что в ваших именах прослеживается вечная троица? При желании вы найдете там и Веру, и Любовь, и Надежду. Конечно, для этого нужно известное воображение. Не так ли? — он хитро взглянул на смутившихся сослуживцев, которые до нынешнего момента наивно думали, что в романтичных именных аналогиях имеют частную тайну. Эта тайна, по их непростительному заблуждению, других не касалась. — Это высокий знак. Я думаю, что наши противники тоже, вольно или невольно, соответствуют некой троичности. Как вы, Голлюбика, его называли? Обмылок?
— Не я называл, это Ладушкин, — поправил генерала Ярослав Голлюбика.
— Понятно, понятно, — Точняк задумался и чмокнул губами. — Обмылок… обмылок… обломок… обло… да, именно так — обло, стозевно. Что скажете, Наждак?
Найти Надежду в Наждаке сумел бы только очень и очень художественный человек, но других в ССЭР не держали. Наждак ответил:
— Фотограф, когда обращался к нему, говорил: Зевок. Прыгал над ним, словно курица над яйцом, сюсюкал.
— Замечательно, — тот показал Наждаку большой палец. Этот палец нацелился в нас, безответных, через казенный потолок. — По-моему, параллель очевидна. Есть еще вопросы? — поинтересовался генерал-полковник, намекая на обратное.
— Никак нет, — товарищ генерал-полковник, — ответил Ярослав Голлюбика за себя и за товарищей.
— Лайка, — одними губами прошептала Вера Светова.
— Это судьба, — решительно подытожил генерал Точняк. — Аналогия подсказывает, что близится, — генерал сменил стиль и заговорил в духе писательского дневника Достоевского, — близится уж нечто совсем окончательное; подходят времена, когда будет сказано что-то последнее, доселе неслыханное… И этому есть уже знаки, вы сами видите; это чувствуется в воздухе; народы и государства мучительно ждут этого решительного, громового слова, и не в том ли наше предназначение, чтобы изречь его… Ваша группа получит кодовое название «Зенит». Противника обозначим «Надиром». Мы тоже не лыком шиты, и если слова нагружаются тайным смыслом, то и нам позволителен определенный… символизм, — по лицу генерала было понятно, что последнее слово ему сильно не по душе. — Поэтому будете отображать высокое солнцестояние.
Начальник встал. Он снял с восточной стены здоровенный образ, на котором с трудом просматривался чей-то лик, обязанный к покровительству над ССЭР. Генерал-полковник все-таки не сдержался и крякнул, благо портрет был тяжел; в окладе генерал оборудовал личный тайник и под завязку набил его важными компрометирующими документами. Благословляя сотрудников на доброе дело, он вечно забывал о тайнике и всякий раз удивлялся тяжести предмета. Сотрудники со значением переглянулись. Генерал вышел из-за стола и направился к Голлюбике. Он заслонял себя образом, как мирный демонстрант, который затеял неприятное ходатайство и шагает под высоко вероятные пули.
Ярослав поднялся, пригнул голову и пошел ему навстречу. Генерал поводил образом туда-сюда, что означало напутственное перекрещивание. Голлюбика вытянул губы и ткнулся ими в угол доски, прямо в авторский росчерк штатного иконописца.
Генерал вдруг напрягся. Сотрудники застыли кто как был: они почувствовали, что сейчас родится Мудрость; редкий, глубокий экспромт, после которого становится ясно, что и кабинет, и образ, и генеральские звезды — не просто так, что за плечами у этого Будды, воплощенного, как уже видно было со звезд, в росомаху, тяжелый груз воспоминаний и размышлений, астральный горб тревожного бодрствования. Не каждому везло быть свидетелем генеральских пророчеств; плодоносное напряжение генерала еще раз напомнило о ставках в назревающей авантюре.
— Создатель видит в людях черновики и лучшие фрагменты потом перепишет набело, — генерал сообщил об этом с кажущейся небрежностью. — Но это случится не скоро: в далекий день, когда Он вернется к покинутому творению. Пока же про Бога разумнее будет забыть и отдаться игре, в которой поровну белого и черного.
Старый мудрец замолчал. Слово вырвалось, полетело и выросло из воробья в приличного ворона с десятиметровым размахом крыл. Генерал нахмурился и потащил икону к светофоровой и Наждаку. Те, догадываясь, что им не следует затягивать процедуру, быстро приложились к образу и сделали шаг назад. Генерал, действуя все так же молча, взгромоздился на кресло, чтобы повесить неустановленного чудотворца обратно на гвоздь.
— Можете идти… сынки, — добавил он неуверенно. — Загляните в канцелярию. Там получите пакет и сухие пайки. — Он снова помедлил и добавил еще: — Говорят, будто там, в катакомбах находится настоящий Престол Сатаны. Не в канцелярии, в пещерах…
Когда Наджак, покинувший кабинет последним, притворил за собой стопудовую дверь, генерал-полковник почувствовал себя обессиленным. Он тяжело опустился в кресло, вытащил из кармана носовой платок — с вензелем, добротного армейского сукна; вытер затылок и лоб.
«…И вот мы вступаем в историю под обновленный перезвон колоколов, пропитываясь гордостью и воплощая собой Красоту, которая неизбежно спасет мир; готовые сразиться с Неправдой; с помолодевшей властью и запасным бронепоездом; с жаждой мирной созидательной деятельности и многополярными галлюцинациями — но что же мы видим, что это? Вокруг порхают микроскопические роботы, уменьшенные до размера шпионов; заморские ферфлюхтеры чинно влагают десницы, украшенные звериным начертанием, в специальные отверстия для считывания полного генетического кода и получения вечной молодости; невидимые самолеты заходят на мечеть, где точат ножики на правых и виноватых; бьет хвостом виртуальный Годзилла; улыбается Марс; никто не желает знать наших Вечных Понятий о Кривде и Правде, по которым мы думаем жить до 3017 года; нас не видят в упор и только морщатся от сильного запаха: это шибает в ноздри перебродивший березовый сок…»
Чем южнее широты, тем острее наш взор. И чем чернее ночь, тем ярче сверкают наши глаза. Они — все, что мы есть. Нам виден изнеженный кипарис, мы любуемся пенными волнами, для нас не существует тайн.
Мы не дремлем и днями, скрываясь за светом мелкого по нашим меркам светила.
Нам хорошо виден клоун, который с приближением вечера начинает скучать. На исходе дня он раздраженно прохаживается по асфальтовой площадке, нетерпеливо оглядываясь на зев увеселительной пещеры. Последняя группа зевак задерживается. Клоун успел проголодаться и обоняет отдаленный шашлык. В этом занятии ему не помеха накладной шарообразный нос. Вдобавок этому клоуну очень жарко в его нелепом костюме, который ничем не отличается от других, заурядных, клоунских нарядов: рыжий кудрявый парик, заломленная на затылок соломенная шляпа, долгополый синий пиджак, желтые штаны в крупную клетку, доходящие до груди. Позолоченные подтяжки, утиные башмаки, подарочный бант под двойным подбородком, да впридачу — подушка за пазухой, подложенная для пущего юмора, и толстый слой белил пополам с румянами. Немудрено, что клоун сильно вспотел. Мусорная корзина, притаившаяся неподалеку, доверху набита пустыми пластиковыми бутылками, каждая емкостью в полтора литра. Под белилами и румянами, в паху и на груди выступает сладость. От выпитой газировки у клоуна пучит живот. Он смотрит на часы и сердито бьет кулаком в приготовленную ладонь.
И не только на часы. Клоун уже полчаса как поглядывает на расписную служебную будку, в которой можно будет снять, наконец, идиотское облачение.
Время сгущается, клоун хватает ртом жаркий воздух. Его начинают одолевать тяжелые подозрения. Играет дежурная завлекательная музыка и кажется, будто кто-то топчется перед случкой.
Ему сразу не понравились бравые молодцы с тяжелыми рюкзаками. «С рюкзаками сюда нельзя! — клоун заступил экскурсантам дорогу. — Рюкзаки оставьте в нашей камере хранения!»
В этом была мудрая предосторожность.
Рюкзак наводил на мысли о тщательной подготовке к долгому пещерному путешествию. Между тем, подобные странствия были строго запрещены. Спасение заблудившихся обходилось слишком дорого. Оно грузно вставало в копеечку; копеечка разбухала и превращалась в рубль, который копейка, как ей вообще-то полагалось по статусу, должна была беречь. Но не спасался и рубль…
Поэтому рюкзаки отбирали на входе.
Но молодцы, навьюченные поклажей, улыбнулись клоуну настолько проникновенно и кровожадно, что у него пропало желание спорить.
«Это на всякий случай, — экскурсанты дружно выставили большие пальцы и потыкали себе за спину, имея в виду запрещенный груз. — А вдруг мы потеряемся!»
«Идите, мне-то что», — пробормотал он, отступая.
Когда группа, наконец, стала выбираться из проема («Усталые, но довольные», — презрительно скривился клоун, чего, впрочем, никто не заметил из-за грима и накладного носа), замыкавшая процессию троица отделилась от остальных и окружила клоуна. Клоун с тоской посмотрел на заурядную публику: мирные, безобидные люди мирно и безобидно зевали, щурились на заходящее солнце и расходились, предвкушая вечернюю развлекательную программу — тоже, в известном приближении, мирную и безобидную. Троица, как и подсказывало удивительное клоунское предчувствие, вернулась из пещеры налегке. Рюкзаков не было.
Первый подступил к клоуну и взял его за билетный рулон, болтавшийся на пузе.
— В этом лабиринте ноги переломаешь, — посетовал он, глядя поверх рыжего парика. — Себе в том числе. И заблудиться — проще простого. Вы представляете — те самые рюкзаки, из-за которых у нас с вами вышла маленькая заминка… помните, да? — так вот эти-то рюкзаки мы, дорогой товарищ, потеряли. Да! Такая тяжесть, — вздохнул добрый молодец. — Сняли, сложили в какую-то нишу, хотели забрать на обратном пути. И где теперь эта ниша? Всей группой искали. Потом глядим — уже поздно. Черт с ними, думаем, с рюкзаками. Вперед будем умнее. Правильно я говорю, ребята?
— Да, да, — ребята хладнокровно кивнули.
— Я что думаю, — продолжил первый, оттянул рулон и отпустил. Рулон висел на резиночке, вышел шлепок. — По-моему, не стоит по этому поводу шуметь. Докладывать, снаряжать поисковые команды — вы понимаете, о чем я говорю. А то мне сегодня сон нехороший приснился. Кладбище клоунов. Можете вообразить? Много аккуратных могилок, и над каждой — шапито. А рядом привязано по воздушному шарику.
Кусок грима отвалился от щеки клоуна.
— Мужики, я и сам, как могила. Самая аккуратная. Какое мне дело?
Главный молодец оставил рулон в покое и взялся за клоунский нос, который тоже держался на резинке.
— Не знаю, ребята, — проговорил он лукаво. — Может быть, захватим его с собой и вернемся? Пусть он поищет. Он же наверняка знает все входы и выходы. Он не заблудится. А то он нас мужиками называет. Откуда ему знать, что мы мужики? Ты которую зону топтал, баклан?
— Нет-нет-нет, — быстро заговорил клоун. — Я никогда не ходил в пещеру. Я маленький человек. Мне дали билеты, выдали спецодежду, приказали завлекать отдыхающих. Я знать не знаю никаких пещер, у меня клаустрофобия.