Вдалеке, у дверей коменданта, раздались громкие голоса, и к моему дивану (я уже так его воспринимал) подвели высокого старшего лейтенанта. Держался он совершенно свободно и безбоязненно. Он плюхнулся на диван, сказав мне и часовому:- Здорово, ребята!Я ответил:- Здравия желаю!Часовой промолчал.Старлей закричал:- Я им покажу! Не по форме! У меня комендант московского гарнизона друг, утром ему позвоню... Подумаешь, офицерский патруль! - От него попахивало вином, на шее болталось вполне гражданское кашне. - Не по форме!Он предложил мне и часовому закурить. Часовой, разумеется, отказался. У меня же от слабого "Казбека" слегка закружилась голова.Время от времени он вставлял в свой разговор странную фразу:- Рассвет на Волге, разговор камнями...Это производило определенное впечатление. Под его крики я незаметно задремал.Он разбудил меня толчком локтя:- Пошли помоемся!Первое, что я обнаружил: часовой сменился. Как же теперь? Да ладно, может, и к лучшему. Обнаружат коробку, а я где уже буду! И попробуй угадай: чей это билет?За зарешеченным окошком стояла тишина - спали. Напротив был туалет, мы привели себя в порядок. Старлей долго вытирал лицо большим батистовым платком, я удовольствовался рукавом шинели.К дивану стремительно приблизился лейтенант:- Товарищ старший лейтенант,- сказал он с удовольствием,- заступивший дежурный комендант приказал сообщить, что вы свободны, и приглашает зайти за документами.- Рассвет на Волге, разговор камнями,- ответствовал освобожденный, пожал, к моему изумлению, мне руку и удалился с лейтенантом.Я видел, как он вошел в комнату коменданта, как снова появился и исчез из виду - для меня уже навсегда.Я сидел усталый, пригорюнившись, не обращая внимания на дальний голос дежурного. И внезапно воспринял его, как глас свыше:- Рядовой Гаврилов!- Я!Наконец я вошел в кабинет коменданта и четко представился. Он сидел на фоне широкого окна, и лицо его было плохо видно. Но, наверное, симпатичный. Он протянул мне красноармейскую книжку с вложенным листком и сказал строго:- Отправляйтесь в свою часть, благо недалеко. Пусть вас там накажут.- Да тут рядом...- Отправляйтесь,- повторил он.- Есть отправляться! - Я повернулся через левое плечо, вышел в коридор и пошагал к дивану. Взял декоративную трубку репродукций и, не обращая внимания на нового часового, нагнулся и вытащил коробку с ее содержимым.Ухоженный солдат, тоже с СВТ в руке, спустился со мной вниз, и меня выпустили. Я пошел, не оглядываясь, потому, наверное, и не сумел отыскать впоследствии этот огромный дом.Лишь за углом я рассмотрел документы. На них не имелось ни единой пометки.Это как же понимать? Ведь было уже утро девятнадцатого. Сейчас я пойду на вокзал, и меня опять схватят?Я начал расспрашивать прохожих и вскоре выяснил, как доехать на трамвае до Коломенской - первой остановки от Москвы по нужной мне дороге. Через час с небольшим я уже сидел в поезде и только боялся заснуть и пропустить свою платформу. Разговоры я уже не слушал.Почему же они не заметили Борькиной подделки? Дважды в милиции и один раз в самой комендатуре! Ведь они специалисты - сквозь их руки проходят тысячи разных документов. Из-за гурковской гениальности? Нет, конечно. Их наметанный, изощренный глаз сразу же натыкался на мое грубое, явное исправление числа, и они удовлетворялись этим, не взглянув на остальное.Меня спасла моя же неумелость.Я это понял еще в вагоне.Помкомвзвод, конечно, не поверил, что я провел ночь в комендатуре. А кто бы поверил?- Погулял? - спросил он с хмурым пониманием. Но привезенным остался доволен.Глотнул и одобрил: - Пойдет. Только резиной воняет...Я объяснил:- Это от пробки.
Вы, наверное, полагаете, что я долгое время подробно проворачивал в памяти случившееся со мной? Должен вас разочаровать: уже на другое утро я об этом не думал. Так, чудом ушедший от коршуна голубь через минуту поклевывает зернышки как ни в чем не бывало. Вспоминать было некогда.До сих пор сохранился осадок из-за отобранной Валькиной финки. Кто-кто, а я понимал его состояние. Я, конечно, обещал достать еще лучше и старался как мог, но так пока ничего и не получилось.Зато Боря Гурков был доволен. Не знаю, чем больше,- своей удачной работой или моим фартовым везением.После войны он остался на сверхсрочную. Работал писарем в штабе полка основательный, очень честный. Ах, с какими он писал завитушками! Неужели машинки и тем более компьютеры потеснили теперь эту трогательную профессию ротного или штабного писаря? Позднее он демобилизовался, учился, хорошо устроился. Он нашел меня через девятнадцать лет после войны, и мы сдружились сильнее, чем в армии. Я не раз бывал у него на прекрасной северной реке, а он у меня в столице. Посещали друг друга мы и с женами.Сейчас он на пенсии, огородничает, давно и упорно строит дом. И пишет мне письма сразу бросающимся в глаза кудрявым почерком. Но главное - что он пишет и как! Вот концовка недавнего его послания: "У меня и в моей семье все по-старому. Пока все живы, и каждый по-своему здоров".Я прочел эти слова по телефону своему умудренному коллеге и предложил угадать: кто их написал? Тот восхитился и спросил неуверенно:- Толстой?..
5. МИЛОЕ МИЛО
Опять ехали на фронт. На этот раз из Белоруссии. Думали, в Польшу, а куда же еще? Оказалось, на юг, в Венгрию.А до этого была баня.Немногие бани - обязательное воспоминание войны. Большинство из них слишком безлики, одинаковы и потому забыты. Они сами словно смыты мыльной, грязной водой. И белье плохое забыто - сырые рубахи и рваные кальсоны - и вошебойки бесполезные, еле греющие. Но помнится потрясающая банька в Красноармейске чистенькая, удобная, уютная,- мылся бы да мылся, не спешил. Все кругом разбито или убого, а эта банька сияет, как церквушечка. А что? - там не только тело отмывается.Еще запомнил противоположное - душевые в Будапеште. Целый батальон встает под сильные теплые струи. Раз-два! - и "выходи строиться!.." Ну а чем же отличается баня в Старых Дорогах? Хоть убей, не помню. Наверное, только Пашкиным мылом. Как та красотка в Карпатах сказала: "Милое мило"...Наша рота мылась после минометчиков. Мы пришли, те уже одеваются. А Пашка лезет впереди всех, ему кричат: ну ты! осади!.. Издеваются, смеются, а ему хоть бы что.Мыла выдали по крохотному кусочку - осьмушка, наверное, печатки, а то и пол-осьмушки. Черное. Ни веников, ни мочалок, понятно, нет. Намылишь платочек, у кого имеется, и оглаживаешь себя, а что толку, на жар вся надежда. Каждый шайку норовит получше выбрать, а Пашка ходит вдоль лавок, худой, костистый, и, где увидит мазок, мыльный остаточек, соскребает железкой со стенки, скамьи или таза в жестяную баночку. Никто на него внимания не обращает, привыкли: опять что-нибудь придумал.Через день эшелон уже под парами. Саперы новые нары построили в вагонах, печки раскаляются докрасна - зима!И поехали.На фронт всегда везут быстро, это с фронта медленно. Полтора месяца ехали из Донбасса до Подмосковья. А сейчас проснешься утром, колеса стучат - та-таЇ, та-таЇ, та-таЇ. В теплушке не только тепло, но и жарко, особенно тем, кто близко к печке. В двери щель, но дверь закреплена с другой стороны поленом, чтобы не откатилась и не выпал на полном ходу подошедший, еще полусонный солдатик, только-только с нар. А они просыпаются один за другим, все чаще.Ближе к завтраку или обеду - ждем уже остановки. Дневальные с бачками наготове - к кухне бежать. Потом курят ребята, спят, из двери смотрят, больше нечем заняться.