– Я думал, ты не будешь возражать, – сказал Дэл, возвращая холст, краски и кисти.
Берген задумчиво обводил взглядом раскиданное по полу хозяйство:
– А я и не возражаю. Я злюсь на свою старуху, которая вбила в голову, будто я еще ребенок. Я решил, что снова начинаю рисовать. Ума не приложу, чего это я забросил занятия. Я ведь всегда хотел стать художником.
Мольберт он установил у окна, чтобы видеть раскинувшийся внизу двор, усеянный рощицами деревьев‑хлыстов.
Деревья эти вздымались на высоту пятидесяти метров – грозные, прямые как стрела исполины, в бурю они, словно трава, стелились по земле. И фермеры Равнин могли не бояться, что какое‑нибудь дерево в сильный ветер рухнет вдруг на дом.
Берген наложил на холст две широкие полосы – зеленую и голубую. Дэл внимательно наблюдал за ним. Порой движения Бергена были неуверенны, но все же вскоре на мольберте возникла картина. Долгая разлука с искусством никак не отразилась на его мастерстве. Глаз стал вернее, а краски приобрели глубину. И все‑таки он оставался обыкновенным любителем.
– Может быть, стоит добавить небу красноты. Пару мазков, вон там, под облаками, – предложил Дэл.
– К небу я еще вернусь. – Берген смерил его холодным взглядом.
– Прости.
И Берген снова обратился к картине. Все у него получалось – за исключением деревьев‑хлыстов. Ему никак не удавалось поймать их форму. Они казались такими бурыми, такими массивными. Но ведь на самом деле они выглядели совсем иначе. А когда он попытался изобразить их гнущимися под порывами ветра, они и вовсе выпали из общей картины. Они выглядели нескладными, совсем не такими, как в жизни. В конце концов Берген громко выругался, выбросил кисточку в окно, вскочил на ноги и в ярости зашагал по комнате.
Дэл подошел к картине и сказал:
– Берген, сэр, все не так уж плохо. Наоборот. Очень хорошая картина. Вот только деревья…
– Проклятие, сам вижу, – прорычал Берген, взбешенный тем, что, впервые за долгие годы взяв в руку кисть, не сумел добиться совершенства. Он развернулся – и увидел, как Дэл маленькой кисточкой наносит изящные, верные штришки.
– Вот, может, так будет лучше, сэр, – сказал наконец Дэл, отступая на пару шагов.
Берген подошел к холсту. Деревья‑хлысты, выглядящие точь‑в‑точь как в жизни, вздымались к небу; ожив, они стали самой прекрасной деталью на всем полотне. Берген не мог оторвать от них глаз – они казались такими легкими – и такими легкими штрихами Дэл вписал их в пейзаж. Но так не должно было быть, это все неверно. Это Берген должен был стать художником, а не Дэл. Это нечестно, несправедливо, не правильно – Дэл не должен уметь рисовать деревья‑хлысты.
Процедив в ярости какое‑то ругательство, Берген размахнулся и что было силы ударил Дэла. Удар пришелся в челюсть. Дэл ошарашенно глядел на Бергена, оглушенный не столько ударом, сколько самим этим поступком.
– Раньше ты меня никогда не бил, – растерянно проговорил он.
– Прости, – немедленно ответил Берген.
– Я всего‑то нарисовал деревья‑хлысты.
– Я знаю. И прошу прощения. Обычно я не бью слуг.
При этих словах удивление Дэла переросло в ярость.
– Слуг? – холодно уточнил он. – Ах да, и в самом деле. Просто на какое‑то мгновение я забыл, что я всего лишь слуга. Мы попробовали свои силы в одном и том же, и вдруг выяснилось, что я справился лучше тебя. Я забыл, что я слуга.
Берген опешил. Он ведь не имел в виду ничего плохого – просто похвалился тем, что обычно при обращении со слугами держит себя в руках.
– Но, Дэл, – растерянно произнес он, – ты и есть слуга.
– Вот именно.
– Но, Дэл, – растерянно произнес он, – ты и есть слуга.
– Вот именно. Я должен запомнить это на будущее. И ни в коем случае не побеждать. Я буду громко хохотать над твоими шутками, даже над самыми дурацкими. Буду придерживать поводья, чтобы ты мог обогнать меня. Буду всегда соглашаться с тобой, какую бы чушь ты ни плел.
– Этого я у тебя не просил! Я не хочу, чтобы со мной так обращались! – крикнул Берген, возмущенный подобной несправедливостью.
– Но именно так должны вести себя слуги со своими господами.
– А я не хочу, чтобы ты был слугой. Я хочу, чтобы ты был мне другом!
– Да, я тоже думал, что мы друзья.
– Ты слуга, но вместе с тем друг.
– Берген, сэр, – рассмеялся Дэл, – человек может быть либо слугой, либо другом. Это два конца одной и той же дороги, два противоположных конца. Либо тебе платят за службу, либо ты поступаешь так, как поступаешь, из любви к человеку.
– Но тебе платят, а я‑то думал, ты любишь меня!
Дэл покачал головой:
– Я служил из любви к тебе и думал, что ты кормишь и одеваешь меня тоже из любви. Когда мы были вместе, я чувствовал себя свободным.
– Ты и так свободен.
– У меня контракт.
– Стоит тебе попросить, и я немедля порву его в клочки!
– Это обещание?
– Клянусь своей жизнью. Ты не слуга, Дэл!
Тут открылась дверь, и в комнату вошли мать Бергена и его дядя.
– Мы услышали крики, – сказала мать. – И подумали, что вы здесь поссорились.
– Мы просто немножко подрались подушками, – ответил Берген.
– Почему же тогда подушки лежат на постели, будто их и не трогали?
– Ну, мы подрались, а потом положили их обратно.
– Тебе повезло, Селли, – усмехнулся дядя. – У тебя не сын, а служанка прямо. Какая экономия!
– О Господи, Ноэль, он ведь не шутил. Он все еще рисует.
Они подошли к картине и внимательно рассмотрели ее.
После долгой паузы Ноэль повернулся к Бергену, улыбнулся и протянул руку.
– Мне было показалось, что ты там просто хвастался.
Мальчишки не могут не хвастаться. Но у тебя талант, мальчик мой. Небо чуть‑чуть грубовато, над некоторыми деталями следует поработать. Но у человека, который так рисует деревья‑хлысты, большое будущее.
Берген не любил, да и не умел присваивать чужие почести:
– Деревья рисовал Дэл.
Селли Бишоп в отвращении скривилась, но совладала с собой и, повернувшись к Дэлу, приторно улыбнулась:
– Как это мило, Дэл, что Берген позволяет тебе возиться со своими картинами.
Дэл ничего не ответил. Ноэль перевел задумчивый взгляд на мальчика:
– Контракт?
Дэл кивнул.
– Я выкуплю его, – предложил Ноэль.
– Не продается, – быстро ответил Берген.
– Ну, в принципе, – сладким голоском протянула Селли, – не такая уж плохая мысль. Рассчитываешь что‑нибудь поиметь с его таланта?
– Попробовать стоит.
– Контракт, – твердо заявил Берген, – не продается.
Селли холодно глянула на своего сына:
– Все купленное может быть перепродано.
– Да, но если человек любит что‑то, он не продаст это ни за какие деньги.
– Любит?!
– Селли, вечно тебе какие‑то извращения на ум лезут, – сказал Ноэль. – Сразу видно, эти парни друзья не разлей вода. Порой у меня создается впечатление, что ты мерзейшая сучка на этой планете.
– О, Ноэль, ты слишком добр ко мне.