Устин молчал.
– Молчишь? Ну, помолчи, подумай. А я тебе вот что скажу: там, в Америке, во Франции, в Англии, думали так же. И потом начали сотрудничать… Ну, дальше всякие конференции были, всякие постановления принимались: в Германии-де не допускать развития военной промышленности, не дать возможности возродиться фашизму. С Советской страной все соглашались – правильно, мол. А сами понемножку военные заводы восстанавливали, строили новые. Конечно, золотишко для этого нужно было. Да в Америке его разве мало! Потекло желтой речкой через весь океан. Потом на месте своих оккупированных зон федеративное государство образовали. Пошумела Россия, повозмущалась. Им в ответ – государство это мирное и безобидное, надо, мол, немцам как-то жить. Ну, стали жить. Есть государство – нужна армия. Опять зашумела Россия. Ну, да она всегда шумит и пусть себе шумит, решили умные люди на Западе, принялись укреплять государство германское. И вот… – Демид начал рыться в папке, выхватил оттуда несколько листков. – И вот тебе сегодняшняя картина. Вот что пишут в газетах про сегодняшнюю Западную Германию: «Войска Аденауэра уже превосходят по своей силе гитлеровскую армию». Или вот: «Уже сегодня армия ФРГ является самой сильной в Западной Европе. На базе бундесвера в случае необходимости можно будет в короткий срок развернуть многомиллионную армию». Эти умные люди настойчивы и последовательны. Кого можно было из генералов, служивших при Гитлере, спасти от петли, они спасли и поставили во главе своей армии, во главе своего государства. Россия опять шумела, протесты заявляла. Пишите свои протесты, звоните о полном разоружении, уничтожении всего оружия! Ишь, на простачков напали! Настойчивые правители сейчас в России, скажут тебе, в каждую дыру лезут, лишь бы своего добиться, с умом лезут, не в одиночку действуют, весь мир будоражат, на свою сторону склоняют. В самую Америку залезли, митинги по всей Америке провели. До меня доведись – не подпустил бы я их к Америке на пушечный выстрел. Ошибку тут сделал американский президент. Дело до чего дошло? Русские на совещание всех потащили – давайте, мол, обговорим все на виду у всего мира. Умные люди глядели-глядели на это, да и… пустили прошлой весной самолетик через границу. Правильный был расчет-то, очень точный, с этим шпионским самолетом. Будто тяжелый снаряд у них под столом разорвался, где они заседать хотели на самом высшем уровне. Хотя, будь моя воля, я бы под этот стол настоящую бомбу подложил.
Демид вскочил, почти бегом пересек несколько раз наискосок комнату, снова схватил свою папку.
– Вот что еще пишут сегодня в газетах, слушай: «В Западной Германии с тысяча девятьсот пятьдесят первого года, когда был начат процесс против Коммунистической партии Германии, запрещено свыше двухсот демократических организаций, в том числе…» Ну, дальше идет перечисление. А чего там двести организаций! Все, все, сколько есть, надо запретить. И запретят. А вот еще статья: «Мы снова окажемся непосредственно перед ситуацией тысяча девятьсот тридцать восьмого года, если не удастся изменить нынешнее политическое положение…»
Демид бросил листок, захлопнул папку.
– Видал?! «Если не удастся»! А кто позволит? Кто? Ради чего тогда все это делалось, ради чего создавалась американцами, англичанами, французами Западная Германия? Ради того, чтобы позволить? Нет! Не ет! – заорал Демид и снова схватил свою папку, начал торопливо рыться в ней, разбрасывая по всей комнате листки – газетные и журнальные вырезки.
Наконец он нашел то, что искал, опять затряс перед носом и без того ошарашенного Устина зажатыми в кулаке листками:
– Вот! Вот для чего она создавалась, слушай… Вначале я тебе читал статеечку одного умного немца, который писал, что надо с западными державами сотрудничать, только так, мол, можно возродить прежнюю Германию и отвоевать ее у русских. Это, между прочим, писал адмирал Дениц, преемник Гитлера. Он писал это в тысяча девятьсот сорок пятом году. А вот что заявил в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году один генерал, командующий всей западногерманской армией: «В будущей войне нам снова нужно будет бороться на огромных пространствах, как мы это с успехом делали в России». Понял? «…снова нужно будет бороться…» Или вот для чего создавалась Западная Германия: «Мы пойдем на все, пойдем на любые крайности, я подчеркиваю: мы пойдем на все, чтобы вернуть себе советскую зону оккупации». Это сказал министр иностранных дел Западной Германии. Или вот еще для чего: «Наступит час, когда Федеративная республика станет перед вопросом создания нового порядка не только в Западной, но и во всей Европе. Немецкий народ не должен отказываться от веры в то, что он, как народ, живущий в центре Европы, призван выполнить историческую миссию».
Демид скомкал листки, сунул их в папку, захлопнул ее и уставился на Морозова:
– Понял? Историческую!
Морозов очнулся от какого-то странного забытья, встряхнулся:
– Ну и ладно, чего орешь-то?
Демид так и подскочил:
– Чего?! Значит, чего?!
Из папки, захлопнутой Демидом, торчал конец смятой вырезки. Меньшиков выхватил ее, пробежал глазами.
– А вот что сам Аденауэр говорит, ихний теперешний главарь. Вот что… «Мы будем говорить с Советским Союзом, но только вооруженные до зубов!» Это как? Тоже ладно? – Демид быстро нагнулся, сграбастал листок, валяющийся на полу у его ног. – А вот… все немецкие генералы требуют атомное оружие для западногерманской армии. Тоже ладно? Тоже…
Устин опустил глаза.
– Вот, повторяю, для чего создавалась Западная Германия, вот для чего она существует, – сказал Демид. Он подошел к тумбочке, вытащил из нее бутылку с водкой, две рюмки. – А теперь погляди, что вообще в мире делается. Американцы ведь не зря тогда, в конце сорок пятого года, сбросили на Японию атомные бомбы. Сейчас все советские газеты кричат: не было необходимости бросать эти дьявольские бомбы, Япония, мол, и так была побеждена. Не-ет, была необходимость! Этими бомбами Россию запугать хотели. Ведь не шутка эти бомбы! А после этого американцы и начали подбирать к своим рукам где что можно, начали захватывать самые удобные ключевые позиции. Из Ирана советские войска убрались восвояси, Корею разделили на две части. Вьетнам тоже. О Западной Германии я уже все объяснил. Так везде, говорю, где можно. Китай вот не могли удержать, жалко. Да все равно кусочек оторвали. Остров Тайвань – это, я скажу, штучка, это ключик, лежащий в кармане Америки.
– Чего им откроешь, ключиком этим? – мрачно произнес Устин. – Так и заржавеет в кармане…
– Кто знает, кто знает… Ты гляди, говорю, пошире, что в мире делается. После этой атомной бомбежки почти весь мир начал прислоняться к Америке.
– Так уж и весь…
– Ну! Не скаль зубы. Коль не весь, то почти весь. И Америка начала обкладывать помаленьку Россию военными базами. И обложила… Так вот, еще раз спрашиваю: зря это все разве делалось? Америка объявила русским экономическую войну, не стала торговать с Советским Союзом сама, запретила всем другим странам, кому могла запретить…
Демид налил в рюмки и как-то устало, без прежнего подъема закончил:
– Все это вместе и называется «холодная война». Видишь, она идет, эта война, она не прекращается ни на один день после мая сорок пятого года. Придет время – она превратится в горячую. Придет час, наступит минута…
Демид опрокинул в рот рюмку, усмехнулся:
– А ты: зачем о Маутхаузене рассказываешь… Придет время – снова немцы понастроят концлагерей. Немцы в Христа, говорю, верят. А Христос давно ходит по земле незримо, готовит силы для последнего справедливого суда… Бери, что ли, рюмку. Так как же, дошло?
– Спасибо за лекцию, – Устин почесал в бороде. – Доходчиво все объяснил, как школьнику. – Морозов сжал в кулаке рюмку, точно хотел раздавить ее. – А только, ты думаешь, я сам, что ли, ничего этого не понимаю? Конечно, кой-каких статеек твоих и в глаза не видал. Этого Деница твоего, например… Но газетки все же почитываем. А в них…
– Что в них? – предостерегающе поднял голову Демид. – В советских газетах одна голая пропаганда, бахвальство сплошное.
– Пропаганда? – переспросил Морозов и покачал головой, будто жалея Меньшикова. – Ты не считай других-то дурнее себя. Все ж таки кое об чем я способный пока и сам думать. Раньше, когда мы с тобой молодыми были, Россия только против нас на дыбы встала. А теперь – весь мир, вся земля. Вот тебе и пропаганда. Вот тебе и бахвальство.
– Не вижу что-то… – начал было Меньшиков, но Морозов перебил его, вскрикнул:
– Врешь! А что делается в Азии, Африке, на Ближнем и Дальнем Востоке – ты не видишь?! Что ни месяц, то новый народ освобождается из-под власти прежних властителей…
– Это еще надвое бабушка нагадала.
– А хоть натрое, хоть напятеро… Там все кипит, как в котле. И рано или поздно… Э-э, да разве ты поймешь…
– Тоже мне политик! – сказал Демид, усмехнувшись. – Чего тебя Африка беспокоит? Куда чернокожие негры из-под власти белых денутся? С чем они против пушек пойдут? С кулаками?
– А в России с чем против пушек шли?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что Демид, растерявшись, хлопнул глазами раз-другой…
– Вот то-то и оно, – ядовито продолжал Устин. – Я читал недавно в газетке – в Японии народ требует главного правителя снять. Фамилию его забыл, кошачья такая фамилия…
– Киси, – подсказал зачем-то Демид.
– Ага, кошачья, говорю… А у него, поди, пушки-то тоже есть. И у корейского есть. А пишут – сбежал из страны. Что же он не стрелял из своих пушек, чтоб утихомирить народ?
Умолкнув, Морозов ждал ответа минуту-другую, глядя прямо в мутноватые от времени глаза Демида. И не дождался, спросил:
– Чего молчишь-то? Или нечего отвечать? Или опять скажешь – пропаганда все это советская?
– Эх, Устин, Устин! – шевельнулся наконец Меньшиков. – Да все это ведь шибко сложно… Вон ты в какие дебри залез! Тут сложная политика…
– А ты не юли! – опять повысил голос Устин. – Никаких тут сложностей, все понятно, как дважды два. Вон в самой Америке во всех городах рабочие бастуют, а пушки что-то тоже против них не выдвигают. Попробуй выдвинь. Разок-другой она еще стрельнет в народ, а потом куда? То-то и оно… И так – по всей земле, по всем странам. А то – дебри…
Лоб у Морозова взмок. Он вытер его ладонью, заговорил спокойнее, рассудительнее, сам прислушиваясь к своим словам и будто удивляясь им:
– Нет, Демид, кончилась наша надежда. Зря мы сидели в норах и ждали чего-то. Вон недавно коммунисты всех стран снова чуть не месяц совещались в Москве. Давно они объединились уж, и, видно, это такая сила, которую вовек не осилишь. Да и сами они открыто заявляют, что жизнь теперь они определяют, а не те твои «умные» люди, про которых ты расписывал тут, на кого мы с тобой все надеемся…
– Поглядим еще, – вставил Демид.
– А чего тут глядеть? – вяло промолвил Устин и опять устало вытер мокрый лоб. – Мы вот в колхозе тоже иногда беседуем об мировых делах. Захар наш тоже объясняет: «Борьба не кончилась. Идет, говорит, последняя битва». Но… проигрывали-то мы всегда, вот в чем вопрос.
– Слушай, Устин, – сдержанно произнес Меньшиков. – Я что тебе хочу втолковать? Конечно, проигрывали. Но сейчас времена изменились. Сейчас – атомная, водородная бомбы. Сейчас сделана такая подготовка, какой никогда не делалось раньше. И Захарка прав – именно последняя битва приближается. И сейчас одолеет тот, кто первый кнопочку нажмет. А кто? Немцы. Они не сробеют, будь спокоен. Только дали бы им атомную бомбу. Вот что надо понять тебе. Так что рано, Устин, слюни распускать. Возьми себя в руки…
– Ну и дадут, так что? Да ведь их за десять минут… Всю ихнюю землю за десять минут сожгут, если что… если они только вздумают…
– Кто знает, как оно все получится… Немцы – народ хитрый. Когда получат атомное оружие, они, может, выберут момент, да и пукнут этой ракетой в Америку. Те подумают, что ударили русские, – и начнется. Сами-то они и останутся как под коромыслом. Только пригнутся…
– А мы?
– Что мы?
– Да как мы-то? Сгорим ведь. Какая нам с тобой от этого выгода?
Демид выпил еще одну рюмку, встал.
– Вот что, Устин… Пьяный уже я, пойду отдыхать. На прощание вот что скажу. Может, и мы сгорим, я не знаю. Но, по мне, лучше уж сгореть, чем так вот, как сейчас… Пусть я сгорю, но пусть вместе со мной и все остальное пеплом возьмется, все. Все!!
Устин качнул головой. Нельзя было понять, соглашается он с Демидом или нет.
– А может, еще не сгорим, – продолжал Демид, раздувая побледневшие ноздри, – Может, еще… Вот тогда уж погуляем на старости лет! В последней войне немцы сожгли, расстреляли, задушили почти пятьдесят миллионов человек.
– И это ты подсчитал?
– Без меня подсчитано. Если им удастся начать новую войну, если они возьмут верх в этой войне, они сожгут и отравят в душегубках миллиарда полтора, а то и два. И я, если Господь сподобит, буду помогать им, сколько хватит сил. Вот на что я надеюсь… Вот чем я живу.
Демид говорил, а глаза его, и без того огромные, делались все больше и больше. Они наливались кровью.
– Ну отдыхай и ты. – Меньшиков поднялся. – Спи спокойно. Утром провожу тебя.
Демид широко раскрыл рот, с хрустом зевнул, аж на глазах выступили слезы. «Гляди-ка, слезы, а не кровь!» – удивился даже Устин.
А Меньшиков, помахав рукой, быстро, торопливо пошел к двери, оставив на столе папку.
Демид ушел, а Морозов долго и безмолвно сидел на кровати, забыв про зажатую в кулаке рюмку.
Глава 27
Пистимея выпила две чашки густого, черного чая, отодвинула от себя нетронутое варенье и пирожки с сушеной малиной. Две девушки, что накрывали вчера вечером стол для Демида с Устином, поспешно начали мыть посуду.
– Что так, сестрица? – участливо спросила пожилая женщина, собиравшая вчера осколки разбитой Устином рюмки, мать этих девушек. – Покушала бы перед дорожкой.
– Не хочется что-то… Где Семен-то? Позови-ка.
– Ну, ин ладно, я малинки сушеной сейчас пошлю Марфушке на заезжий двор, она в сани вам уложит. Хорошая у нас нынче малина была, насыпь насыпью, – И повернулась к дочерям: – Ну-ка, кликните там батьку! Не слышите, что ли, кто зовет… Потом полы начинайте по всем комнатам мыть да к студии[4] готовьтесь.
Через несколько минут вошел низкорослый, давно не бритый, с тупым подбородком человек, в котором Устин вчера по голосу узнал нищего, приходившего к ним в Зеленый Дол. Звали его Семеном Прокудиным.
– Ну? – приподняла голову Пистимея.
– С полчаса назад подходил к дверям – почивают Дорофей Трофимыч. Пойду еще взгляну.
Семен ушел. Пистимея помолчала и спросила:
– На студии-то Дорофей Трофимыч, что ли, проповедь говорить будет?
– Ага, сами самолично… К вечеру велели собрать братьев и сестер во Христе.
– А не опасно?
– Так ведь Христос с нами. Какой-то новый документ изучать будем. Очень уж важный, говорят Дорофей Трофимович, сами разъяснять станут…
– У Селиванова Митрофана все собираетесь?
– Ага, у него.
– Менять бы места занятий-то. Не дай Бог, приметят…
– Да, это верно. Хотя и то сказать – у Митрофановых дом в тихом, удобном месте стоит…
Опять вошел Прокудин, кивнул Пистимее головой:
– Идемте. Звали.
Демид сидел за пустым столом. Едва Пистимея вошла, он поднялся, шагнул навстречу, раскинул руки, обнял ее за плечи:
– Здравствуй, здравствуй, Пистимея… Сколько лет, сколько зим! Вот уж рад я встрече… Всемогущ и благосердечен бог наш Иегова, способствовавший встрече!
– Здравствуй… Демид, – несколько растерянно произнесла Пистимея.
Демид нахмурился, сказал:
– Дорофей я, Кругляшкин. Давай уж старые имена не вспоминать. Ты не обижайся. – Он взял ее за правую руку. – Семен Прокудин надежный пионер, проверенный слуга святой охраны. Он подслушивать не будет. Да ведь… и стены уши имеют. А моего имени никто не должен тут знать…
Пистимея хотела отнять руку, но Демид удержал ее, разглядывая обрубленные пальцы…