Навстречу поезду мчалось, кружась, словно на громадной карусели, ржаное поле. А Реня все силилась еще хоть разок глянуть туда, где еще виднелись кроны тополей, растущих возле станции.
Зоя пришла с работы, сняла и бросила шляпку на диван, пальто на стул. Остановилась посреди комнаты, словно не зная, что делать дальше.
Услышав, что вернулась дочь, Антонина Ивановна выбежала из кухни. На лице этой женщины как бы навсегда застыли страх, тревога. Вместе с добротою они светились в ее глазах, прятались в морщинках.
- Устала, доченька? - спросила Антонина Ивановна, подбирая и вешая Зоины пальто и шляпку. Прибрав все на место, она снова торопливо ушла на кухню.
- Садись к столу, детка. Миша, бросай газету, обедать будем, - на ходу говорила она.
Михаил Павлович отложил газету, подошел к буфету, забренчал тарелками. Он был в военной гимнастерке без погон и без пояса, в пижамных штанах и домашних шлепанцах. В когда-то красивых и кудрявых его волосах с каждым годом прибавлялось седины, и сами они словно бы отступали, все сильнее оголяя лоб. И хотя были они совсем разные - этот пожилой человек и юная, свежая, стройная девушка, но если внимательно присмотреться, можно было увидеть, как похожи они друг на друга. Эти чуть-чуть раскосые глаза Зоя получила в наследство от отца. Красиво очерченный рот тоже был отцовский.
Зоя вымыла руки, причесалась, села к столу.
- Ну, как там твои балансы? - ставя перед дочерью тарелку, спросил Михаил Павлович.
- А ну их, - махнула рукой Зоя, взяла кусок хлеба, откусила.
- Не получается? - из кухни спросила Антонина Ивановна, услышав их разговор.
- Просто невыносимо, - чуть не со слезами ответила Зоя.
- Ничего, дочка, научишься. Не сразу, конечно, - тоном, которым говорят с малышами, сказал Михаил Павлович.
- И вообще работка, - говорила Зоя. - Восемь часов не разгибая спины... А глаза как болят... Ослепнуть можно...
- Так, может, бросай, доченька, - нерешительно сказала Антонина Ивановна, останавливаясь около Зои. - Если трудно, так бросай. Что ж ты будешь надрываться. Еще и правда глаза испортишь...
Зоя молча склонилась над тарелкой. Молча ел и отец. Села за стол и Антонина Ивановна.
- Свет клином не сошелся на этом заводе. Найдем другую работу, сказала она, берясь за ложку.
- Но работать надо всюду, - заметил отец. - И всюду восьмичасовой рабочий день.
- Мишенька, но надо ли ей слепнуть на этом, часовом? - умоляюще посмотрела Антонина Ивановна на мужа.
- Другие же работают, и ничего... Сами ведь решили, что этот завод для Зои наилучший. Не так-то легко было устроить ее туда. А на другом, может, еще труднее будет.
- Так не обязательно же на завод... Можно секретаршей куда-нибудь...
- Это не профессия, - отставил тарелку Михаил Павлович. - Ничего, Зойка, - повернулся он к дочери. - Не вешай носа. Научишься. Не боги горшки обжигают. А работать, брат, всюду нелегко, - он похлопал ее по плечу.
После обеда Зоя лежала на диване, смотрела в потолок и думала: "Неужели теперь так будет всю жизнь... Каждый день на работу, каждый день эти "волоски" да "балансы". И научусь ли я когда-нибудь делать так ловко, как Реня... А если и научусь... Все равно всю жизнь одно и то же, одно и то же... и так навсегда".
Зоя глянула на свои маленькие часики, но уже сам их вид не принес ей обычной радости. Она увидела не красивый циферблат с позолоченными стрелками, а, кажется, сквозь стекло и весь корпус часов маячил перед нею в вечном своем движении баланс, наводя тоску и уныние. Когда-то, еще в школе, Зоя мечтала о собственных часах: стоит только захотеть - отогни рукав и глянь, который час. На уроке в любую минуту можно узнать, сколько осталось до звонка. Думала ли она когда-нибудь, что будет работать на часовом заводе, сама будет собирать часы и так их невзлюбит.
И просто удивительно, что Реня может восхищаться такой работой. И не устает она ничуть. И глаза у нее не болят... Может, у Рени талант, а у нее, у Зои, его нет? Но ведь не одна Реня работает в цехе. Там больше трехсот девушек, что же, у всех талант, только у нее нет?
Вероятно, без таланта еще и Инна Горбач, которую сегодня девчата ругали, что стрелки неаккуратно поставила. Если ругает начальство, это хоть и неприятно, но еще куда ни шло. А вот когда ругают свои же подруги... Наверно, хуже не бывает.
А может, и правда бросить завод, как мама говорит. Зоя и сама уже тайком думала об этом, но почему-то ей становилось неловко. Стыдно было бросать завод, так мало поработав, да и вообще, можно сказать, не работав. Она же пока еще только ученица. Да и папа, видно, не обрадуется. Станет подшучивать, а то и корить...
Настроение у Зои было плохое. Ей даже не хотелось вставать и идти в общежитие. А Реня с Валей и Любой сегодня пригласили ее пойти с ними в кино.
И все же Зоя встала, подошла к шкафу. И как только взяла в руки новое платье, сразу повеселела. Она долго стояла перед зеркалом, разглядывая себя, поправляя то воротник, то поясок. Несколько раз меняла прическу. Зоя нравилась сама себе. "Красивая я, а это, в конце концов, для девушки самое главное", - думала она.
- Куда же ты, доченька? - спросила Антонина Ивановна, заметив Зоины сборы.
- Так... К девчатам пойду... Может, в кино сходим, - надевая пальто и все еще поглядывая в зеркало, сказала Зоя.
- Сходи, сходи, доченька, - поддержала мать. Она вышла из кухни с тарелкой в руках и полотенцем через плечо. Вытирая тарелку, она глядела на Зою, словно на больную, желаниям которой сам бог велел потакать, только бы повеселела. - Но смотри, не гуляй поздно, - бросила уже вдогонку Зое, провожая ее невеселым взглядом.
Михаил Павлович стоял у письменного стола, перебирая в ящике какие-то бумаги. Он писал воспоминания о своей боевой жизни. Это было что-то вроде мемуаров. Михаил Павлович участвовал в боях у озера Хасан, был на финском фронте. Со Вторым Белорусским дошел до Берлина. Сейчас Михаил Павлович считал своим долгом рассказать об этих боевых походах молодежи.
Работа у него не очень клеилась. Сердце переполняли чувства, голову мысли, но стоило взяться за перо, как мысли куда-то исчезали и на бумаге появлялись невыразительные фразы, совершенно не передававшие того, о чем думал и что чувствовал бывший полковник.
Как только закрылась за Зоей дверь, Антонина Ивановна подошла к мужу и порозовевшей от горячей воды, еще немного влажной рукой тронула его за локоть.
- Что же нам делать с ней? - показала она на дверь глазами.
Михаил Павлович посмотрел на жену. Глаза его были спокойны, даже как будто веселы, и Антонина Ивановна сама сразу повеселела. И все же ей хотелось убедить мужа, что у нее есть основания для беспокойства.
- Вот ты улыбаешься, Миша, - сказала она, - а ребенок страдает. Так ей, бедняжке, тяжко. Ты посмотри, как она похудела за этот месяц.
Михаил Павлович сложил бумаги, задвинул ящик стола.
- Не поднимай ты паники, когда не надо. И не подсказывай ей, чтоб работу бросила. Избаловала ты девчонку. Не привыкла она к работе, вот ей и тяжело.
Антонина Ивановна обиделась:
- Как это я ее избаловала?
- Ты не обижайся, Тоня, - мягко сказал Михаил Павлович, - но вот сама скажи, вымыла ли Зоя когда-нибудь пол, приготовила ли обед. Да она же у тебя дома палец о палец не ударит.
Антонина Ивановна пожала плечами, сцепила руки.
- Мишенька, а что же я стану делать, если Зоя начнет мыть полы и готовить?.. Зачем же вам тогда я?.. Ведь она училась, а сейчас вот работает...