Толстая Татьяна
Татьяна Толстая
В первый раз Александра Эрнестовна прошла мимо меня раннимутром, вся залитая розовым московским солнцем. Чулки спущены,ноги - подворотней, черный костюмчик засален и протерт. Затошляпа!... Четыре времени года - бульденежи, ландыши, черешня,барбарис - свились на светлом соломенном блюде, пришпиленном костаткам волос вот такущей булавкой! Черешни немногооторвались и деревянно постукивают. Ей девяносто лет, подумалая. Но на шесть лет ошиблась. Солнечный воздух сбегает по лучус крыши прохладного старинного дома и снова бежит вверх,вверх, туда, куда редко смотрим - где повис чугунный балкон нанежилой высоте, где крутая крыша, какая-то нежная решеточка,воздвигнутая прямо в утреннем небе, тающая башенка, шпиль,голуби, ангелы, - нет, я плохо вижу. Блаженно улыбаясь, сзатуманенными от счастья глазами движется АлександраЭрнестовна по солнечной стороне, широким циркулем переставляясвои дореволюционные ноги. Сливки, булочка и морковка в сеткеоттягивают руку, трутся о черный, тяжелый подол. Ветер пешкомпришел с юга, веет морем и розами, обещает дорогу по легкимлестницам в райские голубые страны. Александра Эрнестовнаулыбается утру, улыбается мне. Черное одеяние, светлая шляпа,побрякивающая мертвыми фруктами, скрываются за углом. Потомона попадалась мне на раскаленном бульваре - размякшая,умиляющаяся потному, одинокому, застрявшему в пропеченномгороде ребенку - своих-то детей у нее никогда не было. Страшноебельишко свисает из-под черной замурзанной юбки. Чужой ребенокдоверчиво вывалил песочные сокровища на колени АлександреЭрнестовне. Не пачкай тете одежду. Ничего... Пусть. Явстречала ее и в спертом воздухе кинотеатра (снимите шляпу,бабуля! ничего же не видно!) Невпопад экранным страстямАлександра Эрнестовна шумно дышала, трещала мятым шоколаднымсеребром, склеивая вязкой сладкой глиной хрупкие аптечныечелюсти.
Наконец она закрутилась в потоке огнедышащих машин у Никитскихворот, заметалась, теряя направление, вцепилась в мою руку ивыплыла на спасительный берег, на всю жизнь потеряв уважениедипломатического негра, залегшего за зеленым стеклом низкогоблестящего автомобиля, и его хорошеньких кудрявых детишек. Негрвзревел, пахнул синим дымком и умчался в сторону консерватории,а Александра Эрнестовна, дрожащая, перепуганная, выпученная,повисла на мне и потащила меня в свое коммунальное убежище -безделушки, овальные рамки, сухие цветы, - оставляя за собойшлейф валидола. Две крошечные комнатки, лепной высокийпотолок; на отставших обоях улыбается, задумывается,капризничает упоительная красавица - милая Шура, АлександраЭрнестовна. Да, да, это я! И в шляпе, и без шляпы, и сраспущенными волосами. Ах, какая... А это ее второй муж, ну аэто третий - не очень удачный выбор. Ну что уж теперьговорить... Вот, может быть, если бы она тогда решилась убежатьк Ивану Николаевичу... Кто такой Иван Николаевич? Его здесьнет, он стиснут в альбоме, распялен в четырех картонныхпрорезях, прихлопнут дамой в турнюре, задавлен какими-тонедолговечными белыми собачками, подохшими еще до японскойвойны. Садитесь, садитесь, чем вас угостить?.. Приходите,конечно, ради бога, приходите! Александра Эрнестовна одна насвете, а так хочется поболтать! ...Осень. Дожди. АлександраЭрнестовна, вы меня узнаете? Это же я! Помните... ну, неважно,я к вам в гости. Гости - ах, какое счастье! Сюда, сюда, сейчася уберу... Так и живу одна. Всех пережила. Три мужа, знаете? ИИван Николаевич, он звал, но... Может быть, надо было решиться?Какая долгая жизнь. Вот это - я. Это - тоже я. А это - мойвторой муж.
У меня было три мужа, знаете? Правда, третий неочень... А первый был адвокат. Знаменитый. Очень хорошо жили.Весной - в Финляндию. Летом - в Крым. Белые кексы, черный кофе.Шляпы с кружевами. Устрицы - очень дорого... Вечером в театр.Сколько поклонников! Он погиб в девятнадцатом году - зарезали вподворотне.
О, конечно, у нее всю жизнь были рома-а-аны, как же иначе?Женское сердце - оно такое! Да вот три года назад - уАлександры Эрнестовны скрипач снимал закуток. Двадцать шестьлет, лауреат, глаза!... Конечно, чувства он таил в душе, новзгляд - он же все выдает! Вечером Александра Эрнестовна,бывало, спросит его: "Чаю?..", а он вот так только посмотрит ини-че-го не говорит! Ну, вы понимаете?.. Ков-ва-арный! Так имолчал, пока жил у Александры Эрнестовны. Но видно было, чтовесь горит и в душе прямо-таки клокочет. По вечерам вдвоем вдвух тесных комнатках... Знаете, что-то такое в воздухе было -обоим ясно... Он не выдерживал и уходил. На улицу. Бродилгде-то допоздна. Александра Эрнестовна стойко держалась инадежд ему не подавала. Потом уж он - с горя - женился накакой-то, так, ничего особенного. Переехал. И раз послеженитьбы встретил на улице Александру Эрнестовну и кинул такойвзгляд - испепелил! Но опять ничего не сказал. Все похоронил вдуше. Да, сердце Александры Эрнестовны никогда не пустовало.Три мужа, между прочим. Со вторым до войны жили в огромнойквартире. Известный врач. Знаменитые гости. Цветы. Всегдавеселье. И умер весело: когда уже ясно было, что конец,Александра Эрнестовна решила позвать цыган. Все-таки, знаете,когда смотришь на красивое, шумное, веселое, - и умирать легче,правда? Настоящих цыган раздобыть не удалось. Но АлександраЭрнестовна - выдумщица - не растерялась, наняла ребят каких-точумазых, девиц, вырядила их в шумящее, блестящее,развевающееся, распахнула двери в спальню умирающего - изабренчали, завопили, загундосили, пошли кругами, и колесом, ивприсядку: розовое, золотое, золотое, розовое! Муж не ожидал,он уже обратил взгляд т у д а , а тут вдруг врываются, шалямикрутят, визжат; он приподнялся, руками замахал, захрипел:уйдите! - а они веселей, веселей, да с притопом! Так и умер,царствие ему небесное. А третий муж был не очень... Но ИванНиколаевич... Ах, Иван Николаевич! Всего-то и было: Крым,тринадцатый год, полосатое солнце сквозь жалюзи распиливает набрусочки белый выскобленный пол... Шестьдесят лет прошло, а вотведь... Иван Николаевич просто обезумел: сейчас же бросай мужаи приезжай к нему в Крым. Навсегда. Пообещала. Потом, в Москве,призадумалась: а на что жить? И где? А он забросал письмами:"Милая Шура, приезжай, приезжай!" У мужа тут свои дела, домасидит редко, а там, в Крыму, на ласковом песочке, под голубыминебесами, Иван Николаевич бегает как тигр: "Милая Шура,навсегда!" А у самого, бедного, денег на билет в Москву нехватает! Письма, письма, каждый день письма, целый год -Александра Эрнестовна покажет. Ах, как любил! Ехать или неехать? На четыре времени года раскладывается человеческаяжизнь. Весна!!! Лето. Осень... Зима? Но и зима позади дляАлександры Эрнестовны - где же она теперь? Куда обращены еемокнущие бесцветные глаза? Запрокинув голову, оттянув красноевеко, Александра Эрнестовна закапывает в глаз желтые капли.Розовым воздушным шариком просвечивает голова сквозь тонкуюпаутину. Этот ли мышиный хвостик шестьдесят лет назад чернымпавлиньим хвостом окутывал плечи? В этих ли глазах утонул - рази навсегда - настойчивый, но небогатый Иван Николаевич?Александра Эрнестовна кряхтит и нашаривает узловатыми ступнямитапки.
- Сейчас будем пить чай. Без чая никуда не отпущу. Ни-ни-ни.Даже и не думайте. Да я никуда и не ухожу. Я затем и пришла -пить чай. И принесла пирожных. Я сейчас поставлю чайник, небеспокойтесь.