Пока он следил за делами, бабушка, разложив банкноты на коленях, пересчитывала их, связывала в одинаковые пачки и аккуратно складывала в большую корзину. К тому времени солдат набралось от силы человек двенадцать, но к вечеру очередь пополнилась клиентами из штатских. Улисс был последним в очереди. Подошел черед солдата, от которого веяло чем-то мрачным. Бабушка не только запретила ему войти, но даже не дотронулась до его денег. - Нет, сынок, - сказала она. - Я тебя ни за какое золото не пущу. Порчун ты. Солдат был не из местных и поэтому удивился: - Что это такое? - А то, что у тебя дурной глаз, - сказала бабушка. - И на лбу у тебя это написано. Она отстранила его, не касаясь, и пропустила следующего. - Заходи, змей-горыныч, - сказала она добродушно. - И не задерживайся - родина тебя ждет. Солдат вошел, но тут же вернулся: Эрендира хотела поговорить с бабушкой. Бабушка повесила на руку корзину с деньгами и вошла в палатку, внутри которой было тесновато, но чисто и прибрано. В глубине, на походной кровати, жалкая и перемазанная солдатским потом, лежала Эрендира, которую била неудержимая дрожь. - Бабушка, - прорыдала она, - я умираю. Бабушка потрогала ей лоб и, убедившись, что температуры нет, попыталась утешить. - И осталось-то всего десять солдатиков, - сказала она. Эрендира расплакалась, взвизгивая, как застигнутый врасплох зверек. Тут бабушка поняла, что Эрендира переживала самоё ужас, и, ласково гладя ее по голове, помогла успокоиться. - Просто ты слабенькая, - сказала она. - Ну-ну, поплакала, и будет, прими шалфейную ванну, кровь и успокоится. Как только Эрендире стало полегче, бабушка вышла из палатки и вернула деньги ожидавшему у входа солдату. "На сегодня все, сказала она. - Приходи завтра и будешь первым". Затем она крикнула, обращаясь к очереди: - Все, мальчики. Завтра утром в девять. Солдаты и штатские с криками протеста окружили бабушку. Она противостояла им, беззлобно, но с серьезным видом потрясая наводящим смятение посохом. - Олухи! Сосунки! - кричала она. - Вы что думали, эта крошка железная? Хотела бы я посмотреть на вас на ее месте. Распутники. Дерьмо безродное. Мужчины отвечали ей и похлеще, но в конце концов мятеж был подавлен, и бабушка стояла с посохом на страже до тех пор, пока не унесли столы с фритангой и не разобрали лотерейные киоски. Она уже собиралась вернуться в палатку, как вдруг увидела Улисса, одиноко и отважно стоявшего в темноте на опустевшем месте, где раньше тянулась очередь. Его окружало божественное сияние, а лицо выступало из полутьмы, сияя ослепительной красотой. - Послушай, - сказала ему бабушка, - где ты оставил свои крылья? - А у моего дедушки они и вправду были, - ответил Улисс с присущей ему непосредственностью. - Но этому никто не верит. Очарованная, бабушка внимательно поглядела на него. "А я вот верю, - сказала она. - Приходи в них завтра". И она вошла в палатку, покинув Улисса, который весь был как в горячке. После ванны Эрендире стало лучше. Она надела короткую вышитую рубашку и, готовясь ко сну, сушила волосы, сдерживая слезы, готовые хлынуть вновь. Бабушка спала. Очень медленно Улисс высунул голову из-за спинки кровати. Эрендира увидела ясные тоскующие глаза, но прежде, чем что-либо сказать, потерла лицо полотенцем, дабы убедиться, что это не галлюцинация. Когда Улисс наконец моргнул, она спросила его шепотом: - Ты кто? Улисс высунулся по плечи. - Меня зовут Улисс,- сказал он и, показав ей украденные банкноты, добавил: - Вот деньги. Эрендира оперлась руками о кровать, приблизила свое лицо к лицу Улисса, и начался разговор, похожий на школьную игру. - Ты должен был встать в очередь, - сказала она. - Я прождал весь вечер, - ответил Улисс. - А теперь тебе придется подождать до утра, - сказала Эрендира. - Мне как будто все почки отбили. В этот момент спящая бабушка заговорила.
- Скоро двадцать лет с тех пор, как последний раз шел дождь, сказала она. - Такая страшная была буря, что дождь перемешался с морской водой, а к утру дом был полон рыб и ракушек, а твой дед Амадис, земля ему пухом, видел, как проплыл по воздуху светящийся скат. Улисс юркнул за кровать. Эрендира лукаво улыбнулась. - Да ты не бойся, - сказала она. - Когда спит, она всегда такая ненормальная, но даже землетрясение ее не разбудит. Улисс вылез снова. Эрендира взглянула на него с кокетливой, почти ласковой улыбкой и сняла с циновки грязную простыню. - Слушай,- сказала она Улиссу,- помоги мне сменить простыню. И вот Улисс выбрался из-за кровати и взялся за конец простыни. Так как простыня была намного больше циновки, им пришлось сложить ее несколько раз. Каждый раз Улисс оказывался все ближе к Эрендире. - Я страшно хотел тебя увидеть, - вдруг сказал он. - Все говорят, что ты очень красивая, и так оно и есть. - Но я скоро умру, - сказала Эрендира. - Моя мама говорит, что все, кто умирает в пустыне, попадают не на небо, а в море,- ответил Улисс. Эрендира отложила грязную простыню и застелила циновку новой, чистой и глаженой. - А какое оно, море? - Оно как пустыня, только из воды,- сказал Улисс. - Значит, по нему нельзя пройти. - Мой папа знал человека, который мог, - ответил Улисс, - но это было давно. Эрендира была восхищена, но ей хотелось спать. - Приходи завтра пораньше и становись первым, - сказала она. - Мы с папой уезжаем на заре, - ответил Улисс. - И больше уже не вернетесь? - Может быть, но когда? - сказал Улисс. - Сюда мы попали случайно, потому что сбились с пограничной дороги. Эрендира задумчиво посмотрела на спящую бабушку. - Ладно, - решила она, - давай деньги. Улисс дал ей деньги. Эрендира легла в кровать, но он, весь дрожа, не мог пошевелиться: в самый важный момент вся его решимость улетучилась. Эрендира взяла Улисса за руку, поторапливая, и только тут заметила его мучения. Этот страх был ей знаком. - Первый раз? - спросила она. Улисс ничего не ответил, но выдавил из себя скорбную улыбку. Эрендира сменила тон. - Дыши глубже, - сказала она. - Сначала так всегда бывает. А потом даже не обращаешь внимания. Она уложила его рядом с собой и, раздевая, успокаивала поматерински. - Так как же тебя зовут? - Улисс. - Это имя гринго, - сказала Эрендира. - Нет, мореплавателя. Расстегнув рубашку, Эрендира покрыла его грудь мелкими, сиротливыми поцелуями, а затем обнюхала. - Ты весь как из золота, - сказала она, - а пахнешь цветами. - Это, наверное, от апельсинов, - сказал Улисс. Немного успокоившись, он заговорщически улыбнулся. - Столько птиц - это для отвода глаз, - добавил он. - А на самом деле мы везем к границе контрабандные апельсины. - Апельсины не контрабанда, - сказала Эрендира. - Наши - да,- сказал Улисс.- Каждый стоит пятьдесят тысяч песо. Эрендира в первый раз за столь долгое время рассмеялась. - Что мне больше всего в тебе нравится, - сказала она,серьезность, с которой ты выдумываешь глупости. Она стала непосредственной и болтливой, будто наивность Улисса изменила не только ее настроение, но и характер. Бабушка, находясь на волосок от непоправимого, продолжала разговаривать во сне. - И вот тогда, в начале марта, тебя принесли в дом, - сказала она. - Ты была похожа на ящерку, завернутую в пеленки. Твой отец Амадис, молодой и красивый, так обрадовался, что отправил за цветами двадцать, да, двадцать повозок и вернулся, крича и разбрасывая цветы по улицам, пока вся деревня не стала золотистой от цветов, как море. Она бредила несколько часов напролет - громко, страстно и упрямо. Но Улисс не слышал ее, потому что Эрендира любила его столь крепко и столь искренне, что пока бабушка бредила, она успела полюбить его уже за полцены и продолжала любить до рассвета даром. Воздев распятия, отряд миссионеров стоял плечом к плечу посреди пустыни.