- Ума не приложу, как из нее человека сделать, - пожала плечами Ольга Николаевна. - И если бы уж совсем не умела работать. Так нет же. Если захочет, работает нормально, а потом опять как что-то в ней перевернется. Сидит за конвейером, будто сонная, работа из рук валится. И какие меры принимать - не знаю. Переставить на другую операцию? Так переставляли. На стрелках она сидит после ангренажа... Когда мы обнаруживаем среди нас вора, бандита, хулигана, - то есть, я хочу сказать, не среди нас, среди нас, слава богу, таких нет, а вообще - есть же еще и такие, - так не очень ломаем голову, как с ними быть. На вора, на хулигана существует закон, который привлекает его к ответственности. Таких людей временно изолируют от общества, воспитывают их в иных условиях. А что делать с лодырем, лежебокой? Выбросить из коллектива? Так он зашьется в другой и там будет ни богу свечка ни черту, как говорят, кочерга. Бойтесь, девочки, этого порока лентяйства, - горячо продолжала Ольга Николаевна. - Лентяй - самый худший инвалид, и пенсии ему не дают, инвалиду этому. Одна ему пенсия - неуважение людей, которые сами работают честно и старательно.
Ольга Николаевна помолчала, будто думая, что еще сказать девушкам.
- Скоро многие операции на конвейере заменят автоматы - будут делать и правку волоска, и правку баланса, и многое другое, вы будете только следить за автоматами. А пока заводу нужны ваши нежные девичьи руки, зоркие молодые глаза... Одним словом, надо стараться, девочки, - заключила Ольга Николаевна.
Поднялся со стула Игорь Борисович. Постоял с минуту, обводя взглядом работниц. Брови его нахмурились больше обычного.
- Очень уж мягко беседовали вы здесь со своей бригадой, - сказал начальник цеха и сделал паузу, словно давая девушкам возможность хорошенько подготовиться к строгости и требовательности, которые предъявит он. Процент брака, берущий начало здесь, в вашей бригаде, требует не бесед по душам, а конкретных мер, действий. Либеральничаете вы, Ольга Николаевна. Пораспускали своих работниц. Уже и по ангренажу брак идет, видят, что с плохими работницами нянчатся, и сами начинают подлениваться. Вы себе как хотите, а я ставлю перед дирекцией вопрос об увольнении Горбач. Хватит. Не маленькая, не ребенок, я к ней в няньки не нанимался.
Тут он добрался и до других, пошел распекать. Вроде бы примеры приводил те же, что и Ольга Николаевна, но в устах начальника цеха они казались девушкам намного мрачнее.
- И с дисциплиной у вас никуда не годится. Разговорчики за конвейером не стихают весь день. Баранова вечно сидит как на иголках.
Услышав свою фамилию, Валя вскинула на Игоря Борисовича взгляд, словно не понимая, в чем ее обвиняют.
- Почему, например, ваша ученица - как ее фамилия, ну, та, что с Воложиной работает, - Игорь Борисович поискал глазами Зою.
- Булат, - подсказал кто-то.
- Правильно, Булат. Почему она вчера не была на субботнике? Не успела на завод прийти, а уже образцы дисциплины показывает. И вообще эта ученица пока мне не нравится. Работа у нее в руках не горит и не гаснет. Она больше на собственные часы посматривает, чем на инструмент. А Реня от вас, Ольга Николаевна, учится либеральничать. Хотел Булат на другую операцию поставить, говорит - не надо. Я ее научу. Я, конечно, мог и не спрашивать у Воложиной разрешения, переставить и все, пока что еще я - начальник цеха. Но подожду, посмотрю, что дальше с этой Булат будет. Чтоб не получилась только еще одна Горбач.
Зоя чувствовала, что все девушки смотрят на нее, и не знала, куда деваться от стыда. Ее сравнивали с Инной Горбач, с той Инной, над которой в душе сама Зоя смеялась. Неужели и она такая? Неужели и ей придется привыкать к тому вечному стыду, к которому, наверно, привыкла Инна? Но только Зоя не хочет привыкать, не станет.
Она и без этой работы может обойтись. Слепни здесь целый день, сиди до боли в спине и тебя же еще ругают!
Зоя вспомнила, как радовалась она когда-то, что будет работать на часовом заводе, будет взрослым, самостоятельным человеком, сама зарабатывать деньги. Так вот, оказывается, какая она, эта работа, вот как зарабатывают деньги. Здесь, оказывается, больше неприятностей, чем радостей. И Зоины глаза становятся похожими на два переполненных озерца. Она прячет их, чтоб не увидели девушки, чтоб не увидел Игорь Борисович.
Назавтра Зоя не явилась на свое место за конвейером.
- Может, заболела? - забеспокоилась Реня.
- Надо будет навестить барышню, - сказала Валя.
А Зоя в это время сидела в приемной директора с заявлением, написанным на листке из тетради в клеточку. Она то складывала листок, то снова разворачивала, дожидаясь, пока освободится директор. Дверь в его кабинет то открывалась, то закрывалась, и Зоя ждала, пока кончатся эти визиты.
Вчера после собрания она пришла домой мрачнее тучи. Разделась и тут же легла на диван лицом к стене. Антонина Ивановна всполошилась.
- Что с тобой, доченька? Что случилось?
Зоя расплакалась.
Мать гладила ее плечи, волосы, утешала, как маленькую.
- Ну что такое, расскажи, - чуть не плакала и Антонина Ивановна.
Размазывая слезы ладонями, Зоя стала рассказывать, какой зверь у них начальник цеха, как придирается к ней, как хотел перевести на другую операцию, обозвал барышней, а сегодня на собрании при всех набросился на нее, сказал, что ничего из нее не получится.
- И что это за начальник такой! - возмущалась Антонина Ивановна. - Как это он может так говорить о человеке? В газету бы про него написать.
- Очень он испугается твоей газеты, он же уверен, что прав.
Антонина Ивановна задумалась, вздохнула.
- Так бросай ты эту работу, доченька. Нечего тебе из-за нее здоровье губить, - твердо сказала она.
Зоя уже только всхлипывала. С какой радостью она ухватилась бы за материнские слова, пусть бы еще раз повторила! И Антонина Ивановна словно услышала ее мысли.
- Я давно говорила, чтобы ты бросала этот завод. Тогда не послушалась, а теперь вот плачешь.
- Я бы послушалась, но папа был против, - направляясь к умывальнику, сказала Зоя.
- Ну, уж теперь я сама буду с ним говорить, - успокоила ее мать.
Зоя умылась, причесалась. Антонина Ивановна расставила перед нею тарелки.
- А папа где? - спросила Зоя.
- Пошел в библиотеку, скоро вернется, - ответила Антонина Ивановна. - А ты завтра же отнеси заявление. Другую работу найдем. Не хочу я больше твоих слез видеть!
"Конечно, самое лучшее - бросить завод, - думала Зоя. - Нечего зря тратить время. Если б она знала, что будет так трудно, ушла бы еще раньше, еще когда первый раз об этом говорила с матерью. Но тогда еще надеялась, что научится работать, привыкнет к конвейеру. Почему другие там сидят, это их дело, это ее не касается. И хоть бы у нее что-нибудь получалось! А то вертит, вертит эти балансы, а они и не думают слушаться. И еще Игорь Борисович. Если уж привязался, так не отвяжется, не оставит ее в покое. И ясное дело: если начальнику не понравилась, не будет удачи".
И все-таки полной уверенности у Зои не было. Если бы не девчата: Валя, Люба и особенно Реня. Возникало чувство, будто она им что-то плохое делает, как-то их оскорбляет, бросая работу.
"А что я им и что они мне? - сама перед собою оправдывалась Зоя. Каждый ищет, где ему лучше. Если они настоящие подруги, пускай порадуются за меня, когда я найду работу по душе".
- Посоветуюсь с Женей, - вздохнула она и глянула на часы.
Стрелки показывали семь, а свидание с Женей было назначено на восемь.
"Еще целый час", - с грустью подумала Зоя и, чтобы хоть чем-то занять себя, взяла с полки свой альбом.