А она пока достанет бархатный альбом и старыеписьма. В кухню надо идти далеко, по бесконечному блестящемуполу, натертому так, что два дня на подошвах остаются следыкрасной мастики. В конце коридорного туннеля, как огонек вдремучем разбойном лесу, светится пятнышко кухонного окна.Двадцать три соседа молчат за белыми чистыми дверьми. Наполпути - телефон на стене. Белеет записка, приколотая некогдаАлександрой Эрнестовной: "Пожар - 01. Скорая - 03. В случаемоей смерти звонить Елизавете Осиповне." Елизаветы Осиповнысамой давно нет на свете. Ничего. Александра Эрнестовназабыла. В кухне - болезненная, безжизненная чистота. На однойиз плит сами с собой разговаривают чьи-то щи. В углу еще стоиткудрявый конус запаха после покурившего "Беломор" соседа.Курица в авоське висит за окном, как наказанная, мотается начерном ветру. Голое мокрое дерево поникло от горя. Пьяницарасстегивает пальто, опершись лицом о забор. Грустныеобстоятельства места, времени и образа действия. А если быАлександра Эрнестовна согласилась тогда все бросить и бежать наюг к Ивану Николаевичу? Где была бы она теперь? Она уже послалателеграмму (еду, встречай), уложила вещи, спрятала билетподальше в потайное отделение портмоне, высоко закололапавлиньи волосы и села в кресло, к окну - ждать. И далеко наюге Иван Николаевич, всполошившись, не веря счастью, кинулся нажелезнодорожную станцию - бегать, беспокоиться, волноваться,распоряжаться, нанимать, договариваться, сходить с ума,вглядываться в обложенный тусклой жарой горизонт. А потом? Онапрождала в кресле до вечера, до первых чистых звезд. А потом?Она вытащила из волос шпильки, тряхнула головой... А потом? Нучто - потом, потом! Жизнь прошла, вот что потом. Чайниквскипел. Заварю покрепче. Несложная пьеска на чайномксилофоне: крышечка, крышечка, ложечка, крышечка, тряпочка,крышечка, тряпочка, тряпочка, ложечка, ручка, ручка. Длиненпуть назад по темному коридору с двумя чайниками в руках.Двадцать три соседа за белыми дверьми прислушиваются: не капнетли своим поганым чаем на наш чистый пол? Не капнула, неволнуйтесь. Ногой отворяю готические дверные створки. Явечность отсутствовала, но Александра Эрнестовна меня ещепомнит. Достала малиновые надтреснутые чашки, украсила столкакими-то кружавчиками, копается в темном гробу буфета, колышахлебный, сухарный запах, выползающий из-за его деревянных щек.Не лезь, запах! Поймать его и прищемить стеклянными граненымидверцами; вот так; сиди под замком.
Александра Эрнестовна достает ч у д н о е варенье, ейподарили, вы только попробуйте, нет, нет, вы попробуйте, ах,ах, ах, нет слов, да, это что-то необыкновенное, правда же,удивительное? правда, правда, сколько на свете живу, никогдатакого... ну как я рада, я знала, что вам понравится, возьмитееще, берите, берите, я вас умоляю! (О черт, опять у меня будутболеть зубы!) Вы мне нравитесь, Александра Эрнестовна, вы мнеочень нравитесь, особенно вон на той фотографии, где у вастакой овал лица, и на этой., где вы откинули голову и смеетесьизумительными зубами, и на этой, где вы притворяетеськапризной, а руку забросили куда-то на затылок,. чтобы резныефестончики нарочно сползли с локтя. Мне нравится ваша никомубольше не интересная, где-то там отшумевшая жизнь, бегомубежавшая молодость, ваши истлевшие поклонники, мужья,проследовавшие торжественной вереницей, все, все, кто окликнулвас и кого позвали вы, каждый, кто прошел и скрылся за высокойгорой.
Я буду приходить к вам и приносить и сливки, и оченьполезную для глаз морковку, а вы, пожалуйста, раскрывайте давноне проветривавшиеся бархатные коричневые альбомы, - пустьподышат хорошенькие гимназистки, пусть разомнутся усатыегоспода, пусть улыбнется бравый Иван Николаевич. Ничего,ничего, он вас не видит, ну что вы, Александра Эрнестовна!..Надо было решиться тогда. Надо было. Да она уже решилась. Вотон - рядом, руку протяни! Вот, возьми его в руки, держи, вотон, плоский, холодный, глянцевый, с золотым обрезом, чутьпожелтевший Иван Николаевич! Эй, вы слышите, она решилась, да,она едет, встречайте, все, она больше не колеблется,встречайте, где вы, ау! Тысячи лет, тысячи дней, тысячипрозрачных непроницаемых занавесей пали с небес, сгустились,сомкнулись плотными стенами, завалили дороги, не пускаютАлександру Эрнестовну к ее затерянному в веках возлюбленному.Он остался там, по ту сторону лет, один, на пыльной южнойстанции, он бродит по заплеванному семечками перрону, онсмотрит на часы, отбрасывает носком сапога пыльные веретенакукурузных обглодышей, нетерпеливо обрывает сизые кипарисныешишечки, ждет, ждет, ждет паровоза из горячей утренней дали.Она не приехала. Она не приедет. Она обманула. Да нет, нет, онаже хотела! Она готова, и саквояжи уложены! Белые полупрозрачныеплатья поджали колени в тесной темноте сундука, несессерскрипит кожей, посверкивает серебром, бесстыдные купальныекостюмы, чуть прикрывающие колени - а руки-то голые до плеч! -ждут своего часа, зажмурились, предвкушая... В шляпной коробке- невозможная, упоительная, невесомая... ах, нет слов - белыйзефир, чудо из чудес! На самом дне, запрокинувшись на спину,подняв лапки, спит шкатулка - шпильки, гребенки, шелковыешнурки, алмазный песочек, наклеенный на картонные шпатели - длянежных ногтей; мелкие пустячки. Жасминовый джинн запечатан вхрустальном флаконе - ах, как он сверкнет миллиардом радуг наморском ослепительном свету! Она готова - что ей помешало? Чтонам всегда мешает? Ну скорее же, время идет!.. Время идет, иневидимые толщи лет все плотнее, и ржавеют рельсы, и зарастаютдороги, и бурьян по оврагам все пышней. Время течет, и колышетна спине лодку милой Шуры, и плещет морщинами в ее неповторимоелицо. ...Еще чаю?
А после войны вернулись - с третьим мужем - вот сюда, в этикомнатки. Третий муж все ныл, ныл... Коридор длинный. Светтусклый. Окна во двор. Все позади. Умерли нарядные гости.Засохли цветы. Дождь барабанит в стекла. Ныл, ныл - и умер, акогда, отчего - Александра Эрнестовна не заметила. ДоставалаИвана Николаевича из альбома, долго смотрела. Как он ее звал!Она уже и билет купила - вот он, билет. На плотной картонке -черные цифры. Хочешь - так смотри, хочешь - переверни вверхногами, все равно: забытые знаки неведомого алфавита,зашифрованный пропуск туда, на тот берег. Может быть, еслиузнать волшебное слово... если догадаться... если сесть ихорошенько подумать... или где-то поискать... должна же бытьдверь, щелочка, незамеченный кривой проход туда, в тот день;все закрыли, ну а хоть щелочку-то - зазевались и оставили;может быть, в каком-нибудь старом доме, что ли; на чердаке,если отогнуть доски... или в глухом переулке, в кирпичной стене- пролом, небрежно заложенный кирпичами, торопливо замазанный,крест-накрест забитый на скорую руку... Может быть, не здесь, ав другом городе... Может быть, где-то в путанице рельсов, встороне, стоит вагон, старый, заржавевший, с провалившимсяполом, вагон, в который так и не села милая Шура? "Вот моекупе... Разрешите, я пройду. Позвольте, вот же мой билет -здесь все написано!" Вон там, в том конце - ржавые зубьярессор, рыжие, покореженные ребра стен, голубизна неба впотолке, трава под ногами - это ее законное место, ее! Никтоего так и не занял, просто не имел права! ...Еще чаю? Метель....Еще чаю? Яблони в цвету. Одуванчики. Сирень. Фу, как жарко.Вон из Москвы - к морю. До встречи, Александра Эрнестовна! Ярасскажу вам, что там - на том конце земли.