Тогда вышел Захар Большаков, нахмурился, хотя в глазах метались веселые искры.
– Одеть, – коротко приказал он. – Что за парад?
– Обыкновенный. Офицерский, – буркнул Фрол.
– О-ох! – все еще закатывался Антип. – На генеральский бы ишшо глянуть – и помирать можно. Вон какие парады пошли! Раньше при одеже парадили. А ныноче иначе…
Притащили кугу мятых крестьянских штанов. Приведенные Фролом люди торопливо натянули их.
Вышла Марья. Уголки ее губ все еще подрагивали. Фрол встал перед Марьей, вытянул руки по швам:
– Так что докладываю. Его высокоблагородие али, может, превосходительство даже, господин полковник со своими командирами… Все благородия извиняются, что маленько рожи с перепою опухшие да что без нижних одежд, а проще говоря – что без штанов.
– Как же ты, Фрол, взял их? – удивленно спросила Марья.
– Да уж как… сообразил, – ухмыльнулся Фрол.
Взглянула на него Марья, но ничего не ответила. Только ей одной понятен был ответ Курганова.
– И еще соображаю, – продолжал Фрол, – если пощупать сейчас Дубровку, – брызнут из деревни погонники, как горох с пересохшего стручка. Сами себя подавят, задние передних. Остановить-то некому…
– Захар, собирай людей по тревоге, – коротко сказала Марья.
Из деревни Дубровки колчаковцев выбили действительно легко. Лишившись командиров, каратели лезли под пули, как стадо баранов. Уцелевшие рассеялись по лесу. Отряд вышел из окружения.
Так Фрол никому и не сказал, каким образом удалось ему захватить колчаковских офицеров. На все вопросы лениво отвечал:
– Ночь была, не помню.
Или показывал на свою забинтованную голову:
– Помнил, да, вишь, прикладом память выбили…
А в конце концов заговорил более энергично:
– Да ну вас всех к чертовой матери!
От самих пленных все-таки узнали: Курганов перевязал их сонных, после попойки на мельнице, что километрах в трех от Дубровки.
Фрол ходил все такой же сумрачный и молчаливый, как и до истории с офицерами. Марья время от времени бросала на него тревожные взгляды. Однажды вечером подошла к костру, на котором Фрол варил кашу, присела рядом.
– Что это с тобой, Фрол?
Долго смотрел на огонь Курганов, вертел в руках сосновый сук в руку толщиной. Потом легонько, как спичку, переломил его и бросил в огонь. Смолистый сук мгновенно оделся пламенем, застрелял искрами. Пламя отсвечивало на лице Курганова.
– Вишь ли, Марья, какое дело, – проговорил наконец Фрол. – Вишь ли, как оно бывает… Палка вон – что она? Деревяшка холодная, да и все. А вон… горит… Эх! – И быстро повернулся к Марье, схватил ее, пригнул к себе.
– Фрол! – крикнула Марья, вырываясь из его медвежьих лап. – Пусти!!
– Эх, Марья-Марьюшка, тут соображай не соображай… Тебе в горнице бы сидеть да в окошко глядеть, – горячо шептал ей в лицо Фрол.
В эту минуту удар по голове почти оглушил его. Пронзительный звон продавливал уши.
Поднялся Фрол. Обвел диким взглядом взявшуюся откуда-то толпу людей. Захар Большаков стоял с палкой, а Марьи уже не было.
– Кто? – прохрипел Курганов. – Ты, Захарка?!
Большаков бросил палку, спросил:
– Ты что это выдумал, гад, а?
– Г-герой! – бросил кто-то прямо в лицо Фролу.
– Паскудник!
– Горбатого только могила выпрямит.
– Судить подлеца за это…
Фрол выслушал всех и сказал только два слова:
– Судить! Ладно… – Повернулся спиной к людям и сел обратно к костру.
Утром Фрола в отряде уже не было. На этот раз он ушел из него навсегда.
Всю колчаковщину Курганов болтался по лесным деревушкам, жил то в работниках у кулаков, то на иждивении какой-нибудь состоятельной вдовы. А когда колчаковщине пришел конец, вернулся в Зеленый Дол и опять свел компанию с Демидом Меньшиковым.
А вскоре, сырой апрельской ночью 1920 года, приполз в деревню, как таракан, и сам Филипп со своим костылем, набалдашник которого был вырезан в виде человеческой головы. Поводив усами, понюхав, чем пахнет воздух, он остался в селе и наутро.
Потом они в три глотки начали жрать самогон почти круглосуточно. Горланили песни и, озверев, плясали в Филькиной горнице так, словно задались целью проломить половицы.
Как-то проходил мимо дома Антип Никулин. Демид пригласил его зайти. Антип подумал, поколебался и нехотя ответил:
– Н-нет, нельзя мне. Авторитет уроню. Раньше я с вами – эх! А теперь… Текут у кота слюнки, да горшок завязан.
– Кто его завязал? Айда, говорю…
– Дык проясняю же – нельзя, – убеждал Антип скорее себя, чем Демида. – Я пил, конешно, с вами. А ныноче иначе. Все ж таки… поскольку партизан я. Это вам не девки-мальчики…
– Фрол вон тоже партизан. Говорят, немало погубил людей, сволочь… Да что теперь… – проговорил Демид, почти не шевеля тонкими губами.
– Хе! – презрительно свистнул Антип. – Кабы у Фролки голова была не той формы, на чем сидит, он бы… Да они бы с Марьей – о-о! А он нашкодил да сбежал. Потому не пример мне Фролка. И пить – ни-ни… Винцо – оно невинно, да проклято. Разве вот стакашечек один, через окошечко…
Выпив, Антип потоптался перед окном, сплюнул тягучую слюну и продолжал:
– Дык я и говорю – не пример мне Фролка. Я все ж таки с Колчаком воевал, а он по бабам таскался, помолачивал их, как снопы. А потом – вздумал тоже! – возле Марьи блуд почесать… Ну, хорош снопик, туговат, и все прочее в аккурате, да цеп неподходящ оказался. Не тот, проще говоря, цеп. Закричала, конешное дело, Марья. Подскочил Захар – да и ка-ак хряп…
Антип не договорил. Фрол Курганов оттолкнул от окна Демида, схватил Никулина за тощие плечи.
– Блуд, говоришь?! – выдохнул ему в лицо. Сгреб за грудки и затряс – Блуд?!
– Люди!.. Убива… Партизана убива-аю-ют! – ошалело закричал Никулин.
Фрол оттолкнул его прочь. Потом сел за стол, запустил обе руки в свои волосы, будто хотел выдрать их начисто, и так сидел долго-долго, покачиваясь из стороны в сторону. Ни Филька, ни Демид не решились побеспокоить его, ушли из горницы.
Всю ночь просидел Фрол за столом, не чувствуя, что ночная сырость льется в открытое окно. А утром Филипп осторожно толкнул его в плечо:
– Фрол… Я думал – околел уж… Пей вот, – поставил он перед Кургановым бутылку. – Экое дело – баба не поддалась!
– Чего? – с хрустом выпрямил спину Фрол.
Филька, запрокинув синеватое, в красных прожилинах лицо, несколько раз двинув острым кадыком, выглотнул стакан самогонки. Потом сказал:
– Чтоб не рассыпался сноп, его покрепче вяжут.
– Ну? – уронил Фрол, ничего не соображая.
– А потом на гумно отвозят и там уж молотят.
– Кого? – снова переспросил Курганов, что-то наконец соображая.
– Балбес! – усмехнулся Филька. – А должен понимать: баба не сноп, сколь ни молоти, от нее не убудет.
Тяжело задышал Курганов, сжал пятерней стоявшую на столе бутылку. Филька, обеспокоенно блеснув глазами, вывернул ее из Фроловых пальцев.
– Ну-ну, чего ты?.. Не хочешь пить – не пей. Самим сгодится. – И позвал на всякий случай: – Демид! Иди сюда…
Встал Курганов, пнул запутавшийся в ногах табурет. И немедленно вышел из меньшиковского дома на чистый воздух.
Несколько недель жил тихо-смирно. К Меньшиковым больше не ходил, а встретившись на улице, они лишь кивали молча друг другу. При этом кривились только губы Демида Меньшикова да плескалась в его больших, навыкате глазах едкая насмешка. Филипп же всегда глядел вслед Курганову с прищуром, точно раздумывая о чем-то.
Марья Воронова в это время металась по деревне, организовывая какую-то артель. Фролу наплевать было на артель, да и вообще на все в мире.
Может быть, так прошло бы и десять, и двадцать лет, и вся жизнь прошла бы так, если бы… если бы уехала куда-нибудь, исчезла Марья. Но она не уехала, а Зеленый Дол не город. И всего-то в деревне три-четыре улицы. Как ни обходи церковь, ее отовсюду видно.
И все-таки Фрол старался лишний раз не встречаться с Марьей, а когда сталкивались случайно, опускал нос в землю и, чувствуя, как расползается жар по всему телу, почти бегом пробегал мимо. Марья тоже спешила молча разминуться.
– Ты, Фрол, не вороти морду при встрече с председательшей. Ты посмотри-ка ей в рыло, – посоветовал однажды Демид.
– Зачем это?
– Бабы любят, когда на них смотрят, – подмигнул Демид и пошел своей дорогой.
Тогда-то Фрол и стал замечать торопливость Марьи при их случайных встречах, неловкость. И невольно задумался: почему она-то пугается?
– Ну, приметил, нет, чего? – спросил недели через три Демид.
– Тебе чего? – огрызнулся Фрол.
– Ишь какой свирепый! – растянул Демид тонкие губы. – В сучью свадьбу все кобели бесятся, но ты ведь человек вроде?
– Постой-ка, постой! – угрожающе произнес Фрол. – Ну-ка, объяснись понятней, губа червячья!
– Ладно, руганью меня сейчас не проймешь, – спокойно ответил Демид. – Ты с Аниськой Шатровым объясняйся, – опять непонятно продолжал он. – Вот как раз Анисим шагает…
– Не-ет, я с тобой хочу, шкура! – рванул его за ворот Фрол.
– Мы с тобой – попозже. Все равно сейчас не дойдет до тебя. Ну, отпусти…
Анисим Шатров прошел мимо, молча взглянув на Фрола и Демида. Воспользовавшись моментом, Демид скрылся в переулке. Фрол посмотрел вслед сначала одному, потом другому и длинно выругался, чтоб выплеснуть скопившееся непонятно отчего раздражение.
Однако помимо своей воли Фрол думал и думал теперь о словах Демида. «На что это намекает дьявол пучеглазый?» – точил его ночами беспрерывно один и тот же вопрос.
Неожиданно припомнилось Фролу, что чуть ли не каждый день он встречался последнее время с Анисимом. Однако мало ли кто попадается ему на глаза. Даже вон Марья, как он ни…
И вдруг вскочил Фрол, заметался из угла в угол. Ему показалось, что Анисим Шатров попадается ему на глаза именно потому, что попадается Марья Воронова.
Выбежал Фрол под черное звездное небо, глотнул прохладного воздуха. Но легче от этого не стало – побежал на Светлиху. Скинул рубаху и штаны, завалился с разбегу в мягкие, как подушки, черные волны и поплыл на другой берег.
Потом, голый, долго сидел там на холодном песке, смотрел через речку на маячившие в темноте домики. «Не может быть, чтоб Анисим за ней… Давным-давно она указала Аниське от ворот поворот… Бабы любят, когда на них смотрят… В сучью свадьбу все кобели бесятся…»
И Фрол уж не мог разобрать, где его мысли, а где чужие, Демидовы.
На следующий день он вломился к Меньшиковым, потребовал от Демида разъяснения насчет Анисима Шатрова. Демид растянул по привычке губы, поморгал выпуклыми глазами:
– Ты пойди да у самой Марьи спроси. А мне откуда знать?
У Марьи Фрол выспрашивать не стал. А Шатрова Анисима подкараулил однажды на рассвете у плетня его дома:
– Постой, не бойся. Тут дело такое, Анисим… Откуда идешь?
Жидковат был Анисим против Фрола, но не бросился прочь, только отступил немного назад, стал на всякий случай поудобнее и сказал:
– Чего тебя боятся? Не черт… хоть и объявляешься в глухую пору.
Вопрос Курганова он оставил без ответа.
– Болтали вот люди, что от тебя у Марьи дочка… – проговорил Фрол и остановился, подыскивая слова.
– Вот что! – удивился Анисим. И прибавил насмешливо: – То-то вижу – давно мучаешься…
– Нет, ты скажи, – просяще уронил Курганов.
– Святой звон – всегда из церкви.
– Смеешься, гад? – опять тихо, почти тем же голосом спросил Фрол.
– Пусти-ка…
Анисим шагнул к калитке. Фрол схватил его мертвой хваткой за плечо, повернул к себе:
– Мне наплевать, от кого у нее девчонка. Но если ты нынче за ней… Если Демид правду говорит, я тебе ноги выдерну и к голове приставлю. Понял?
– Понял, – проговорил спокойно Анисим. И, чувствуя, что Курганов немного ослабил руку, толкнул изо всей силы его прочь.
Он неожиданности Фрол чуть не потерял равновесие.
Опомнившись, Фрол угрожающе засопел и, чуть пригнувшись, пошел на Шатрова. И в тот момент, когда уже готов был смять его, размесить в пыль, Анисим тоже кинулся вперед, напружил шею и с разбегу, всем весом своего тела, ударил головой в подбородок Курганова.
Словно ткнувшись лицом о конец бревна, Курганов мешком свалился под ноги Анисима.
– Понял я… – еще раз произнес Анисим тем же тоном. – Но если хоть волос упадет с Марьиной головы, твои волосья вместе с черепом отвалятся.
И, прикрыв калитку, ушел в глубь двора.
Долго Фрол Курганов лежал под плетнем. Потом выплюнул чуть не целый стакан крови. В голове позванивало, под черепом было жарко, точно он и в самом деле уже отваливался, но кто-то плеснул ему в голову ковш горячей воды, а череп поставил на место.
С трудом поднявшись, Фрол побрел вдоль улицы. Брел, пока не оказался за деревней. Повернул обратно. Шел все время прямо, по своим следам, но очутился почему-то не у плетня Анисима Шатрова, а вышел где-то на краю деревни, к самому берегу речки.
Только теперь увидел Фрол, что совсем рассвело, что у синего подножия утеса над Светлихой качаются белые полосы тумана, что камни на берегу стали сизоватыми от утренней росы. Казалось, это были не камни вовсе, а бархатные комочки из мха, пропитанные водой. Наступи – раздавишь такую красоту.
Фрол шел вдоль берега и разглядывал внимательно эти чуть дышащие парком комочки. И вдруг вздрогнул от женского голоса:
– Ой! Чего тебе?
И услышал плеск воды.
Марья Воронова, спрятавшись за валун, наполовину торчавший из воды, смотрела на Фрола испуганно и гневно. На берегу лежали ее платьишко, ботинки и костяной гребень.
Растерянно стоял Фрол возле ее одежды, опустив руки, стоял, точно прикипели ноги к земле, точно там, за платьишком, пропасть, шагни – и загремишь навечно.
– Ну что, ей-Богу?! – нетерпеливо и испуганно повторила Марья. – Уходи, бессовестный!
Небольшой валун закрывал Марью только наполовину. Торчащее из-за камня круглое Марьино плечо омывала прозрачная зеленоватая волна. Марья знала, что вода в Светлихе прозрачная, и обеими руками прикрывала грудь.
Но Фрол и не смотрел на ее грудь. Он смотрел на мокрые волосы. Одна прядь висела над ее глазами, такими же зеленоватыми, как вода. И с этой пряди скатывались и скатывались светлые капельки, разбивались о воду, тихонько позванивая.
– Долго будешь держать меня в воде? – беспокойно спросила Марья.
Фрол слышал голос, но не понял вопроса. Он думал, что когда-то видел уже эти шарики, когда-то они капали и капали вот так… Была ночь, а капельки были светлыми. И падали они в грязь. «Ну, а ты что, Фрол? За бабьи подолы, что ли, прятаться решил?» Это сказал тот же голос, какой он слышал вот сейчас…
– Марья! – просяще вымолвил Фрол.
– Я людей крикну, – пригрозила она.
– Я думал, что забыл эти капельки, Марья, – сказал Курганов, не обращая внимания на ее слова. – Они ведь не в грязь тогда капали, на мое сердце они капали… вот какие дела, Марьюшка.
– Ты сумасшедший, что ли? Уйдешь ли ты наконец?!
– Сейчас уйдет, – услышал Фрол сбоку голос Анисима Шатрова. Анисим, выйдя из-за деревьев, стоял шагах в пяти с железным шкворнем в руках.
Помертвело все в глазах Курганова. А когда черный дым рассеялся, Фрол медленно нагнулся, поднял скользкий увесистый камень и шагнул к Шатрову:
– Обратно ты?! Обратно?!
– Анисим! – пронзительно закричала Марья и, со звоном разбрызгивая воду, побежала из речки. – Фро ол!
Краем глаза Курганов видел, как мелькают голые Марьины ноги. Явилось вдруг искушение – повернуть к ней голову, оглядеть, какая она, Марья. И было это искушение настолько сильным, что Фрол приостановился было. И, видимо, только одна-единственная клеточка мозга предостерегла его – Анисим в это время и звезданет железом по башке.
Фрол мотнул головой, прогоняя искушение, поднял свой страшный камень. И вдруг оцепенел: Анисим сидел на земле, спиной к речке, а шкворень его валялся метрах в десяти. Когда Шатров сел, когда отбросил железную палку – Фрол даже и не заметил.
– Отвернись и ты, дай бабе одеться, – сказал Анисим. – Потом драться уж будем.
От удивления Фрол замер как парализованный. Только и смог произнести: