– А я не могу ни на мгновение оторваться от своего холста. В тебе живет земля, Исаак, а во мне – души людей Америки. Но я по‑прежнему люблю тебя. Даже сейчас.
Элвин почувствовал, что он здесь лишний. Они словно забыли о его присутствии в комнате, хотя он только что разговаривал с ними. Наконец до него дошло, что Такумсе и Бекка, может быть, хотят побыть наедине. Поэтому он отошел в сторонку и снова принялся рассматривать холст. На этот раз он решил найти его другой конец. Элвин глазами проследил, куда ведет холст, – осмотрел стены, куски, свешивающиеся с крюков, рулоны.
Но другого конца материи так и не нашел. Скорее всего он где‑то что‑то просмотрел, запутался, потому что вскоре ткань привела его обратно к станку. Но он не сдавался. Изменив направление, он снова стал отслеживать, куда идет ткань, но очень скоро опять вернулся на прежнее место. Как некоторое время назад он не смог отыскать, откуда берутся новые нити, точно так же сейчас Элвин не мог понять, куда подевалось начало холста.
Он снова повернулся к Такумсе и Бекке. О чем бы они там ни шептались, разговор их явно подошел к концу. Такумсе, склонив голову, сидел со скрещенными ногами на полу. Бекка нежно гладила его по волосам.
– Судя по всему, этот холст старше самого дома, – сказал Элвин.
Бекка не ответила.
– Его, наверное, ткали всегда.
– Этот холст ткут с тех самых пор, как люди научились ткать.
– Но не на этом станке. Он‑то почти новый, – подметил Элвин.
– Время от времени станки меняются. Вокруг старого строится новый. Этим занимаются наши мужчины.
– Похоже, этот холст даже старше первых поселений в Америке, – произнес Элвин.
– Когда‑то он был частью большего холста. Но однажды, мы тогда еще жили на нашей родине, мы увидели, что целая группа нитей сворачивает в сторону и движется к краю ткани. Мой прапрапрапрапрапрадедушка построил новый ткацкий станок. Нужные нити у нас уже были. Они отошли от старого холста, и с того самого места мы продолжили ткать. Ты и сам можешь заметить, что наш холст по‑прежнему соединен со своим прародителем.
– Только он находится здесь.
– Он одновременно и здесь, и там. Не пытайся понять это, Элвин. Я давным‑давно отчаялась разобраться. Но разве не здорово знать, что все жизненные нити сплетаются в один огромный холст?
– А кто будет ткать холст для краснокожих, которые ушли с Тенскватавой? – спросил Элвин. – Их нити свернули в сторону и исчезли с ткани.
– Это уже не твое дело, – пожурила Бекка. – Скажем так, был построен еще один станок, который увезли на запад.
– Но Такумсе сказал, что больше ни один бледнолицый не пересечет реку, направляясь на запад. И то же самое сказал Пророк.
Такумсе медленно повернулся. Теперь он, сидя на полу, смотрел на Элвина.
– Элвин, – сказал он, – ты всего лишь маленький мальчик.
– А я была всего лишь маленькой девочкой, – напомнила ему Бекка, – когда полюбила тебя. – Она обернулась на Элвина. – Станок на запад повезла моя дочь. Ей было позволено идти туда, потому что она белая только наполовину. – Бекка снова взъерошила волосы Такумсе. – Исаак – мой муж. Моя дочь Виза – его дочь.
– Манатава, – произнес Такумсе.
– Некоторое время я считала, что Исаак предпочтет остаться здесь и жить с нами. Но когда я увидела, что его нить движется в сторону от наших, хотя его тело остается по‑прежнему рядом, то поняла, что он уйдет к своему народу. Я поняла, почему он пришел к нам, пришел один, из лесной чащи. Его гнала жажда, жажда куда большая, нежели та, которую испытывает краснокожий, жаждущий песни живого леса, куда большая, чем та, которая терзает кузнеца, тянущегося к горячему, расплавленному железу, намного более великая, чем та, которая ведет перевертыша к сердцу земли.
Эта жажда привела Такумсе в наш дом. В те времена за станком еще сидела моя мать. Я научила Такумсе читать и писать; он перерыл всю библиотеку моего отца и прочел все книги, что смог отыскать в этой долине. Тогда мы заказали новые книги в Филадельфии, и он все прочел. После чего избрал себе имя – имя человека, который написал «Начала»
– Вы даже не спросили у него, как живется вашей дочери там, куда он ее забрал! Вы ведь даже не спросили…
– А мне и не нужно спрашивать, – ответила Бекка. – Никто не может причинить зло хранителям станка.
– Но теперь, когда дочь покинула вас, кто займет ваше место?
– Может быть, сюда придет другой муж. Тот, который останется в доме, который сделает новый ткацкий станок для меня и для еще не родившейся дочери.
– А что будет с вами?
– Ты задаешь слишком много вопросов, Элвин, – встрял Такумсе.
Голос вождя звучал мягко и устало, но Элвин не страшился того Такумсе, который читал книги белого человека, поэтому не обратил внимания на этот упрек.
– Что случится с вами, когда ваше место займет дочь?
– Не знаю, – ответила Бекка. – Говорят, мы отправляемся туда, откуда появляются нити.
– А там что?
– Там мы прядем.
Элвин попытался представить мать Бекки, ее бабушку, всех ее праматерей; он попытался представить, сколько их может быть. Все эти женщины сидели за прялками и сучили отходящие от веретена чисто‑белые нити, которые уходили в никуда, некоторое время тянулись, после чего внезапно обрывались. Может быть, когда нитка обрывалась, вся человеческая жизнь оставалась в руках пряхи, и тогда женщина подбрасывала ее в воздух, отдавая на волю игривому ветерку, который приносил ее в чей‑то ткацкий станок. Полетав немного, жизнь вплеталась в холст человечества; появившись на свет – никто не знает когда и где, – она борется за свое место в холсте и вскоре находит желаемое, вплетаясь в великое полотно.
Представив все это, Элвин немножко разобрался, что за холст лежит перед ним. Он понял, что чем плотнее переплетаются в нем нити, тем толще, тем надежнее становится полотно. Те нити, которые шли по поверхности, лишь изредка ныряя в недра ткани, не добавляли холсту силы. Они давали только краски. Тогда как другие ниточки, чей цвет был практически незаметен, шли внутри полотна, скрепляя, связывая все воедино. В этих связующих ниточках крылось истинное добро. Какой‑нибудь тихий, незаметный человечек сплетал целую жизнь деревни, поселка или города, соединяя людей друг с другом. С этого момента, заметив такого человека, Элвин будет внутренне склоняться перед ним, почитать его в своем сердце, потому что сегодня он узнал, что именно благодаря таким людям холст не рвется и не распадается на отдельные лоскуты.
Он вспомнил, сколько нитей обрывается там, где должна будет разразиться битва Такумсе. Такумсе словно ножницами разрезал громадное полотно.
– Неужели нельзя как‑то все исправить? – спросил Элвин.