Дед Анкудинов рокоталнепримиримо: "Подтяжким
разрывомгремучихгранатотряд коммунаров сражался!.."И когданаступал
черед хору сомкнуть рты и только однотонно мычать, в действие вступала бабка
Анкудиниха."Мы на горевсем буржуям мировой пожар раздуем!"--верещала
она, и аж горло у людей стискивало -- вот как здорово у них получалось!
Но как война началась, стало не дохора и не до декламаций. Отец снова
спустилсяврудник, чтобызолотомкрепитьоборонустраны.Анкудиниха,
маявшаясягрудью,заселадома,сребятами.Невесткажеломилана
социалистических полях колхоза "Марат", вышла в бригадиры, мать жаловалась в
письме: научилавсюбригадунетолькочестно и ударноработать,нои
молиться за упокой убиенных на войне, за здравие живых, ee, Анкудиниху, тоже
допекла,понуждаеткланяться,каятьсяв грехах,окрестила ребятишек--
недопустимыйсрам! -- заставляет носить на шее крестики ив вере своей как
была несгибаема,такойиосталась, пожалуйчто даже и неистовей с годами
сделалась, и она,Анкудиниха,уж думает иногда, что некоторым коммунистам,
окопавшимсяпо тыловым колхозам, приисками лесам, не мешало бы у невестки
Феклы кой-чего и в пример взять.
ЛизанависланаплечоАнкудина, он еенесгонял,но,усмехаясь,
говорил:
--Ох,будетмнеотмоейФеклы баня.Будет!..--сморщился: --
Покаяться ведь заставит!.. Дане хмурьтесь вы,хлопцы,непереживайте за
меня. Было б за че ухватиться, они б меня тут же схарчили!И вы живите так,
чтоб не за чтоухватиться, непотому что извилисты, скользки, а потому что
прямы.Надожитьтак, чтобыспалосьвсегда спокойно.Этоглавное.Но
мандавошката,сбелыминепорочными погонами, всежкой-какуюразруху
произвелав моейдуше. Да и не онаодна... Тысячивернулав строй!.. --
Анкудин Анкудинов вдруг взвился, брякнул кулаком по столу: -- "Жизнь наша не
краденая,а богоданная", -- баетмоя Фекла.Они,этикурвы, после войны
хвастаться будут. Но это мы, мы сами, самивозвращались в строй, рвались на
передовую, со свищами, с дырявыми легкими, в гною, припадочные, малокровные,
-- потому что без нас войско не то. Потому что без нас ему не добыть победу.
Но вотпосле четвертого ранения я начал задумываться: а может, лучше домой?
Меня один раз комиссовали -- яне поехал. Я под Курскрванул -- как же там
без меня?.. Язаработал право ехать домой. Отпустят. У меня легкое не скоро
заживет... Этоя,сынотца, строившего Сталинск.Сын матери --сплошной
комсомолки -- начал думать:где мне лучше, а?! Этож так пойдет -- честные
людикусочниками сделаются,у корытскормомхрюкатьбудут... А чтос
державой будет? Холуй державу удоржит?
-- Да успокойся ты, успокойся, миленький! -- трясла Лиза за гимнастерку
Анкудина Анкудинова. -- Я про нее,про этуполковницу, знаю такое, щомы,
гулящие бабенки, по сравнению с нею ангелами глядимся!.
.
-- Стоп, Лизавета! Державе нашей много веков уже! Исовести нашей срок
немалый...Аони --косоглазых,глухих, хромых, сгнилыми брюхамина
передовую, чтобы себя и своих холуев да деток около себя...
-- Говоришь же, сами, сами, а ей, Чернявской, только того и надо. Немцы
говорили, сынСталина, Яков,поднял руки до горы. Сталин за это не себяв
тюрьму, родителей жены Якова... --сощуриласьЛиза на Анкудина Анкудинова.
-- Ловко, правда?
Анкудин нахмурился, потер рукою лоб, окрапленный мелкими каплями:
-- Постой, Лизавета! Ты к чему про Сталина-то?
-- Да простотак,к слову пришлось. Уж больно ты правильный, и Сталин
твойправильный,а немцу пол-Россииотдал, немец Кубаньржой поразил, до
Кавказа добрался, народу тьма погибла, да ещеспогибнет сколько! Друг друга
сосвету сживаете. Подполковница Чернявская,блядь отпетая и воровка, тебя
готова сырым слопать, а ты за спинусвоей Феклы спрячешься, всвятом углу.
Совести Феклы на всех хватит, ее совести тыща лет. Спасе-о-о-отесь!
-- Ты че, Лизавета, на скандал прешь? Так не ко времении не кместу.
Хлопцы вонмолодехонькие, ртыпооткрывали. Корму ждем или страшно слушать,
хлопцы?
-- Ко-орму!
--А-а, роднюшеньки мои хлопчики! А-а, воробьишки с тонкими шейками! У
пуху!.. Не слухайте вы нас, старых дураков! Пейте! Кушайте! Я вас в обиду не
дам, не да-а-ам... Анкудин, я знаю, зачем ты их целый табор... Зна-а-аю...
-- А знаешь, так побереги!
-- Поберегу-у-у... поберегу-у-у...
ПозднейночьюспоездомКраснодар -- Москва мыпроводилиАнкудина
Анкудинова вМоскву. Лизавсе времякрепилась,шутила, совалакошелек с
харчамии бутылку Анкудину Анкудинову, что-то и проводницесунула, чтоб та
хорошо устроила пассажира.
Нокак поезд ушел, навалилась Лизавета на мой гипс, растрескавшийся на
плече,горько, без голосу, расплакалась.И упровожающихсолдатзамокли
глаза. Ягладил Лизу по волосам, говорил:"Неплачь... не плачь..." А сам
мучился, что не спросилу Анкудина Анкудинова про Коломну -- не бывал ли он
в ней весной сорок третьего года, не ел лис доходныммолоденьким солдатом
из одного котелка супс макаронами,точнее, с единственной, зато уваристой
длинной американской макарониной...
Наперекресткахвоенныхдорог,вмаленькомгородке,вкаком-то
очередномучебно-распределительном,точнеесказать,военнойбюрократией
созданном подразделении, втуче народа, сортируемого по частям, готовящимся
котправкенафронт, кормиливоенных людей обедоми завтраком спаренно.
Выданы были котелки, похожие на автомобильные цилиндры, уемистые, ухлебистые
-- словом, вместительные,ибойцы временного, пестрого военного соединения
таили в своейсмекалистой мужицкойдуше догадку:такая посудина дадена не
зря, мало в неене нальют, будетвидно дно и голая пустота котелка устыдит
тыловые службы снабжения.
Но былилюди повышенаси посообразительней-- котелок выдавался на
двоих и в паре выборуне полагалось: кто рядом с правой руки в строю, с тем
иполучайхлебовона колеснойкухнеи, держасьсдвух сторон за дужку
посудины, отходи в сторону, располагайся на земле и питайся.