Великому и знаменитомуЖоффруа деСент-Илеру[5] в знак восхищения его
работами и гением.
Де Бальзак
Престарелаявдова Воке, в девицахдеКонфлан, ужелетсорок держит
семейный пансион вПарижена улице Нев-Сент-Женевьев, чтомежду Латинским
кварталом[5]ипредместьем Сен-Марсо. Пансион,под названием"Дом Воке",
открыт для всех - для юношей и стариков, для женщин и мужчин, и все же нравы
в этом почтенном заведении никогда не вызывали нареканий. Но, правду говоря,
там за последние леттридцать и не бываломолодых женщин, а если поселялся
юноша, то это значило, что от своих родных он получал на жизньоченьмало.
Однаков 1819 году,ко времени началаэтой драмы,здесь оказалась бедная
молоденькая девушка. Как ниподорвано довериек слову "драма"превратным,
неуместными расточительнымего употреблением в скорбнойлитературе наших
дней, здесь это словонеизбежно:пустьнаша повестьинедраматичнав
настоящемсмыслеслова,но,можетбыть,кое-кто из читателей, закончив
чтение, прольет надней слезу intra и extra muros. А будет ли она понятна и
за пределамиПарижа? В этом можно усомниться. Подробности всехэтихсцен,
гдестолькоразныхнаблюдений и местного колорита,найдут себе достойную
оценкутолькомежду холмами Монмартраипригорками Монружа[6], тольков
знаменитой долине с дрянными постройками, которые того и гляди что рухнут, и
водосточнымиканавами,чернымиотгрязи;вдолине,гдеистинныодни
страданья, арадости нередко ложны,где жизнь бурлит так ужасно, чтолишь
необычайноесобытиеможетздесьоставитьпосебехотьсколько-нибудь
длительное впечатление. Авсе-таки порой и здесь встретишьгоре,которому
сплетениепороков и добродетелей придаетвеличиеи торжественность: перед
его лицом корысть и себялюбие отступают, давая место жалости; но это чувство
проходит так же быстро, как ощущение от сочного плода, проглоченного наспех.
Колесницацивилизациивсвоемдвиженииподобнаколесницесидолом
Джагернаутом[6]: наехав на человеческое сердце,не стольподатливое, как у
другихлюдей, онаслегка запнется, но в тот же мигуже крушит его и гордо
продолжает путь. Вроде этого поступите ивы: взяв эту книгу холенойрукой,
усядетесьпоглубже в мягком кресле и скажете:"Бытьможет, эторазвлечет
меня?", апосле, прочтя протайныйотцовские невзгодыГорио, покушаете с
аппетитом,бесчувственность же свою отнесете за счет автора, упрекнув его в
преувеличениии осудив за поэтические вымыслы. Так знайте же:эта драма не
выдумка и не роман. All is true, - она до такой степени правдива, что всякий
найдет ее зачаткив своей жизни, а возможно,и в своемсердце. *Встенах
города и за его стенами (лат.).* Все правда (англ.).
Дом,занятый под семейный пансион,принадлежит г-жеВоке. Стоит он в
нижней части улицы Нев-Сент-Женевьев,где местность, снижаяськ Арбалетной
улице,образует такойкрутой инеудобный спуск,чтоконныеповозки тут
проезжаюточеньредко.
Этообстоятельство способствует тишине на улицах,
запрятанных в пространствемеждуВаль-де-Грас и Пантеоном[6],где эти два
величественных зданияизменяют световые явленияатмосферы,пронизываяее
желтыми тонамисвоих стен ивсе вокругомрачая суровым колоритом огромных
куполов. Тутмостовые сухи, в канавахнетнигрязи, ни воды,вдоль стен
растет трава; самый беспечный человек, попав сюда, становится печальным, как
и все здешниепрохожие; грохотэкипажа тут целое событие, домаугрюмы, от
глухих стен веет тюрьмой. Случайно зашедший парижанин тут неувидит ничего,
кроме семейных пансионов илиучебных заведений,нищеты искуки, умирающей
старости ижизнерадостной,но вынужденнойтрудиться юности. ВПариже нет
квартала более ужасного и, надобно заметить, менее известного.
Улица Нев-Сент-Женевьев, -как бронзовая рамадля картины, - достойна
большевсехслужитьоправойдляэтогоповествования,котороетребует
возможно больше темныхкрасок и серьезныхмыслей, чтобычитательзаранее
прониксядолжнымнастроением,-подобнопутешественникуприспускев
катакомбы,где скаждою ступенькой всебольше меркнетдневнойсвет, все
глуше раздаетсяпевучий голос провожатого. Верное сравнение! Кто решил, что
более ужасно: взирать на черствые сердца или на пустые черепа?
Главным фасадом пансион выходит в садик,образуя прямой угол сулицей
Нев-Сент-Женевьев, откудавидно толькобоковую стену дома. Между садиком и
домом, перед его фасадом, идет выложенная щебнем неглубокая канава шириной в
туаз[7],а вдольнее-песчаная дорожка,окаймленнаягеранью, атакже
гранатами и олеандрами вбольших вазах из белого с синим фаянса. На дорожку
сулицы ведет калитка; над ней прибита вывеска, накоторойзначится: "ДОМ
ВОКЕ",а ниже: Семейный пансион длялицобоего пола и прочая. Днем сквозь
решетчатуюкалиткусо звонкимколокольчиком виднапротивулицы, в конце
канавы, стена, где местный живописец нарисовал арку из зеленого мрамора, а в
еенише изобразилстатую Амура.Глядя теперь наэтогоАмура,покрытого
лаком, уже начавшимшелушиться, охотникидо символов, пожалуй, усмотрятв
статуе символ той парижскойлюбви, последствия которой лечатпо соседству.
На время,когда возникла эта декорация, указывает полустершаяся надпись под
цоколемАмура,которая свидетельствуетовосторженном приеме,оказанном
Вольтеру при возвращении его в Париж в 1778 году:
Кто б ни был ты, о человек,
Он твой наставник, и навек.
К ночи вход закрывают не решетчатой дверцей, а глухой.
Садик, шириной во весь фасад, втиснутмежду забором со стороны улицы и
стеной соседнегодома, который,однако, скрыт сплошнойзавесой изплюща,
настолько живописнойдля Парижа,чтоона привлекаетвзоры прохожих.Все
стены, окружающие сад, затянуты фруктовыми шпалерами и виноградом,и каждый
год их пыльные и чахлые плоды становятся для г-жи Воке предметомопасений и
бесед с жильцами. Вдоль стен проложены узкие дорожки, ведущиепод кущу лип,
или липп, как г-жаВоке, хотяи родомдеКонфлан, упорнопроизносит это
слово,несмотря на грамматические указания своихнахлебников.