Стол был безукоризненно чист. На подушках кожаного дивана ни вмятинки. Все поверхности блестели. Пахло лаком и лимоном.
Просто образцово-показательная комната.
Без задоринки.
И пусто.
Вроде должно быть спокойно.
Кроме того, чувствовалось серьезнейшее усилие задобрить пространство.
Никто здесь и не жил.
Было в этом что-то жутко неправильное.
И это что-то потянуло меня к компьютеру.
На экране пульсировала луна.
И снова: нерешительность. А потом: необходимость ускорить процесс.
Выстраданная теория Надин Аллен вихрем пронеслась по стерилизованной комнате.
Слово «Небывалия» заставило писателя коснуться мышки.
На экране вспыхнул рабочий стол.
Я знал, что наверху никого, но все равно обернулся.
Я щелкнул «Мои документы», встал и закрыл дверь.
Когда я вернулся к столу, на мониторе значился список примерно ста документов «Ворд-перфект».
Я стал покрываться испариной.
Я прокрутил до конца списка, где нашел десять документов, откуда-то скачанных.
В названиях файлов стояли инициалы.
Писатель моментально распознал имена.
МК, должно быть, Маер Коэн.
ТС, наверно, Том Солтер?
ЭБ – Эдди Берджесс.
ДВ: Джош Волицер.
КМ равно Клиэри Миллер.
Я щелкнул «КМ», и тут же выскочило окошко с требованием ввести пароль.
А зачем ограничивать доступ к документу?
Он не хочет, чтобы ты его читал, прошептал писатель.
Пока я осматривал комнату, писатель гадал, какой же у Робби пароль.
Писатель искал способ его узнать.
Может, Марта знает пароль, подумал он.
Я оторвал глаза от компьютера и поймал свое отражение в огромном зеркале.
Мужчина, одетый в штаны цвета хаки, красный джемпер-поло и белую футболку, припал к компьютеру сына, жутко потея. Я снял джемпер. Но менее нелепо выглядеть не стал.
Я вернулся к компьютеру.
И стал впечатывать слова, которые, по моему мнению, могли что-то значить для Робби.
Названия лун: Титан. Миранда. Ио. Атлас. Гиперион.
Ни одно слово не подошло.
Писатель ничего другого и не ожидал и бранил отца за растерянность.
Склонившись над компьютером, я не заметил, как дверь за моей спиной стала медленно открываться.
Писатель сказал, что я вроде бы закрыл дверь.
Он даже предположил, что я ее запер.
Я держался версии, что оставил ее приоткрытой.
Пока я печатал неподходящие пароли, дверь настежь распахнулась, и в комнату проникло нечто.
И когда писатель решил набрать «Небывалия», я понял, в чем Надин была не права.
Не просто Небывалия.
Но – страна Небывалия.
Страна Небывалия – вот куда уходили пропавшие мальчики.
Не просто Небывалия, а страна Небывалия.
Писатель потребовал немедленно набрать «страна-небывалия».
Это и был пароль.
И когда экран заполнило цифровое фото Клиэри Миллера, открывавшее длинное письмо, датированное третьим ноября и начинавшееся словами «Привет, РД», в комнате Робби вскрылась еще одна глубокая трещина. (РД – это Роберт Деннис.) Я замер, когда за моей спиной послышалось щелканье.
Не успел я обернуться, как раздался высокий визг.
Терби стоял в дверях, расправив крылья.
Это была уже не птица. Это было что-то иное.
Он стоял как вкопанный, но что-то шевелилось под его оперением.
Присутствие Терби – и все, что он наделал, – избавило меня от страха, и я рванул к нему.
Я схватил его, накинув на него джемпер, и ждал, как он на это отреагирует. Мультяшные губы под клювом раскрылись, обнажив неровный ряд клыков, о существовании которых я и не подозревал.
Черная морда блестела влажными глазками, перья встали дыбом, когда я набросил на него свитер.
Но когда я поднял игрушку, борьбы не последовало.
Но когда я поднял игрушку, борьбы не последовало.
«О'кей, – сказал я себе, – Сара ее не выключила. Игрушка может разгуливать по собственному хотенью. Вот и пошла по коридору. И зашла в комнату.
Дверь я не закрывал. Просто Сара, уходя в школу, забыла выключить игрушку».
Я медленно стянул с Терби джемпер; птица неприятно пахла, была мягкой и податливой и слегка подрагивала в моих руках.
Я перевернул игрушку, чтоб выключить красный огонек на ее затылке.
Но, перевернув, обнаружил, что огонек не горит.
Это обстоятельство мгновенно вытиснуло меня из комнаты.
Страх, послуживший тому причиной, обернулся энергией.
Я поспешил в кабинет за ключами от машины.
Я бросил игрушку в багажник «порше».
Я специально направил машину к окраинам.
Писатель рядом со мной обдумывал события, отрабатывал свои версии.
Огонек не горел, потому что игрушку никто и не включал.
Игрушка, Брет, учуяла твой запах.
Она знала, что ты у Робби в комнате, и не хотела, чтоб ты обнаружил файлы.
Точно так же воскресной ночью она не дала тебе увидеть, что там происходило.
Когда она тебя укусила, она метила в руку, в которой ты сжимал пистолет.
Она что-то стережет.
Она не хочет, чтоб ты узнал правду.
Кому-то понадобилось, чтоб она окопалась в твоем доме.
А ты просто посредник.
Я должен был позвонить Кентукки-Питу и выяснить, где он раздобыл эту игрушку.
Я сказал писателю, что с ответа на этот вопрос потянется ниточка ко всем остальным.
О'кей: я купил эту штуковину в августе. В августе же умер мой отец, и…
Перестань, перебил меня писатель. Вопросов – целая империя, и ты никогда не сможешь ответить на них: их слишком много и они слишком злокачественные.
Вместо этого писатель требовал, чтобы я направился в колледж. Он хотел, чтобы я забрал «Отрицательные числа» – рукопись, оставленную Клейтоном в моем кабинете. Там ты и найдешь ответ, убеждал меня писатель. Но этот ответ в итоге повлечет за собой еще больше вопросов, ответы на которые я уже знать не хотел.
Было еще слишком рано, чтобы дозвониться до Пита, но я все равно набрал его мобильный и оставил сообщение.
В какой-то момент я просто притормозил у поля на безлюдном участке хайвея.
Небеса за окном разделились на две части: ту, что светилась яркой арктической голубизной, медленно покрывал пласт черных туч. Деревья облетали. Поле покрылось глазурью росы.
Я открыл багажник.
Писатель обратил мое внимание на джемпер, в который была завернута игрушка. За двадцать минут езды от Эльсинор-лейн до поля у шоссе красный джемпер-поло был изорван в клочья.
Я поднял Терби за крыло и тут же отвел глаза, потому что игрушка стала мочиться: тонкая желтая струйка из черной тушки расплескивалась об асфальт.
Писатель поспешил обратить мое внимание на ворон, рядами усевшихся на телефонных проводах надо мной. Я швырнул игрушку в поле, она приземлилась в позе сидя и недвижно замерла.
Над полем взвихрились листья.
Послышался шум речки, или это морские волны бьются о берег?
Терби почти сразу облепили тучи мух.
Со стороны – метрах в сорока – на меня глазела лошадь, и, когда мухи закружились над игрушкой, она вскинула морду и поскакала подальше в поле, как будто присутствие этой твари ее оскорбляло.
Убей его, прошептал писатель, прикончи прямо сейчас.
Меня не нужно уговаривать, сказал я писателю.
Писатель меня недолюбливал, потому что я старался действовать по схеме.
Я следовал плану. Высчитывал погоду. Прогнозировал события. Мне требовались ответы. Мне требовалась ясность. Мне нужно было держать свой мир под контролем.
Но писатель жаждал хаоса, тайны, смерти. Это приносило ему вдохновение, это служило ему импульсом. Писатель хотел, чтобы рвались бомбы.