У входа два охранника отсортировывали случайных людей.
Я вышла из машины. Запрятала кепку в карман. Сняла очки, взъерошила черное непотребство на голове, прилепила над верхней губой металлическую каплю. Байрон посмотрел на меня снизу и одобрил кивком.
— Я отгоню машину, как договорились. Войду в клуб через десять минут после тебя. Поднимусь в бар. Если что, сигналю на мобильник. Зачем ты остригла волосы?
— Столько камер я нигде больше не замечала. Я должна быть как все.
— Текила… — он замялся. — Деньги, конечно, большие, но если ничего не получится…
— Получится.
— Заказчики так засекретились, что ясно — им до нас нет никакого дела. Они уверены — через нас на них никогда не выйти. Если не получится, уходи гордо — на тебе ничего нет, кроме мобильника.
Я вошла в клуб, нацепила кепку, выпила в баре сок, посмотрела на беснующийся народ, на диджея Кита и пошла в туалет. Все это — с низко опущенной головой. В туалете одна девушка блевала, а другая с черными подтеками под глазами сидела на полу у стены в полной отключке. Я залезла на подоконник, открыла вверху узкую форточку. Пришлось повозиться с механизмом, чтобы створка опустилась. Пролезала я на улицу ногами вперед. Стоя на наружном откосе, посмотрела вниз: не выше второго этажа, но если грохнуться, будет больно. Держась за открытую створку одной рукой, другой дотянулась до нижней ступеньки пожарной лестницы сбоку, всего-то и делов.
По лестнице поднялась до пятого этажа. Вот он — критический момент. Закрыли или нет форточку в таком же туалете на пятом этаже? Повезло. Приоткрыта. Нащупываю ручку изнутри и открываю. Пролезая в узкое пространство, я восхитилась строением своего черепа — он сплюснут у висков. Что при моем маленьком весе дает неоспоримые преимущества перед другими форточниками. Что для нас, форточников, главное, — уговариваю я себя, обдирая голову, — главное, чтобы башка пролезла… вот так… и все дела.
Осматриваю унитаз, биде и душевую кабинку. Совмещенный санузел, так сказать. Раздражающе чисто. Бритвенный прибор на полочке у зеркала. Сухое мыло в мыльнице. Прислушиваюсь у двери, открываю ее и тихонько выхожу в коридор небольшой квартиры. Кухня и спальня в одной комнате, прихожая отсутствует — несколько вешалок на стене коридора. Слабая подсветка под потолком в трех местах. Осматриваю шкафы. Пара костюмов, несколько рубашек, две коробки с обувью. На почти пустых полках обнаружилась упаковка презервативов, пачка жевательной резинки. Да уж. Уважающим себя форточникам тут, собственно, и делать нечего. Это логово явно не предназначено для постоянного проживания. В холодильнике — набор бутылок со спиртным. На стене — две головы. Кабана и оленя. Осматриваю стол, компьютер. Выдвигаю ящики рабочего стола. Аккуратно сложенная бумага, пустые папки. Ни одной фотографии, ни одной женской вещи. Включаю технику. Заставка на экране — немолодой мужчина с собакой, ружьем и убоинкой в траве. Улыбается. Пытаюсь войти в систему — «наберите пароль». Определяющий момент. Осматриваюсь тоскливо еще раз и звоню Байрону.
— Он здесь не живет, ничего не получится, — говорю я в трубку, разглядывая большой диван и пол под ним. — Чисто. Пусто. Даже под диваном нет пыли. Не за что зацепиться. Нет еды, ни одной фотографии, ни одного грязного предмета. Я — пас.
— Значит, тут у него что-то вроде рабочего офиса, — бормочет Байрон в трубку.
Я его плохо слышу — музыка грохочет. Он уже в клубе.
— Что я, офисов не посещала? Там найти ключевое слово легче, чем в квартире. Будем вскрывать?
— А записная книжка? — Байрон не теряет надежды отделаться по-быстрому.
— Отсутствует.
— Газеты, журналы, реклама?
— Ничего.
— Что-то странное или необычное?
Я задумчиво снизу изучаю мощный волосатый подбородок дикого кабана.
— Трофейные головы животных на стене. Кабан и олень.
— Вот видишь! — обрадовался Байрон. — Уже два варианта.
— Не думаю. Нормальный мужик скорее назначит паролем место, где получил незабываемый кайф от такого убийства. Есть одна фотография. — Я сажусь к компьютеру. — Заставка на экране. Мне нужно… — Я задумываюсь. — Мне нужна кличка его собаки. Точно. Охотничья собака. Рыжий сеттер.
— Перезвоню через минуту.
— Он уже на связи, да? Твой заказчик?
— Не нервничай, — строго приказал Байрон и отключился.
Я сидела тихо, не двигаясь. Думала, как можно назвать такого великолепного ирландского сеттера. Мама против собак и кошек в доме. «Никто не смеет навязывать мне условия существования, — так, кажется, она выразилась, рассматривая серого котенка, которого я принесла в десять лет. — Никогда не буду использовать животных как игрушки или средство от одиночества и тебе не разрешу».
В кармане куртки завибрировал телефон.
— Клёпка, — сказал в трубку Байрон.
— Не может быть, — я с сомнением посмотрела на заставку. Такая шикарная сука должна иметь царское имя.
— Точно. Клёпка. Зарегистрирована. По паспорту — Клеопатра.
— Это другое дело, — сказала я и набрала девять букв.
Дальше все было просто: коды доступа — перекачка — подтверждение — выход из системы — ванная комната — форточка — лестница — туалет внизу — бар — текила.
— Текила? А сколько тебе лет, девочка? — это бармен.
— Пошел ты!
* * *
В машине меня стало тошнить. На Байрона, как всегда после дела, накатила эйфория.
— Мы никогда столько не отгребали. На что потратишь деньги?
— Не знаю. Открой форточку, — я задыхалась.
— Ты чего? — Он присмотрелся. — Чего такая бледная?
Я вышла на мокрый асфальт. В мире явно что-то изменилось.
— Байрон, сейчас у нас что? — спросила я, задрав голову вверх.
— Сейчас у нас ночь, пятница на исходе, двадцать три часа, сорок три минуты.
— А в природе?
— А в природе у нас октябрь. Залезай в машину, простудишься.
* * *
Час ночи. Если точно — ноль один час, ноль семь минут. Я стою у разложенного дивана. Мама запойно спит. На тумбочке — стакан с водой и пустая оболочка от какого-то порошка.
— Мам! Мамавера!
Она пошевелилась. Если это было снотворное, будить бесполезно. Я наклоняюсь и осторожно тащу к себе серый мешочек из-под ее подушки.
— Не трогай, — сонно приказывает она, не открывая глаз.
— Это что, мои волосы?
— Не трогай. Ты выбросила, а я подобрала. Что случилось? — она садится и смотрит на часы в телефоне рядом со стаканом. Потом закрывает глаза. — Как добралась?
— Байрон подвез.
— Есть хочешь?
— Нет. Мам, я…
— У тебя ломка?
— С ума сошла? Какая ломка?!
— Ты трезвая?
— Трезвая. Я лучше пойду. Спи дальше.
— Если ты трезвая и не в ломке, почему не спишь?
— Спросить хотела. Мой отец, он…
Мама тут же меня перебивает — реакция на кодовое слово «отец» — и с монотонностью магнитофонной записи выдает бесстрастно:
— Был разведчиком, погиб при исполнении, награжден посмертно. Тебе тогда было три года, ты ничего не помнишь.
— Это я уже слышала. Есть что-нибудь новенькое?
Она удивилась, открыла глаза и нащупала мою руку.
— В каком смысле — новенькое?
— Например… — я сажусь к ней на краешек дивана, — какое у него было задание и как он умер.
— С чего вдруг такой интерес? — прищурилась мама и провела рукой по остаткам волос на моей голове.
— Сегодня что-то изменилось в мире. Я подумала…
— Ты раньше никогда не интересовалась подробностями.
— Я была уверена, что это такая отмазка. Летчик, разведчик… В доме всего одна фотография подозрительного мужчины во фраке. Никаких семейных снимков, никаких документов о нем. А тут вдруг я подумала, что это может быть правдой.