-- Предугадывая твои последующие мысли, я предупреждаю, что ни набрасываться на тебя, ни подсыпать в кофе снотворного я не собираюсь. Также не буду силой препятствовать тебе, когда ты соберешься уйти, а даже провожу до такси. Кстати, насчет снотворного, хочешь еще чашку кофе?
-- Ты и вправду очень милый, -- сказала она. -- Я хочу еще чашку кофе, хочу еще немного посидеть у тебя, а теперь, когда нам обоим все ясно, даже потанцевать мне хочется.
Мы выпили еще немного кофе с коньяком и пошли танцевать. Она еле уловимо улыбнулась, когда я попытался коснуться губа-ми ее лба, и легко, но решительно отстранилась.
Мы танцевали, и хотя это было очень приятно -- медленно двигаться с ней под прекрасную музыку, видеть рядом со своим ее лицо, ощущая кожей ладони тепло ее тела, вдыхая душистый аромат ее волос, испытывая волнение и желание от ее осязаемой близости, -- несмотря на все это, я чувствовал себя тем самым невезучим енотом, получившим от остановившегося перед его клеткой в зоопарке посетителя с раскрытым пакетом нарезанной, соблазнительной, дурманяще пахнущей колбасы -- черствый бублик, от которого только и пользы, что его можно повозить по полу клетки, тщетно пытаясь себе представить, что это и есть вожделенный розовый кружок с белыми пятнышками жира и божественным вкусом, или даже погрызть его в целях упраж-нения челюстей и заточки зубов, но без всякого удовольствия, и не испытывая к этому посетителю-дарителю ничего, кроме как чистосердечного презрения и неприязни.
Мы выпили еще по чашке кофе и рюмке коньяку под звуки песни, исполняемой незнакомым певцом. Я переписал ее недав-но, точную дату этого события могут назвать почти все мои со-седи по этажу и блоку, считавшие в первые дни звучания этой песни своим гражданским долгом немедленно позвонить в двер-ной звонок и с встревоженным видом спросить у меня, что про-исходит в квартире и не нуждаюсь ли я в их немедленной помощи и защите.
Это была выдающаяся мрачной первозданностью своей ме-лодия в сочетании с титанической по силе и бросающей в дрожь выразительностью тембра голоса, песня, оказывающая на чело-века ни с чем не сравнимое по своей мощности эмоциональное воздействие. Как будто в этом голосе воплотились в едином гар-моническом сплаве вся сила и все умение Имы Сумак, Василия Алексеева, квартета скрипок и двух тамтамов. В наиболее спо-койных, по сравнению с другими частями этой песни, можно сказать без преувеличения, почти жизнерадостных местах начи-нало вдруг казаться, что певец оплакивает какие-то, без сомне-ния хоть и печальные для каждого, но все-таки не самые ужас-ные события из истории и настоящего человечества; в эти ми-нуты явственно представлялось, что он безмерно грустит по поводу безвременной кончины всех без исключения жертв ко-раблекрушений, не делая никакого различия в глубине своей печали для погибшего экипажа эллинской галеры и пассажиров "Титаника", или скорбит, вместе с тем сдержанно возмущаясь, по поводу необратимых последствий истребления африканской флоры и европейской фауны; в местах же, достигающих высшей точки оркестрового и вокального подъема, слушателя охватывало ощущение беспомощности и бессилия в связи с отсутствием всякой возможности помочь талантливому человеку, у которого какие-то злоумышленники живьем вырывают селезенку и желчный пузырь, одновременно требуя у него немедленного со-гласия на законный и фактический брак с вдовой Гиммлера.
Мы почтили последний аккорд совместным молчанием, а по-том она посмотрела на часы и сказала, что ей пора уходить и что она очень давно, даже вспомнить нельзя, до того это была давно, не засиживалась так поздно в гостях.
А сегодня это ока-залось возможным, потому что с больной мамой осталась при-ехавшая на несколько дней ее проведать двоюродная сестра. Еще она сказала, что через неделю у нее начинается отпуск, она с матерью, у которой вдобавок к параличу еще больная пе-чень, поедет в Трускавец, куда они выезжают ежегодно.
Я представил себе эту парализованную маманс, характер ко-торой, наверное, под благотворным влиянием больной печени и постоянного лежания с каждым днем приобретал новые ценные качества, приближающие его к совершенству, длинные вечера в ее обществе в квартире, пахнущей лекарствами и болезнью, и подумал, что моей гостье не очень повезло в жизни.
Вслух же я выразил ей легкое сочувствие в самой необидной, ненавязчивой форме, сказав, что она молодчина, так как, без сомнения, это очень трудно -совмещать работу с уходом за больной матерью, самоотверженно отказываясь во имя этой высокой и гуманной цели, предполагаю, от многого, в том числе и от семейной жизни. Я старался говорить как можно сдержан-ней, но ее все равно что-то задело, она покраснела и ответила мне, что в любом случае о своем разводе ничуть не жалеет, потому что этот ее бывший муж не выдержал элементарного испы-тания жизнью, и ничего, кроме легкого презрения к нему и удив-ления по поводу того, как она могла его полюбить, она не испы-тывала.
. Про себя я посочувствовал этому парню, благополучно для себя и своего потомства не выдержавшему "элементарное испыта-ние жизнью", заключающееся в ежедневных содержательных бе-седах с парализованной, исходящей, наверное, желчью тещей, в развеселых ежегодных поездках-пикниках на лоно природы в Трускавец или еще в какой-нибудь такой же госпиталь, и поду-мал, естественно, также про себя, что интересно, как бы выгля-дела эта высокая самоотверженность в аналогичном случае с той незначительной разницей, если бы в роли страждущей героини выступала не теща, а свекрова.
Еще она сказала, что трудно было только первое время, с непривычки, а сейчас она привыкла, заработок позволяет ей нанимать на то время, что сна на работе, сиделку-домработницу. Сказала, и в интонации ее мне послышался вызов, что, кроме матери, у нее' никого нет, и она ее очень любит и будет делать все, что как-то скрасит ей и без того тяжелую жизнь.
Она посмотрела на меня, а я, видно, несколько перестарался, изображая на лице искреннее участие и сочувствие, уместные для человека, выслушивающего у себя дома грустную историю, рас-сказываемую прекрасной гостьей, и сказала, что, в общем, это совсем не страшно, что с ее стороны нехорошо обременять своими заботами меня, и, улыбнувшись, попросила на все ею сказанное не обращать внимания.
Все равно мне стало приятно, что ее беспокоит мое настрое-ние, и стало еще приятнее, когда она заметила, что есть во мне нечто, что расположило ее, всегда сдержанную и даже скрытную, к откровенности, хотя если говорить начистоту, то вся эта история произвела на меня приблизительно такое же впечатление, какое производит антиалкогольная лекция на случайно прослушавшего ее пьющего интеллигента: вроде бы все логично и общественно правильно и вместе с тем в той же степени абсурдно и практи-чески неприемлемо.
Я предложил ей посмотреть по телевизору румынские муль-типликационные фильмы, которые должны были начаться через несколько минут, но она очень решительно отказалась и встала. Я с досадой понял, что удерживать ее бесполезно и так хорошо начавшийся вечер безнадежно пропал. Я шел за ней в переднюю, возлагая надежды только на Второй Приход. Она надела плащ и теперь стояла передо мной, произнося учтивые слова прощания и признательности за приятно проведенный вечер.