Поднялся и я. Джакели вытянулся:
- Товарищ лейтенант!..
- Вольно!.. Дайте гостям бинокль, объясните, где и что, - распорядился я.
Джакели любезно протянул бинокль женщине помоложе и начал:
- Под нами, внизу направо, вы видите мечеть с минаретом. Жаль, пришли чуть поздно! Полчаса тому назад на минарете молился молла...
- Как он взбирается на такую высоту? - спросила жена директора.
- А там внутри лестница.
- Да, на такой высоте невольно поверишь в бога, - сказала женщина помоложе, опустила бинокль и весьма лирически сощурила глаза.
- Нет, чем выше поднимается человек, тем меньше он верит в бога, возразил Джакели.
- Неужели? - удивилась женщина.
- Точно! Чем ниже стоит человек, тем больше он верит в бога, - повторил Джакели. - Вот Пархоменко, например, ходит по земле, и потому он молится вместе с моллой, а мы с Щербиной стоим здесь, на вышке, и потому нам начихать на моллу. Так ведь, Щербина?
Щербина утвердительно кивнул головой.
- Как, неужели молла молится, обращаясь в нашу сторону?! - воскликнула директорская жена.
- Конечно!
- А он имеет такое право? - спросил директор.
Джакели и Щербина удивленно взглянули на меня.
Я подмигнул им.
- Такого права он, конечно, не имеет, но все же молится, - ответил Джакели.
- А какие меры принимаем мы? - рассердился директор.
Ребята опять с недоумением посмотрели на меня...
- В том доме живет сельский староста, а в том - учитель. Видите во дворе красивую девушку? Это жена учителя, - продолжал Джакели.
- Скажите, как они обращаются с женщинами? - спросила жена директора.
- Отвратительно! Вот, например, у учителя нет быка, и весной он впрягает в плуг собственную жену... Позавчера был день получки, он вернулся домой пьяный, набросился на жену и избил ее... Чем, вы думаете?.. Веревкой!
Мокрой веревкой! А еще, говорят, он обрезает детям уши и сушит их... А мы все удивлялись, почему на свете так много безухих детей... - Джакели ласково потрепал по уху директорского мальчика.
- Боже мой! - ужаснулась супруга директора. - Неужели его не привлекают к ответственности?!
- Что вы! Наоборот, за каждое детское ухо выплачивают по одной лире.
Женщина помоложе, почувствовав подвох, попросилась вниз. За нею последовали остальные.
- Щербина, не кажется ли тебе, что у тебя да у твоего дружка Джакели слишком длинные языки? - спросил я, отстав от гостей.
- Кажется, товарищ лейтенант! - вытянулся он.
- А знаешь ли ты, что за это можно и на гауптвахту попасть?
- Знаю, товарищ лейтенант!
Ну что ты скажешь? Я махнул рукой и пошел догонять экскурсантов.
..Помнишь, Саргис, в пятьдесят пятом я один месяц проработал на Ткварчельской шахте. Тогда я решил, что ие может быть на свете профессии тяжелее шахтерской.
В шестьдесят втором вместе с цнорийскимн пастухами пошел на зимние пастбища. Дни, проведенные на шахте, мне тогда показались райской жизнью. А теперь скажу тебе, что по сравнению с пограничной службой зимни-е пастбища сама божья обитель! А мы с тобой... Напишем две с половиной строчки и воображаем, что весь мир принадлежит нам! А пограничник ничегc не требует. Он безмолвно делает свое дело. Он совершает геройский поступок и молчит. Похвалят его - он: "Служу Советскому Союзу!"
Он поднимается в любое время дня и ночи. Одевается.
Идет. Вернется ли он? Этого никто не знает. Он и-е может прыгать, но сейчас прыгает. Он не умеет ползать по скале, но сейчас ползет. Он никогда до этого не плавал, но сейчас плывет... Это нечто совершенно особенное пограничник! В нем живет одно-единственное чувство: всепоглощающее, всеобъемлющее чувство любви к Родине, родной земле, солнцу и морю, деревьям и траве, хлебу и винограду, дворцам и развалинам...
Пограничник мыслит, дышит, просыпается и засыпает с одной-единственной думой - думой о святом своем долге, о святой своей обязанности, о защите Родины. Вот что такое пограничник. Вот такой человек майор Чхартишвили.
Сегодня из Сухуми приехала жена Чхартишвили - миловидная скромная женщина.
Майор пригласил меня на чашку чаю.
И вот я сижу в небольшой комнате Чхартишвили и с удовольствием вдыхаю аромат чая. Какое все же счастье - домашний уют, семейное тепло... Я смотрю на стоящую в углу кровать с пестрым покрывалом, и меня невольно начинает клонить ко сну.
Чхартишвили сидит задумавшись и монотонно помешивает чай ложкой. Он молчит. Он всегда молчит, если с ним не заговорить. Жена майора, сложив руки на коленях, сидит в другом углу и также молча наблюдает за нами. Удивительно красивые и печальные глаза у нее!
- Нина Сергеевна, пожалуйте к столу, - прошу я.
- Ничего, посижу тут, а вы угощайтесь, прошу вас, - тихо отвечает-она.
- Иди к нам, Нина! - говорит Чхартишвили.
- Сейчас сварю кофе и приду, - говорит она и выходит.
- Жаль ее... - вздыхает майор, - пятнадцать лет живем вместе. Муж я, казалось бы, неплохой, зарплату до последней копейки отдаю ей - мне-то здесь деньги ни к чему, - каждый год посылаю отдыхать по путевке, трижды ездила за границу... Мебель рижскую купил... Дочка в музыкальном техникуме... Не пью, не курю... В прошлом году подарил ей на день рождения платье... Обняла она меня и заплакала. "Чего, говорю, плачешь?" Молчит, а слезы - кап, кап... Видно, еще в чем-то они, женщины, нуждаются, кроме того, что есть у них муж и барахло там всякое... Но в чем, черт возьми?! В любви? Так я же ее обожаю! Чего же еще? Я не знаю, не понимаю... А сама ни слова об этом. "Я, говорит, счастлива!" Врет! Вижу, что-то не так, а что именно - убейте меня, не; пойму!.. Жалко ее!.. - Чхартишвили разлил коньяк, чокнулся со мной. - А как вы думаете?
- Что вам сказать, дорогой Алеша... - Я пожал плечами, отпил коньяк. Со дня сотворения человечества писатели всего мира об этом пишут, теряются в догадках: что нужно женщине? Как называется то, чего не хватает нам с вами? На самом ли деле любовь то, что нам кажется любовью? И никто еще не ответил на эти вопросы. Что же могу ответить я?
В комнату вошла Нина Сергеевна с двумя чашками дымящегося турецкого кофе.
- Угощайтесь... Вижу, чай вы не пьете, может, кофе поправится?
- Иди, сядь с нами, - Чхартишвили взял жену за руку, привлек к себе, потом обнял за плечи.
- Алеша! С ума сошел! - женщина вспыхнула и вырвалась из объятий мужа.
- Вот видите, Владимир? - смущенно улыбнулся Чхартишвили. - Чего-то нам не хватает!
- Дорогой мой, любая женщина, даже самая простая, самая примитивная, всегда остается загадкой для мужчины, она вне пределов нашего понимания, поэтому не будем философствовать... Ваше здоровье, Нина Сергеевна! - я поднял рюмку и выпил.
- Спасибо! - проговорила женщина, подняв рюмку мужа, чуть помедлила, потом быстро осушила ее и поставила перед майором.
- Ему нельзя, - сказала она.
- Ну уж нельзя! Одну рюмку... - сказал я.
- Пограничник как ищейка: спиртное ему притупляет обоняние, улыбнулась она.
Я вопросительно взглянул на майора.
- Одна рюмка не страшна, две - это уже опасно. Налей мне, Нина, выпью за твое здоровье! - попросил Чхартишвили.
Жена налила.
- Дорогой Владимир! - начал майор. - Я хочу выпить за здоровье моей жены. Вообще-то я не мастер произносить тосты, тем более красивые тосты, но... С Ниной я познакомился в торжественный день, на нашем выпускном вечере. Их школа шефствовала над нашим училищем или наоборот, я уже не помню. Одним словом, в тот вечер, когда мы впервые нацепили погоны со звездочкой младшего лейтенанта, пришли к нам школьницы - в коричневых форменных платьицах, в белых фартуках, с розовыми бантиками в волосах. Много их было! Ну, естественно, начались танцы. Играл наш военный оркестр... Я пригласил на вальс Нину...