Бекка тихонько кивнула:
– Больше.
– Тогда, чтобы ткать такой холст, вы должны знать все‑все, что происходит. Откуда?
– Ах, Элвин, если бы все можно было объяснить! Я просто исполняю свою работу – и все.
– Но если вы поменяете местами нити, значит, и вся история пойдет по‑другому? – уточнил Элвин.
Он подумал было, а что, если немножко развести черные нити друг от друга, сделать холст более однотонным…
– Ничего не получится, – покачала головой она. – Это не я управляю событиями, сидя в этой комнате. Наоборот, то, что происходит, изменяет меня. Здесь ничего не поделаешь, Элвин.
– Но ведь белые поселенцы появились в этой части Америки не двести лет назад, а много позже. А вы сказали, что холста здесь больше чем на двести лет…
Бекка вздохнула и поглядела на Такумсе:
– Исаак, ты привел его сюда, чтобы он замучил меня вопросами?
Такумсе лишь хитро улыбнулся.
– А ты никому не скажешь? – снова повернулась Бекка к Элвину. – Обещаешь держать в тайне, кто я и чем занимаюсь?
– Обещаю."
– Я тку, Элвин. Вот и все. Вся моя семья, сколько мы себя помним, занималась ткацким ремеслом.
– Так вас зовут, да? Бекка Уивер, Бекка Ткачиха? Знаете, муж моей сестры, Армор, его отец тоже был Ткачом, Уивером, и…
– Нас ткачами никто не зовет, – перебила его Бекка. – А если нас и называют, то обращаются к нам, как к… нет
– Но он крепко хранит твою тайну. Даже словом никому не обмолвился.
– Но для него это уже не тайна. И он продолжает приходить, чтобы посмотреть.
– Посмотреть на что? – снова спросил Элвин.
– Посмотреть, сколько еще нити осталось в моем станке.
Элвин обратил внимание на заднюю часть ткацкого станка, откуда выходили нити. Самое интересное, все они были чисто‑белого цвета. Хлопок? Не шерсть точно. Может быть, лен. Заглядевшись на краски холста, он даже не заметил, из чего тот соткан.
– А как вы красите нити? – поинтересовался Элвин.
Но ответа не последовало.
– Некоторые нити ослабли.
– А некоторые закончились, – вступил в разговор Такумсе.
– Многие закончились, – подтвердила Бекка. – И многие только начались. Таков ход жизни.
– Что ты видишь, Элвин? – обратился к мальчику Такумсе.
– Раз эти черные нити означают твой народ, – сказал Элвин, – стало быть, как мне кажется, надвигается битва, в которой погибнет множество людей. Но не столько, сколько было убито на Типпи‑Каноэ. Такого больше не повторится.
– Это я и сам вижу, – кивнул Такумсе.
– А что вот это за цвета? Это войска белых поселенцев?
– Говорят, человек по имени Эндрю Джексон с Теннизи собирает армию. Его еще кличут Гикори.
– Я знаком с ним, – усмехнулся Такумсе. – В седле он держится неважно.
– Он делает с бледнолицыми то же, что ты делаешь с краснокожими, Исаак. Он объезжает всю страну, поднимая народ, болтая о Краснокожей Угрозе. Это он тебя, Исаак, так называет. И на каждого краснокожего, что ты привлекаешь в свои ряды, он отвечает двумя рекрутами из белых поселенцев.
Это он тебя, Исаак, так называет. И на каждого краснокожего, что ты привлекаешь в свои ряды, он отвечает двумя рекрутами из белых поселенцев. Он считает, что ты пойдешь на север, чтобы воссоединиться с французской армией. Ему известны все твои планы.
– Ничего ему не известно, – поморщился Такумсе. – Элвин, скажи, скольким нитям из армии бледнолицых суждено оборваться?
– Многим. Я точно не знаю. Ваши войска потеряют примерно поровну.
– Это мне ни о чем не говорит.
– Это говорит о том, что ты получишь свою битву, – возразила Бекка. – Это говорит о том, что, благодаря тебе, в мире прольется больше крови, прибавится еще страданий.
– Но о победе – ничего, – промолвил Такумсе.
– Как всегда.
Элвин подумал, а что будет, если к концу истончившейся, закончившейся ниточки привязать новую и спасти чью‑нибудь жизнь. Он поискал глазами катушки, от которых отходили нити, но ничего не обнаружил. Туго натянутые нити, как будто на них висело нечто очень тяжелое, скрывались позади ткацкого станка. Но пола они не касались. Но и не обрывались. Элвин приподнялся на цыпочки – нет ни катушек, ни мотков. Он заглянул еще дальше и увидел пустоту – нити исчезли. Они появлялись из ниоткуда, и обычным человеческим глазом было не разглядеть, где и как они начинаются.
Но Элвин умел смотреть и другими глазами, своим внутренним зрением, при помощи которого он проникал в крошечные клетки человеческого тела и холодные внутренние течения камня. Он вгляделся в одну из нитей и проник внутрь нее – проследил ее форму, увидел, как сплетаются волокна, цепляясь друг за друга, чтобы создать единое целое. Теперь ему оставалось лишь следовать по этой ниточке. Что он и сделал. Она увела его за собой далеко в пустоту и наконец закончилась – если посмотреть обыкновенным глазом, она исчезала гораздо раньше. Но какую бы душу эта нить ни означала, человека, которого она представляла, впереди ждала долгая, хорошая жизнь, прежде чем придет время его смерти.
Всем нитям был конец, который наступал со смертью человека. Когда же рождался ребенок, на свет каким‑то образом появлялась новая нить. Еще одна нить, возникающая из ниоткуда.
– И это будет продолжаться бесконечно, – вновь заговорила Бекка. – Я постарею и умру, но холст и дальше будет ткаться.
– А вы свою нить нашли?
– Нет, – ответила она. – Я и не хочу ее искать.
– А я бы посмотрел на свою. Очень хочется узнать, сколько лет мне еще осталось.
– Много, – вдруг сказал Такумсе. – Или мало. Куда важнее, как ты распорядишься оставшимися годами.
– Но не менее важно, сколько именно я проживу, – возразил Элвин. – И не спорь, потому что ты сам считаешь также.
Бекка рассмеялась.
– Мисс Бекка, – повернулся Элвин, – а зачем тогда вы ткете, раз не можете влиять на ход вещей?
Она пожала плечами:
– Это работа. У каждого своя работа, и мое дело – ткать.
– Вы могли бы выйти отсюда и начать ткать для людей – одежду, например.
– Чтобы ее носили и снашивали, – улыбнулась она. – Нет, Элвин, я не могу выйти отсюда.
– Вы хотите сказать, что должны все время сидеть здесь?
– Да, я все свое время провожу здесь, – подтвердила она. – В этой комнате, за своим станком.
– Однажды я умолял тебя пойти со мной, – сказал Исаак.
– А я однажды умоляла тебя остаться, – улыбнулась она ему.
– Я не могу провести жизнь там, где земля мертва.
– А я не могу ни на мгновение оторваться от своего холста.