– Так я заставлю их открыть для меня ворота». Думая об этом, он одновременно обнял одной рукой брата, продолжавшего сжимать бочонок. Зеленая земля жила в Такумсе вторым сердцем, наполняла его силой, так что, когда он прижал к себе брата, та же самая сила земли вошла и в Лолла‑Воссики. Такумсе услышал, как тот восторженно вздохнул.
Бледнолицые толпой вывалились из форта. Но хотя Такумсе и Лолла‑Воссики стояли на открытом месте, у всех на виду, белые солдаты не увидели их. Вернее увидели , но просто не заметили двух шони. Они пробежали мимо, крича и время от времени паля в ночной лес. Наконец, набегавшись, они остановились рядом с братьями, так близко, что если бы кто‑нибудь поднял руку, то непременно коснулся бы двух краснокожих. Но никто не поднял руку, никто не дотронулся до них.
Вскоре бледнолицые прекратили поиски и, проклиная все на свете, потащились обратно в форт.
– Это был тот одноглазый краснокожий.
– Пьяница‑шони.
– Лолла‑Воссики.
– Найду – убью.
– Повесить ворюгу.
Так они говорили, а Лолла‑Воссики стоял неподалеку, на расстоянии броска камня, и на плече его покоился заветный бочонок.
Когда последний бледнолицый скрылся в форте, Лолла‑Воссики захихикал.
– Ты смеешься, а сам несешь на плечах отраву белого человека, – напомнил Такумсе.
– Я смеюсь, а мой брат обнимает меня, – ответил Лолла‑Воссики.
– Оставь это виски здесь, брат, и пойдем со мной, – сказал Такумсе. – Мою историю выслушала иволга и включила меня в свою песнь.
– Я буду слушать эту песню и радоваться, – кивнул Лолла‑Воссики.
– На моей стороне выступает земля, брат. Я лик земли, земля – мое дыхание, моя кровь.
– Я услышу биение твоего сердца в порывах ветра, – ответил Лолла‑Воссики.
– Я изгоню белого человека обратно за моря, – поклялся Такумсе.
И тогда Лолла‑Воссики начал плакать – не пьяными слезами, а сухими, тяжелыми всхлипами человека, переживающего горькую скорбь. Такумсе попытался было крепче прижать брата к себе, но тот оттолкнул его и, качаясь из стороны в сторону, цепляясь за бочонок, побрел в темноту деревьев.
Такумсе не стал преследовать его. Он догадывался, почему его брат скорбит, – земля наполнила Такумсе великой силой, силой, которая способна была накинуть покров невидимости, благодаря которой можно было встать среди пьяных бледнолицых и превратиться в дерево. И Лолла‑Воссики знал, как бы ни велика была сила, наполнившая брата, Лолла‑Воссики по праву должен был обладать вдесятеро большим могуществом. Но белый человек убийствами и огненной водой украл у Лолла‑Воссики эти способности, теперь иволга никогда не узнает его песню и земля не наполнит его сердце.
Ничего, ничего, ничего.
«Земля избрала меня своим голосом, и я должен заговорить. Больше я здесь не задержусь, я не буду больше пытаться пристыдить пьяниц, которых убила страсть к отраве белого человека. Я не стану предупреждать бледнолицых обманщиков и лжецов. Я обращусь к краснокожим, которые еще живы, которые остались людьми, и сплочу их воедино. И наш единый великий народ изгонит белого человека обратно за моря».
Глава 3
ДЕ МОРЕПА
Фредерик, юный граф де Морепа[5], и Жильбер, уже начинающий стареть маркиз де Лафайет, стояли бок о бок у поручней баржи, оглядывая озеро Ирраква. Парус «Марии‑Филиппы» давно появился на горизонте; вот уже несколько часов они следили за приближающимся кораблем, меряющим воды самого маленького и мелкого из Великих Озер.
Фредерик не помнил, когда в последний раз его и весь французский народ вместе с ним подвергали подобному унижению.
Пожалуй, тогда, когда кардинал – как там его звали? – попытался подкупить королеву Марию‑Антуанетту
[8]
– Наш новый генерал везет с собой нескольких штатных офицеров, – заметил Лафайет, – плюс весь их багаж. Не имеет смысла высаживаться на берег, тащить огромный груз на телегах и повозках, когда он может быть доставлен по воде. Кроме того, нам представляется хорошая возможность познакомиться с генералом поближе, пока мы будем плыть в Канаду.
Поскольку Лафайет, выражающийся всегда очень непосредственно (позор аристократии!), продолжал настаивать, упорно не желая принимать разумных доводов, Фредерику пришлось отступить от своих позиций и разъяснить ситуацию таким же простым языком:
– Но французский генерал, добирающийся до места своего назначения по иностранной земле… Нонсенс!
– Мой дорогой Фредерик, на американскую земли он и ногой не ступит! Пересядет с лодки на лодку, и все.
Жеманная улыбочка Лафайета приводила в бешенство. Грязное пятно на чести Франции. Ну почему, почему отец Фредерика не удержался в фаворе у короля хоть чуточку подольше! Фредерик успел бы заслужить продвижение на какую‑нибудь элегантную должность типа главнокомандующего итальянской кампанией… А вообще, есть ли такая должность? Неважно, главное, чтобы еда была получше, музыка, танцы, театры – ах, Мольер! Там, в Европе, Фредерик сражался бы с цивилизованными врагами, с австрийцами, пруссаками или даже – хотя здесь слово «цивилизованный» вряд ли подходит – с англичанами.