«Меня тошнит от благочестивых разговоров о каких‑то ношах, возложенных на наши плечи!» Эллерт отмахнулся от гневной мысли, но отец настоятель поднял голову, и его глаза, бесцветные, как металл, встретились с глазами ученика.
– Видишь ли, мой мальчик, на самом деле ты не обладаешь качествами настоящего монаха. С нашей помощью ты до определенной степени научился управлять своими естественными наклонностями, но твой дух мятежен по природе. Он жаждет изменить, что в его силах, а перемены могут происходить только там. – Настоятель указал на мир, распростершийся у подножия скал. – Ты никогда не согласишься остановиться на достигнутом, сын мой. Теперь у тебя есть силы для разумной борьбы, а не для слепых метаний, порожденных страданиями. Ты должен идти, Эллерт, и изменить в мире то, что окажется тебе по силам.
Эллерт спрятал лицо в ладонях. До этого момента он все еще верил, – «как ребенок, как доверчивый ребенок!» – что старый монах обладает некой властью над событиями и поможет избежать неминуемого. Он знал, что шесть лет жизни в монастыре не позволили ему избавиться от этого заблуждения; теперь чувствовал, как исчезают последние остатки детства, и ему хотелось плакать.
– Ты горюешь из‑за того, что в свои двадцать три года не можешь остаться ребенком, Эллерт? – с ласковой улыбкой спросил отец настоятель. – Лучше будь благодарен, что после стольких лет обучения ты наконец готов стать мужчиной.
– Подобными речами меня кормили с утра до вечера – я еще недостаточно взрослый и не могу занять свое место в мире. Не хочу слышать их от вас , отец, иначе годы, проведенные здесь, покажутся мне сплошным обманом!
– Но когда я говорю, что ты готов встретить будущее как мужчина, я имею в виду не то же самое, что и твой отец, – возразил отец настоятель. – Думаю, ты понимаешь, что я понимаю под зрелостью. Или я ослышался, когда ты сегодня утром утешал и наставлял плачущего ребенка? Не делай вид, будто ты не понимаешь разницы, Эллерт. – Суровый голос смягчился. – Не слишком ли ты гневаешься, чтобы встать на колени и принять мое благословение?
Эллерт упал на колени и ощутил прикосновение сознания старика к его разуму.
– Святой Носитель Вериг да укрепит тебя для грядущих свершений! Я люблю тебя всем сердцем, но удерживать тебя здесь будет пустой самонадеянностью. Ты слишком нужен тому миру, который пытался отвергнуть.
Когда Эллерт встал, отец настоятель на несколько секунд обнял и поцеловал его.
– Ты получил мое благословение на уход отсюда. Если желаешь, надень мирское платье, прежде чем предстать перед своим отцом. – Старик последний раз прикоснулся к лицу Эллерта. – Мое благословение пребудет с тобою всегда. Возможно, мы больше не встретимся в этом мире, но я буду молиться за тебя во дни, что грядут. Пришли когда‑нибудь ко мне своих сыновей, если будет на то твоя воля. А теперь иди.
Отец настоятель сел, надвинув капюшон на лицо, и Эллерт понял, что его присутствие здесь больше не имеет смысла. Его не чувствовали и не замечали.
Хастур не воспользовался разрешением переодеться. Он сердито подумал о том, что остается монахом, и если отцу это не нравится, то он не сможет надавить на сына. Однако частично его возмущение объяснялось тем, что, обратив мысли в будущее, он не увидел себя в монашеской рясе – ни во внешнем мире, ни здесь, в Неварсине. Неужели он никогда не вернется в Город Снегов?
Шагая к комнате для гостей, Эллерт старательно следил за дыханием, пытаясь успокоиться. Что бы там ни собирался сказать отец, разговор не станет легче, если ссора вспыхнет в самом начале встречи. Он распахнул дверь и вошел в просторную комнату с каменным полом.
В резном кресле возле пылающего камина, жестко выпрямив спину, сидел седой старик.
Он распахнул дверь и вошел в просторную комнату с каменным полом.
В резном кресле возле пылающего камина, жестко выпрямив спину, сидел седой старик. Его пальцы крепко сжимали ручки кресла, на лице лежала печать высокомерия, свойственная Хастурам с равнины. Услышав шелест рясы Эллерта, задевающей за каменный пол, он раздраженно кашлянул:
– Еще один бездельник в рясе? Пришлите сюда моего сына!
– Ваш сын здесь и готов служить вам,
– Разумеется, нет, сир, – спокойно отозвался Эллерт. – Как видите, тело вполне повинуется мне, а разум пребывает в покое.
– Вот как, сын? Тогда я не стану сожалеть о годах, проведенных тобою здесь. Какими бы методами монахи ни добились этого, я навеки останусь благодарен им.
– Они заслужили вашу благодарность, ваи дом , предоставив мне право оставаться в обители, где я спокоен и счастлив.
– Невозможно! Это безумие!
– Могу я спросить почему, сир?
– Я забыл, что ты еще не знаешь. – Лорд Элхалин немного успокоился. – Твой брат Лаурен умер три года назад. Он обладал твоим лараном , но в еще худшей форме: не мог отличить прошлое от будущего. Когда на него накатило со всей силой, он замкнулся в себе, перестал разговаривать и реагировать на внешние воздействия. А вскоре умер.
У Эллерта болезненно сжалось сердце. Когда он уехал из дома, Лаурен был еще ребенком. Мысль о страданиях мальчика глубоко опечалила его. С каким трудом ему самому удалось избегнуть подобной участи!
– Мне очень жаль, отец, – сказал молодой монах.