Я спросил у нее, будет ли она пить чай или кофе, и отпра-вился на кухню поставить чайник; вернувшись, я обнаружил, что она уже сидит в кресле и задумчиво улыбается, глядя на небольшой пластмассовый пульт дистанционного управления комбайном на столике перед нею, о котором до сегодняшнего вечера мне было известно, пожалуй, все, кроме способности вспы-хивать "огнем нежданных эпиграмм", очевидно, чудесным обра-зом, впервые проявившейся за время моего кратковременного пребывания на кухне.
Она засмеялась, когда я об этом сообщил, и ее смех прозву-чал удивительно волнующе и нежно, сразу же сделав еще более мягким неяркий свет, сгладив все неровности на кресле, которые я ощущал непрерывно, с того момента, как сел напротив нее, шеей и локтем, и дополнив музыку новыми нотками, позволив-шими вдруг почувствовать всю красоту ее и необычность.
Я сварил кофе и, осадив с помощью нескольких капель хо-лодной воды гущу, налил его в чашки и принес в комнату. Я спросил, не режет ли ей глаза свет торшера, стоящего напро-тив нее у тахты, и она, улыбнувшись, сказала, что режет. Она улыбнулась еще раз, когда я небрежно спросил, не хочет ли она выпить с кофе рюмочку коньяка, и сказала, что хочет.
Мы сидели друг против друга в полутемной комнате, нето-ропливо беседуя, пили кофе с коньяком и слушали музыку. Это оказалось на редкость приятным занятием -- разговаривать с ней, и видеть ее, и вместе с тем знать, что все идет как надо, без досадных неожиданностей, чувствовать себя человеком, единолично направляющим события и спокойно ожидающим подхо-дящего момента, когда нужно сделать следующий шаг.
-- Пора, -- воспользовавшись паузой, неожиданно сказала она, глядя на меня с улыбкой, в которой я на этот раз явственно увидел иронию, даже скорее легкую насмешку.
-- Что пора? -- спросил я, не имея никакого представления о том, какой последует ответ, но почему-то уже отчетливо пони-мая, что услышу что-то неожиданное и неприятное.
-- Наверное, танцевать, -- сказала она. -- Я ведь сужу по записям твоего магнитофона. Сперва шла музыка успокаиваю-щая, я бы сказала, умиротворяющая, располагающая к общению с людьми, а теперь пошел очень приятный ритм медленного танца... Очень хорошо у тебя подобрана музыка. По хорошо про-думанной схеме, да? Интересно, что дальше пойдет. Я уверена, все предусмотрено.
Вот чего я не люблю, так это неприкрытый цинизм. Ведь у нее-то пока никаких оснований нет говорить мне такое. Какое ей дело до того, как у меня подобрана музыка? Как хочу, так и записываю. И что уж мне совсем не понравилось, так это то, что я почувствовал, как краснею, что было, по крайней мере, нелепо и непонятно.
-- Я даже не думал, что в моих записях есть какая-то систе-ма, -стараясь говорить как можно небрежней, сказал я. -- А потанцевать с тобой я очень хотел бы, ничего в этом удиви-тельного нет.
-- Мы еще потанцуем, -- пообещала она. -- Чуть позже. -- Она продолжала улыбаться. -- Ты знаешь, что меня поразило в твоей квартире? -- сказала она. -- Поразило, как только я в нее вошла?
Не знаю, что может поразить человека в моей квартире. Сколько ни думай. Приходили же и до нее люди, и в немалом количестве, и никогда никого ничего не поражало. Квартира как квартира, все во имя удобства человека. Вообще, конечно, интересно, что это ее так поразило, хотя уже мне стало абсо-лютно ясно, что ничего приятного я не услышу.
-- Если бы я был человек с самомнением, я бы подумал, что я, -- сказал я для того, чтобы что-то сказать.
-- Ее сходство... -- сказала она и улыбнулась еще раз, уже улыбкой с откровенно повышенным процентным содержанием иронии, почти приблизившимся к уровню, могущему считаться обидным и даже оскорбительным.
-- Сходство с чем?
-- Ты не обижайся, -- сказала она кротким голосом.
-- Ты ведь сам прекрасно понимаешь, в чем дело. Удивительно твоя квартира похожа на западню, на очень хорошую, оборудованную по всем правилам науки западню. Я сперва даже не поняла, что меня в ней поразило. А потом вдруг осенило -западня! Самая настоящая западня! Удобная, теплая, мягкая, усыпляющая вни-мание. Прекрасная западня. Специально созданная на погибель женщины. Гибнут, наверное, не очень тебя задерживая, стоит им только побыть в этой атмосфере чувственной неги и уюта, да?
Нет, в этот вечер я не сказал бы такого. Во всяком случае, для погибшей ты, девчонка, чересчур активна. Но какого черта я должен это выслушивать? И самое главное, ведь никаких осно-ваний у нее так разговаривать нет! Повода-то я еще никакого не давал! Нет-нет, пора обижаться. Но не очень сильно, так, чтобы не выглядеть смешным.
-- Мне кажется, -- сказал я, -- что у тебя очень сильно, раз-вито воображение. Видно, сказывается твоя профессия худож-ника-модельера.
-- Может быть, и так, -- согласилась она. -- Ты не обидел-ся? Не обижайся, ладно? Я ведь почти начала поддаваться, у тебя кресло удивительное, как будто обнимает плечи ласковыми руками, а тут еще музыка. Ты ее здорово подобрал, действует с каждой минутой все больше, прямо сознание обволакивает ка-кой-то приятной пеленой. Ну и коньяк тоже...
Господи, хоть бы покраснела. Первый раз в жизни сталки-ваюсь со столь неприкрытым цинизмом. А все-таки интересно, какое я занимаю место в этой ее шкале квартирных элементов-соблазнителей. Лестно бы занять почетную полочку где-нибудь между кофе и коньяком, а то ведь можно очутиться в одной ком-пании с домашними туфлями и зубочисткой.
-- Никогда не подозревал за своей квартирой таких волшеб-ных качеств. Буду теперь о них знать и пользоваться ими для достижения самых гнусных целей, -- сказал я и засмеялся, при этом сразу же поняв, что ни от кого еще в жизни не слышал такого отвратительного смеха.
-- Ты все-таки обиделся, -- огорченно сказала она. -- А жаль. Я ведь не хотела этого. Ты пойми, я тебя нисколько не осуждаю. Ты все делаешь правильно. Просто мы с тобой играем в разные игры. Я тебе все это сказала для того, чтобы ты мог вовремя остановиться и не очутился в глупом положении. Изви-ни, если у меня это получилось грубо.
-- Все нормально, -- сказал я. -- И обижаться мне не на что. Мне кажется, что тебе все показалось, о чем ты говорила. Или, как минимум, ты сильно преувеличила. Но спорить я не стану, думай как хочешь.
И впрямь, пусть думает как хочет. Не буду ее ни в чем пе-реубеждать. Очень мне нужно. Вот только вечера жалко, первый свободный вечер, так сказать, драгоценный вечер благородного Бюллетеня, и так нелепо и безвозвратно гибнет на глазах. Те-перь самое главное спасти его остатки, отступить медленно, без еще более ощутимых потерь для самолюбия и достоинства.
-- Я у тебя еще немного посижу, ладно? Не беспокойся, я скоро уйду. Очень у тебя хорошо. Да и ты очень приятный человек. Честное слово. Будем считать, что тебе сегодня не повезло. Просто мне ничего этого не нужно. И не хочется.
Не хватало мне только на сегодня роли добросовестного не-вропатолога, допытывающегося об истинных причинах депрессии у пациента, страдающего ложной стыдливостью. Хотя стыдли-вости здесь и в помине нет, давно я не слышал столь грубого по своей откровенности разговора. Нет, все-таки маска человеку обязательно нужна. Ничего хорошего не получится, если все начнут не стесняясь выдавать друг другу, что у них на уме. Спрашивается только, какого же черта ты пришла, если ты такая проницательная, знала же, что не в библиотеку тебя приглаша-ют? Остались бы в кино, и то лучше было бы...
-- У тебя сложилось на мой счет какое-то мнение, и ты гово-ришь, исходя из него, -- недоуменно пожав плечами, сказал я.