Первое, счего начали переселенцы жить,- с
самогонки,сзакладкифруктовнавиноизпадалицы.Гурьянсовсем
разбаловался, работатьперестал,зачастиликнему делягииз доблестного
конвойного полка, тащат манатки, золотишко, серебряную утварь - выселяли они
раньше деревнями, теперь целые районы гонят. Грузят да увозят. Прежде давали
людям собраться, хоть чего-тонеобходимое взятьссобой. Ныне дают час на
сборыи,какскот,табуном настанцию. Номногие мужики разбежались по
лесам, нападаютна военных, вырезаютпереселенцев. ИГурьянууже записка
была: коли не уедет, зарежут его вместе со всей семьей.
-Аявдругорядьбеременна,апервенецещемал,муженек
запивается-заливается,местныенанас волками смотрят. И правильно.Чего
явились-то? Чего на чужое добро обзарились?
Уже и дровнабрали, и Туська вдырявый детский горшок яиц насобирала.
Помогавшая по дому украинка Гапка с цыганскими ухватками кликала Туську.
-Дасейчас я,сейчас.Дайпоговоритьсчеловеком!-досадливо
отмахивалась Туська и, отведя глаза, молвила самое главное: чтобы Коляша при
первой же возможности рвал из своей части,пока его не повязалипо рукам и
ногам, пока в конвое не побывал.- Они ведь, ваши-то вояки, чего не доберут в
деревне,у селян, после отрядами вооруженнымитудаездятитащатдобро
всякое,конвойныежевдорогегонимых людейшерудят,последнее уних
отнимают. Тут настоящаявойна идет, клеймятБендеру и его сподвижников, но
самижезло здесь породили, в страхеживут,имы тут страхунабрались.
Уезжай, убегай, Коляша,уезжай как можно живее, пока в конвой не назначили,
не испоганился пока... Да идуя, иду!Они ведь,-уженаходузакончила
торопливо Туська,- если впути не будешьпо-ихнемупоступать-в пай не
войдешь, под колеса поезда бросят.
Крепко солдатикипосиделив гостях.Муж Туськи, ГурьянФеодосьевич,
готовясь кбудущей мирнойжизни, на баяне играть обучился-оказывается,
специальный кружок для инвалидов при госпитале существовал, вот как родина о
своихболезныхсыновьяхзаботилась:музыкеобучала,кхлебномуместу
определила.
Ах, каконипели под баян,как пели! Иплясали!.. Туська, платочком
махая,вотчаяниибиладробь,ободряямужа,выкрикивалавгоспитале
выученное: "Ох,мать,моямать, разрешиГурьянудать.Гурьянбезногий
человек и не видал ее вове-ек!"
Где та мать Туськина? В какой мерзлотепокоится? Туськаи непомнила
ее.Она детдомпомнила,помнила,как Коляшасказки сказывали,лепясь
мокрыми губами в его лицо, брызгала слезами:
- Братик тымой, братик! Коляшаты мой,Коляша!Куда тызадевался?
Вездетебя искала. Тебя искала, Гурьяна нашла... "Эх ты,Гурьян! Гу-у-ляй,
Гурьян,да ложисьвбурьян, как домой придешь,вбурьяне меня найдешь!"
Брошуя его,брошу,окаянного.
Тебя искала, Гурьяна нашла... "Эх ты,Гурьян! Гу-у-ляй,
Гурьян,да ложисьвбурьян, как домой придешь,вбурьяне меня найдешь!"
Брошуя его,брошу,окаянного. Не хватат моего сердца всех-то жалеть,не
хвата-а-ат.
Проснулся Коляша Хахалин за печкой, на теплой лежанке, в обнимку стой
самоймолодухойГапкой.Онанасадилаемусиняковнашеюстрастными
поцелуями,губыискусалатак, чтоскрытьулики неудалось,иегоза
самоволку, заморальноеразложение снова отправили нагубу.Знакомаясо
многими солдатами конвойного полка, дваждытуда проникалаГапка, приносила
сала, картошек ицибули, сулилась как-нибудь исамогону принести, подпоить
постового и добровольно остаться на губе.
Нооднаждычетырем разгильдяям, прозябающим на гауптвахте, возвратили
пояса, обмотки, выдали оружие иподкомандой капитанаЕрмолаева, имеющего
два ряда орденов имного дырнателе, добивающегосрок до демобилизации,
отправилизакартошкой в село, дорогу в котороекапитанзнал, потому как
состоялприотделеснабжения полка, иполктот съедал за сутки не менее
кузова картошки, много пшена, кукурузы, комбижируи всякого прочегодобра.
Словом,каквыразилсякапитан Ермолаев, явнонедолюбливающийполк и его
обитателей,- жрут, срут, крохоборничают. Он внимательнейшим образомоглядел
вверенную ему четверку, убедился, что все они бывшие фронтовики.
- По коням, орлы! - сказал иполез вкабину, добавив, что могутих и
обстрелятьвпути,такчто лучшелечьвкузовена солому,башкине
высовывать, на двор не проситься - остановки нежелательны.
Шофер машины, расплывшийся от харча, явно не казенного, ныл:
- Опять я! Опять я! Некого акромя менянарядить, некого? В этаку даль,
на вечер глядя... Район-от самый опасный...
Капитанрыкнулна шофера, лязгнул дверцей, и скоро они ужепылили по
украинским просторам, межосенью полуубранных, потемневших полейпшеницы и
рассыпанного,чтогорелыйлес,будыльямиторчащего,накрестпалого
подсолнуха.Кукурузныеполя,обнаживгниющиепочатки,шелестя,сорили
дранымилохмотами.Птицывсякойтутпаслось -тучи,иныеворонытак
обожрались, что и взлететь не могли, лишь отбегали с дороги, махая крыльями.
Приказомкапитана-лежатьинедрыгаться-солдаты,недавние
фронтовики, пренебрегли - экие страхи послефронта-то! Обстреляют! Ну и они
в ответ дунут из автоматов, новеньких, свежесмазанных, с полными дисками. Да
еще у ханыги того - шофера - "дегтярь" есть в запасе. Попробуй, тронь.
Название села, в которое они устремлялись, врубилось в памятинавсегда
- Подкобылинцы. Село стояло хорошо,лицомк полям, дворовыми постройками к
лесу.Поселу, разделяя его на двечасти, текла, перехваченная плотинкой,
лесная степенная речка,вычесывая зубцами каменьев из леса к домам и в поля
спутанные кустарники, порскнувшие серьгами, и крылато раскрывающееся листвой
чернолесье,вербач, краснотал.