Прослыть на этой планете сучкой действительно достижение. Да и кроме того, ведь есть же еще и императрица.
Они дружно расхохотались и покинули комнату.
– Извини, Дэл, – сказал Берген.
– Ничего, я привык, – кивнул Дэл. – Твоя мать и я никогда не любили друг друга. Но мне плевать – в этом доме только один человек мне небезразличен.
Какой‑то миг они смотрели друг другу в глаза. Затем улыбнулись. И больше не говорили о случившемся, потому что в четырнадцать лет не принято выказывать нежные чувства – так называемые «слабости».
Когда Бергену исполнилось двадцать, до их планеты добрался сомек.
– Это же гениально! – воскликнул Локен Бишоп. – Да ты понимаешь, что это значит?! Если мы пройдем тест, то пять лет будем проводить во сне и пять лет – бодрствовать.
Мы проживем на этой земле на целое столетие дольше.
– А пройдем ли мы этот самый тест? – поинтересовался Берген.
При виде такой наивности родители громко расхохотались.
– Здесь же все дело в заслугах, а мальчик еще спрашивает, пройдет ли его семья тест! Конечно, мы пройдем, Берген!
Берген смотрел на отца и мать с холодной яростью, которую они вызывали у него в последнее время.
– С чего вдруг? – стараясь говорить как можно спокойнее, спросил он.
Локен уловил звенящие нотки в голосе сына и немедленно принял серьезный вид.
– Да с того, что твой отец обеспечивает работу пятидесяти тысячам мужчин и женщин, – ткнул он пальцем в грудь Бергену. – С того, что, если я вдруг решу прикрыть свое дельце, половина этой планетки отправится в тартарары. Да ты только посмотри, какие я плачу налоги! Больше, чем кто‑либо, во всей Империи лишь пятьдесят человек обладают таким богатством, как я.
– Иными словами, мы получаем сомек, потому что ты богат, – констатировал Берген.
– Да, потому что я богат! – сердито отрезал Локен.
– В таком случае, если не возражаешь, я пока откажусь от сомека. Я хочу добиться этой чести собственными силами, а не принять ее по наследству от отца.
– Если бы я решила дожидаться, когда мне присвоят право пользоваться сомеком, я бы прождала до конца дней своих! – рассмеялась Селли.
– И будь на этом свете хоть какая‑нибудь справедливость, ты бы его так и не получила. – Берген посмотрел на нее с отвращением.
Он сам не ожидал от себя подобной вспышки, но ни отец, ни мать не сказали ему ни слова в ответ.
Зато весь вечер с ним говорил Дэл. Они засиделись допоздна, заканчивая каждый свою картину. Дэл наносил последние штрихи на выполненную маслом миниатюру, а Берген завершал огромное полотно величиной чуть ли не со стену. На картине поместье было изображено таким, каким, по мнению Бергена, ему и следовало быть. Сам дом совсем крошечный, зато амбары достаточно вместительны, чтобы действительно приносить пользу. И деревья‑хлысты были прекрасны.
Спустя несколько недель тайком от всех Берген ускользнул из дома и, заплатив за экзамен, набрал приличное число баллов по всем трем категориям: по интеллекту, творческим способностям и честолюбию. Ему было присвоено право проводить три года в сомеке и пять лет бодрствовать.
Теперь и он присоединился к рядам Спящих. И добился он этого, не прибегая к деньгам.
– Поздравляю, сынок, – сказал отец, явно не слишком гордый независимостью сына.
– Я вижу, ты установил свой график так, чтобы проснуться за два года до нас. Небось надеешься вдоволь повеселиться в наше отсутствие? – сказала Селли. Насколько горестно было ее лицо, настолько же ядовито прозвучали слова.
Дэл же, услышав, что вскоре Берген примет сомек, сказал только одно:
– Сначала освободи меня.
Берген растерянно смотрел на него.
– Ты обещал, – напомнил Дэл.
– Но я не могу. Я вступлю в право собственности лишь через год.
– А ты думаешь, твой отец меня отпустит? Думаешь, твоя мать позволит ему это? Контракт дает им право вообще запретить мне рисовать, а то и вовсе присвоить все мои работы. Они вполне могут послать меня чистить конюшни.
Могут заставить валить деревья голыми руками. А ты вернешься только через три года.
– Но что я могу сделать? – Берген был искренне расстроен.
– Убеди отца дать мне свободу. Или не принимай пока сомек. Через год ты достигнешь совершеннолетия и сам освободишь меня.
– Я не могу откладывать сомек. Добившись этой привилегии, ты должен использовать ее. Претендентов множество.
– Тогда убеди отца.
Потребовался целый месяц постоянных уговоров и споров, прежде чем Локен Бишоп согласился наконец освободить Дэла от контракта. Но при одном условии.
– В течение пяти лет семьдесят пять процентов твоих доходов, не считая затрат на жилье и питание, будут отходить нам. Или ты можешь сразу заплатить мне восемьдесят тысяч. На выбор.
– Отец, – запротестовал Берген, – это же нечестно.
Через одиннадцать месяцев я и сам смогу его освободить. А восемьдесят тысяч – это в десять раз больше, чем ты когда‑то заплатил за контракт. Не говоря о том, что деньги эти ты платил не ему.
– Но я кормил его целых двадцать лет.
– А он работал на тебя.
– Работал? – перебила Бергена Селли. – Скажи лучше, развлекался. С тобой вместе.
И тут заговорил Дэл, заговорил так тихо, что спорщикам пришлось умолкнуть, чтобы услышать его:
– Если я соглашусь на ваши условия, то не смогу собрать денег на экзамен на право сомека.
– Это уже меня не касается, – сжав зубы, процедил Локен. – Либо ты соглашаешься, либо продолжаешь работать по контракту.
Берген спрятал лицо в ладонях. Селли довольно улыбнулась. А Дэл кивнул:
– Только я хочу, чтобы условия эти были изложены на бумаге.
Голос его был тих, но эффект напоминал раскат грома.
Локен вскочил на ноги и угрожающе двинулся на Дэла. Он словно башня возвышался над продолжавшим сидеть юношей.
– Что ты сказал, мальчишка? Ты хочешь, чтобы Бишоп подписал письменный договор с каким‑то паршивым наемным работягой?!
– Я хочу, чтобы все условия были изложены на бумаге, – мягко повторил Дэл, встречая бешенство Локена с абсолютным спокойствием.
– Я тебе дал слово, этого вполне достаточно.
– А кто свидетель? Ваш сын, который следующие три года проведет во сне, да ваша жена, которая известна своей страстью к пятнадцатилетним юношам‑слугам.
Селли открыла рот от изумления. Локен побагровел, но все же отступил от Дэла. А Берген пришел в ужас.
– Что? – переспросил он, не веря своим ушам.
– Я хочу, чтобы все условия были изложены на бумаге, – еще раз произнес Дэл.
– А я хочу, чтобы ты убрался из этого дома! – прорычал Локен, но голос его предательски задрожал.
«Если Дэл говорил серьезно, а мать ни слова не произнесла в свою защиту, представляю, каково отцу», – подумал Берген.
Но Дэл поднял глаза на Локена и, улыбнувшись, спросил:
– А вы, наверное, думали, что поле, которое вы возделали первым, всегда будет принадлежать вам одному?
Берген отказывался понимать происходящее:
– О чем он, отец? Что Дэл хочет сказать?
– Так, ничего особенного, – чересчур резко оборвал сына Локен.
Но Дэл не останавливался.