- Ну, мужей на вашу долю выпало немало и до того, - осмелился заметить Литлмор.
Она остановила на нем кроткий, ясный взгляд; лицо ее не залилось бледностью, не зарделось румянцем.
- Не так много... не так много...
- Не так много, как могло бы показаться?
- Не так много, как болтали досужие языки. Не помню - была я тогда замужем?
- Болтали, что да, - сказал Литлмор, - но я никогда не встречался с мистером Беком.
- Вы ничего не потеряли, он был форменный негодяй! Я совершала в жизни поступки, которые сама не могу понять. Что же удивляться, если другие не могут понять их. Но со всем этим покончено... Вы уверены, что Макс не слышит? - быстро спросила она.
- Нет, не уверен. Но если вы подозреваете, что он подслушивает у замочной скважины, прогоните его.
- Нет, этого я не думаю... я тысячу раз распахивала дверь.
- Ну, значит, он ничего не слышит. Я не знал, что у вас столько секретов. Когда мы с вами расстались, мистер Хедуэй был еще в будущем.
- Теперь он в прошлом. Он был милый... Этот свой поступок я вполне могу понять. Но он прожил всего год, у него было больное сердце, он очень хорошо меня обеспечил, - все эти разнообразные сведения были сообщены единым духом, словно это были вещи одного порядка.
- Рад за вас. У вас всегда были разорительные вкусы.
- У меня куча денег, - продолжала миссис Хедуэй. - У мистера Хедуэя была земельная собственность в Денвере. Она очень поднялась в цене. После его смерти я пробовала жить в Нью-Йорке. Мне не понравился Нью-Йорк.
Тон, каким хозяйка дома произнесла эту фразу, являлся как бы resume [итогом (фр.)] светского эпизода.
- Я собираюсь жить в Европе... мне нравится Европа, - продолжала она. Если в ее предыдущих словах слышался отголосок истории, последнее заявление прозвучало пророчески.
Миссис Хедуэй немало удивила, более того - позабавила Литлмора.
- Вы путешествуете вместе с молодым баронетом? - спросил он с невозмутимостью человека, желающего продлить забаву, насколько это возможно.
Миссис Хедуэй скрестила руки на груди и откинулась на спинку кресла.
- Послушайте-ка, мистер Литлмор, - проговорила она. - Нрав у меня все такой же незлобивый, но знаю я теперь куда больше. Уж надо думать, я путешествую не вместе с баронетом; он всего-навсего друг.
- А не любовник? - безжалостно спросил Литлмор.
- Ну, кто же путешествует со своим любовником? Не нужно смеяться надо мной. Нужно мне помочь. - И она посмотрела на него с нежной укоризной, которая должна была бы растрогать его: у нее был такой кроткий и рассудительный вид. - Говорю вам, мне пришлась по вкусу Европа, я бы навек осталась здесь. Я бы только хотела побольше узнать об их жизни. Думаю, она по мне... лишь бы мне помогли, для начала. Мистер Литлмор, - добавила она, помолчав, - с вами я могу говорить без утайки, тут нет ничего зазорного. Я хочу попасть в светское общество. Вот куда я мечу.
Литлмор уселся поплотнее в кресле: так человек, которому предстоит поднять тяжкий груз, старается найти точку опоры. Однако голос его звучал шутливо, чуть ли не поощрительно, когда он повторил вслед за ней:
- В светское общество? Мне кажется, вы уже там, раз у ваших ног баронет.
- Это я и хотела бы узнать! - нетерпеливо воскликнула она. - Баронет это много?
- Принято считать, что да. Но я тут не судья.
- Разве вы не бываете в обществе?
- Я? Разумеется, нет. С чего вы это взяли? Великосветское общество интересует меня не больше, чем вчерашний номер "Фигаро" (*7).
На лице миссис Хедуэй отразилось крайнее разочарование, и Литлмор догадался: прослышав о его серебряных копях и ранчо и о постоянном пребывании в Европе, она надеялась, что он вращается в высшем свете... Но она тут же овладела собой:
- Не верю ни одному вашему слову. Вы сами знаете, что вы джентльмен. Тут уж ничего не попишешь.
- Возможно, я и джентльмен, но привычки у меня не джентльменские. Литлмор запнулся на миг и добавил: - Я слишком долго прожил на славном Юго-Западе.
Щеки ее вспыхнули; она сразу все поняла... поняла даже больше того, что он хотел вложить в эти слова. Но Литлмор был ей нужен, и миссис Хедуэй выгоднее было проявить терпимость - тем более что это входило в число ее счастливых свойств, - нежели наказывать его за злой намек. Все же она не отказала себе в легкой насмешке:
- Что с того? Джентльмен - всегда джентльмен.
- Не всегда, - со смехом возразил Литлмор.
- При такой сестре и не иметь знакомств в европейском обществе? Быть того не может!
При упоминании о миссис Долфин, сделанном с нарочитой небрежностью, однако ж не ускользнувшей от него, Литлмор невольно вздрогнул. "При чем тут моя сестра?" - хотелось ему сказать. Намек на эту даму неприятно поразил его, она была связана для него с совсем иным кругом представлений; не могло быть и речи о том, чтобы миссис Хедуэй познакомилась с ней, если, как выразилась бы сама миссис Хедуэй, она на это "метила". Но он предпочел отвести разговор в сторону.
- Европейское общество? Что вы под этим разумеете? Это очень неопределенное понятие. Надо представлять, о чем идет речь.
- Речь идет об английском обществе... о том обществе, куда вхожа ваша сестра... вот о чем, - сказала миссис Хедуэй, не любившая обиняков. - О людях, которых я видела в Лондоне, когда была там в прошлом году... видела в опере и в парках... о людях, которые бывают на приемах у королевы. Остановилась я в гостинице на углу Пиккадилли... (*8) в той, что выходит на Сент-Джеймс-стрит. Я часами сидела у окна, глядела на людей в каретах. У меня тоже была карета, и когда я не сидела у окна, я каталась в парке. Я была совсем одна. Видеть людей я видела, но никого не знала, мне и поговорить не с кем было. Я тогда еще не была знакома с сэром Артуром... я встретила его месяц назад в Хомбурге. Он поехал за мной в Париж... Вот почему он теперь навещает меня, - последние слова были произнесены спокойно, буднично, без малейшей рисовки, словно иначе и быть не могло и миссис Хедуэй привыкла к тому, что за ней едут следом, а джентльмены, которых встречаешь в Хомбурге, непременно едут за тобой. Тем же тоном она добавила: - Я вызвала в Лондоне немалый интерес... это нетрудно было заметить.
- Вы всюду будете его вызывать, где бы вы ни появились, - сказал Литлмор и сам почувствовал, как банально прозвучали его слова.
- Я не хочу вызывать такой большой интерес, я считаю это вульгарным, возразила миссис Хедуэй с какой-то особой приятностью в своем благозвучном голосе, говорящей, казалось, о том, что она находится во власти нового понятия. Судя по всему, ее ум был широко открыт новым понятиям.
- Позавчера в театре все на вас смотрели, - продолжал Литлмор. - Вам нечего и надеяться избежать внимания.
- Я вовсе не хочу избегать внимания... на меня всегда смотрели и, верно, всегда будут смотреть. Но смотреть можно по-разному. Я знаю, как мне надо, чтобы на меня смотрели. И я этого добьюсь! - воскликнула миссис Хедуэй. Да, она говорила без обиняков.
Литлмор сидел с ней лицом к лицу и молчал. В нем боролись разнообразные чувства; воспоминания о других местах, других часах постепенно овладевали им. В прежние годы почти ничто не стояло между ними, - он знал ее так, как можно знать человека только на просторах юго-западных штатов. Тогда она нравилась ему чрезвычайно; правда, в городишке, где они жили, проявлять слишком большую взыскательность было бы просто смешно. И все же Литлмора не оставляло некое внутреннее ощущение, что его симпатия к Нэнси Бек неотрывна от Юго-Запада, что самой подходящей декорацией для этого лирического эпизода была задняя веранда в Сан-Диего.