Но это был самый обычный воздух. Да, пах он приятно; но после многих недель в наглухо запечатанной консервной банке любой воздух будет приятно пахнуть. Кервин снова наполнил легкие, пытаясь отыскать в летучем аромате хоть намек на неуловимое воспоминание детства. Воздух был прохладен и бодрил; если принюхаться, можно было различить следы пыли и цветочной пыльцы. Но, в основном, пахло обычной химической дрянью, как и в любом космопорте. Горячим гудроном. Цементной пылью. В ноздрях засвербил озон – из предохранительных клапанов принялись стравливать жидкий кислород.
– Единственное утешение, – ухмыльнулся его собеседник. – Помнится, служил я как‑то на планете, где в воздухе была чертова уйма серы. Полезно для‑здоровья, говорили врачи; но всю дорогу было железное ощущение, что меня просто взяли и закидали тухлыми яйцами.
Он спрыгнул вниз, на бетон, к Кервину.
– Ну и как оно, вернуться домой? – поинтересовался он.
– Не знаю еще, – отозвался Кервин, глядя на собеседника едва ли не с привязанностью. Джонни Эллерс был невысок, коренаст и уже начинал лысеть; на рукаве его черного кожаного мундира Космофлота ослепительно пестрели две дюжины звезд – по одной за каждую планету, где он служил. Для Кервина, который пока мог похвастаться только двумя звездами, Эллерс был воистину ходячей энциклопедией; казалось, тот знает все на свете, и ничто уже не способно его удивить.
– Пошли, пошли, нечего тут торчать, – сказал Эллерс.
Тем временем портовые техники со всех сторон облепили уже «Корону юга» и принялись готовить к старту. Благоприятная орбита должна была открыться через несколько часов и не собиралась никого ждать, Космопорт запрудили грузовые трейлеры, самоходные топливные цистерны; сновали подсобные рабочие, гудела разнообразная техника, на полусотне языков и диалектов выкрикивались команды. Кервин огляделся, пытаясь сориентироваться. За воротами космопорта высилось здание Имперской Миссии, за ним начинался Торговый город; и дальше – Даркоувер. Кервина кольнуло жгучее желание рвануться туда, очертя голову, но он вовремя опомнился и вместе с Эллерсом пристроился в хвост успевшей образоваться на КПП очереди. Он поставил отпечаток большого пальца, подписал форму, удостоверяющую, что он действительно тот, за кого себя выдает, и получил местное удостоверение личности.
– Куда теперь? – поинтересовался Эллерс.
– Не знаю, – медленно проговорил Кервин.
– Наверно, для начала надо бы явиться в Миссию за назначением.
Каких‑то четких планов у него еще не оформилось; но тащиться в кильватере у Эллерса ему точно не хотелось. Тот, конечно, душа‑человек; но свидеться после долгой разлуки с родной планетой Кервин предпочел бы один на один.
– В Миссию?! – чуть не поперхнулся Эллерс. – Ты что, спятил? Хуже какого‑нибудь кадета, честное слово! До сих пор, что ли, не в себе от радости, что в большой космос вырвался? Перебьются как‑нибудь бюрократы здешние и до завтра. А на сегодняшний вечер… – Он широким жестом обвел портовый забор и то, что скрывалось за ним. – Вино, женщины и песни, порядок произвольный.
Кервин замялся, и Эллерс усилил нажим.
– Пошли! Я знаю Торговый город, как свои пять пальцев. Тебе не мешало бы приодеться по здешней погоде – а я знаю все рынки. А то вздумаешь еще, чего доброго, отовариваться в каких‑нибудь забегаловках для туристов – сам не заметишь, как просадишь жалованье за полгода.
Что правда, то правда. Несмотря на название, Большие Корабли были не настолько грузоподъемны, чтобы перевозить запасы одежды и прочий личный скарб. Гораздо дешевле обходилось, улетая с планеты, избавиться ото всего, что успело скопиться, а по прибытии на новое место службы экипироваться с поправкой уже на местную специфику – чем тащить все за собой и платить за избыточный вес. В итоге, на всех планетах Земной Империи космопорт постепенно окружался кольцом всевозможных магазинов и лавочек – хороших, плохих и более или менее сносных, от центров фирменной моды до филиалов блошиного рынка.
– И еще: я знаю все до единого здешние злачные места. Если ты не пробовал даркованского шаллана, Рыжий, то считай, что и не жил. Знаешь, в горах об этом зелье рассказывают всякие странные вещи, особенно, как оно действует на женщин. Помнится, как‑то…
Кервин оставил всякие попытки проявления инициативы и поплелся за Эллерсом; болтовня того свернула на хорошо знакомую колею, и Кервин слушал вполуха. Послушать Эллерса – так у него было столько женщин на стольких мирах, что удивительно, как в промежутках ему удавалось выбираться в космос. В героинях его историй могла оказаться, например, сирианская птицедева, с огромными голубыми крыльями и очень пушистая; или принцесса с Арктура‑4, окруженная целым сонмом камеристок, сросшихся с ней волоконцами псевдоплоти, и так до самой ее смерти.
За воротами космопорта открывалась огромная площадь, в центре которой высился памятник на внушительном ступенчатом постаменте. За памятником был разбит небольшой парк; на ветру трепетала фиолетовая листва. При взгляде на деревья к горлу Кервина подступил ком.
Когда‑то он знал эти места довольно неплохо. С того времени Торговый город разросся – и одновременно съежился. Нависающий над площадью небоскреб Имперской Миссии, когда‑то вызывавший благоговейный восторг, теперь был просто высоким зданием. Зато кольцо лавочек и магазинов вокруг площади заметно расширилось. И монументального отеля «Небесная гавань» со сверкающим неоновыми огнями фасадом Кервин что‑то не припоминал. Воспоминания нахлынули волной, и отсортировать, что к чему, было крайне непросто.
Они пересекли площадь и свернули на улицу, вымощенную каменными блоками столь чудовищного размера, что при попытке представить, кто мог бы ворочать этими гигантскими плитами, отказывало воображение. На улице было тихо и пусто; скорее всего, подумал Кервин, большинство землян отправились посмотреть, как сядет и взлетит «Корона юга», а для даркован пока слишком рано. Настоящий же город был еще не слышен и не виден. Кервин снова вздохнул и последовал за Эллерсом в обход длинного ряда припортовых лавочек.
– Вот здесь, – заявил наконец Эллерс, – можно отыскать для тебя что‑нибудь подходящее.
Это была типичная даркованская лавочка: развал занимал пол‑улицы, и практически невозможно было отличить, где кончается выставленный на продажу товар и начинается имущество владельца.