Акулина Тарасовна вдруг привстала торопливо, глянула на Наташу почему-то хмуро.
- И его знаешь... Зубова-полковника?
- Нет, откуда же! По рассказам только. Анна Михайловна, мать Семена, мне рассказывала... будто тот Петр Зубов, бандит этот, который у Огородниковой Маньки был, сын того полковника.
- То-то и оно, что сын, - горько произнесла старуха, на несколько мгновений умолкла. Затем, сглотнув тяжелый комок, чуть изменившимся, как-то погрустневшим голосом продолжала: - Ладно, слушай дале, раз я начала... Ну, значит, заявливаются каратели, опять же грозятся: "Где партизаны? Веди!" Берет Филат шапку...
- И их водил?! - воскликнула Наташа. - Карателей?
Акулина Тарасовна неслышно и мягко опять легла, прикрыла плоскую грудь пестрым одеялом.
- Води-ил, а куда денешься? Коли наганом в рыло тычет...
- Но это же... - Наташа не договорила, захлебнулась в гневе.
- А ты ему, как увидишь, это и выскажи, - усмехнулась старуха. - Чего на меня-то?
- И выскажу! И не только ему!
- Поликарпу? - Старуха повернула к Наташе легкую голову. - Да он и сам все знает. Эх ты, горячуха... Жизнь-то человечья речка вековая. Весной, бывает, разольется речка, берега затопит, дома снесет... Громотуха счас обмелела почто-то, а ране, бывало, целые деревни с берегов слизывала. Что же, за это ее надобно запрудить, камнями завалить, под землю схоронить с лица земли?
- Не об том вы говорите! - возразила Наташа. - Это стихия... И вообще при чем тут река? О человеческих поступках речь.
- Ну да, об человеческих, - согласно проговорила старуха.
- А они бывают благородными, а бывают подлыми!
- Это тоже верно, - кивнула старуха. - Вот много подлых-то я поступков от Филата моего перенесла. Взял-то он меня вон какую, от властей прикрыл, ладно уж, все думала... А вот одного дела его не вынесла... И сбежала от него из Облесья. Сюда вот. Сколь годков уж одна тут живу, люди-то и считают меня бобылихой.
- Какого же поступка?
- Петьку-то Зубова, бандита этого, мой Филат, считай, вырастил.
Наташа даже привстала невольно.
- Да ты сядь, чего уж, все по порядку доскажу... Значит, как произошло? Кафтанов-то, отец-то Анны Савельевой, живодером оказался - не приведи господь, тоже свой отряд собрал, за Кружилиным гонялся по лесам вместе с тем полковником Зубовым. А малолетнего сынишку своего Макарку с Лушкой Кашкаровой к нам в тайгу доставил, велел их Филату спрятать в лесных глыбьях и, значит, оберегать. Ну, он и оберегал... И в той избушке, где меня нашел, жила она, и в других. У Филата их много по тайге было. Да и счас есть. Вот, значит... И жил он с Лушкой напропалую. С другими - ладно, помакает в блюдце да бросит. А к этой прикипел. Я-то венчанная и, значит, как бы там ни то, от бога, а с ней так... Две жены, значит, у него стало как бы. Приедет в Облесье, поживет со мной - да в тайгу на неделю... Потом слышу, Зубова-полковника где-то прикончили, я помолилась за упокой... А Кафтанов прислал к Лушке его сына-малолетку, Петьку этого, который в вора-бандита теперь по тюрьмам вырос.
Акулина Тарасовна потихонечку, будто боясь, что услышит Наташа, глотнула воздуху и затихла. Наташа водила пальцем по столу, выписывала какие-то знаки, молчала. Опять вспоминалась, как наяву представилась, ей та кошмарная ночь у Огородниковой и этот Зубов Петр со страшными, какими-то зелеными, кошачьими глазами, пронизывающими насквозь.
- Она, Лушка, и растила их обоих - Макарку да Петьку. С помощью вот моего Филата, - обиженным голосом проговорила старушка. - Все уж кончилось, Кафтанова самого прибили давно, и давно война гражданская притихла, колхозы начались, а Лушка все живет поблизости, все топчется вокруг нее Филат... Сколько я слез выплакала, кто б измерил! Ведра целые... А через край плеснулось, когда первый раз этого Петьку Зубова заарестовали. Магазин он какой-то обчистил.
Стали судить его в Шантаре. Поеду-ка я, думаю, в Шантару, гляну на Петьку. Ведь я ни разу не видела его. Походит, мол, нет на отца-то?
Наташа удивленно приподняла голову.
- А что вам с того?
- А вот и что! Глянула - вылитый он отец, Викентий Зубов, который полковником стал...
Наташа, еще ничего не соображая, снова поднялась и застыла столбом.
- Что... вы хотите сказать?!
- Я не хочу, я сказала, дочушка. Жизнь такие петли выписывает... Энтот полковник - тот самый... который меня и ссильничал в омшанике тогда вместе с братом своим Евгением-то. Вот... младший сынок, значит, нашего ярославского барина... Как только он объявился у нас в дому в Облесье, я так и обварилась кипятком: вот она, судьба неминучая! С каторги ушла, в тайге зверем жила, все вынесла, не потушил господь зрачки... А счас момент - и все! Поднимет наган-то, да и... Что ему теперь, суда никакого не надо. Сразу я его узнала. Господи, рвется у меня в мозгу, в такой дыре сошлися, где жизнь свела! И чую туск в глаза наваливается, заплывает все перед взором. И слышу его голос: "Что, дура, уставилась? Ненормальная, что ли, она у тебя?" Это он уж к Филату. А тот: "Болезная, ваше благородие, так точно, пурга в тайге прихватила пять годов назад, три дня под снегом пролежала, мозги-то, видать, и подморозило, с тех пор и маюсь, рад бы избавиться, да баба же, а бог не прибирает... Пошла прочь, дуреха!" Хихикнула я и в самом деле по-идиотскому, да и пошла. Не узнал он меня, на счастье. Ох ты, господи, думаю, есть ли ты, нету ли - спасибо тебе!
- Да-а, - только и протянула Наташа, упала обратно на стул. Невероятно...
- Немыслимо, - кивнула и старушка. - Да что ж... Всяко бывает. Каких-каких только событиев не приключается. Земля, она ведь и большая, да махонькая. И все теснее на ней. Оттого, наверно, и войны бесконечные, а? Чтоб людям посвободнее потом было...
- Да вы что? Тут причины другие... сложные.
- Ну, да это я так. Оно конечно... А я, значит, как глянула в суде на Петьку Зубова, так и охолодела - вылитый отец! Ну, и... осело у меня что-то внутрях. В мозгу одно колотится: Филат же вырастил его, помог вырасти, знал же, чей это сын... говорила ж я ему про Зубова-полковника, что тот это Викентий. "Так что ж, отвечает, я его кокнуть должен? Я ни одного человека не убивал, слава богу, с тем и век проживу. А ты на глаза ему боле не пялься..." Все прощала я Филату, всех баб, и Лушку... Что ж, думаю, коли козел? А вот этого - не могла. Чую, что не смогу больше жить с ним под одной крышей... "Купи ты, говорю, мне какую-нибудь избенку где-то да освободи. Благодарная я тебе до гроба за все и словом лихим не помяну..." Сверкнул он узким глазом, да и сказал: "Ладно, Акулинка, ягодка-малинка. Тем больше что замучил я тебя. Третий сын у меня ведь народился в деревне Казанихе. Прости ты меня, грешного..." Вот с тех пор я и живу в Шантаре одиночкой, доченька.
Старуха, измученная всплывшим в памяти прошлым, вздохнула, умолкла, стала опять глядеть в потолок. В глазах ее, помутневших от времени, вроде и ничего не было - одна бессмысленная пустота. Но, приглядевшись, Наташа поняла, что это не так. Глаза старой и ветхой женщины были просто очень усталы, в них стояла неизбывная теперь грусть по жизни, пускай сложившейся для нее так трагически, но уже уходящей безвозвратно в вечность. В ее глазах, в ее лице и во всем облике этой старухи Наташа словно бы снова прочла все то, о чем она только что рассказывала: были у этой женщины невообразимые страдания и муки, но было и солнце, которое щедро грело ее в самые тяжелые минуты, были запахи свежей весенней земли, трав и цветов, которые волновали и заставляли свободно биться сердце, встречались и люди добрые, которые искренне делились с ней теплом своей души и скудно отпускаемой кем-то во все времена человеческой радостью.