-- Человеку, которому достанусь я, очень повезет, -- внезапно донеслось до меня.
Моя собеседница замолчала, положив руки на стол ладонями вверх. И попросила меня
хорошенько вглядеться в них.
-- Вот что делает с тобой жизнь, -- вырвалось у нее.
-- Но вы красивы, -- искренне и горячо возразил я. -- И ваши руки меня ни в чем
не разубедят.
Она осталась при своем мнении, прибавив задумчиво:
-- Но была когда-то красива. Это теперь я такая: усталая, вымотанная... Господи,
сбежать бы от всего этого! Париж -- он такой соблазнительный, не правда ли? Но
поверьте моему слову: он смердит. Я всегда зарабатывала себе на жизнь...
Посмотрите, посмотрите еще раз на эти руки! Только здесь -- здесь вам не
позволят работать. Здесь из вас хотят высосать всю кровь. Je suis francaise,
moi, mais je n'aime pas mes compalriotes; ils sont durs, mechants, sans pitie
nous*.
Я мягко остановил ее, напомнив об ужине. Мы ведь собирались куда-нибудь пойти?
Она рассеянно кивнула, все еще полная негодования по поводу бездушных своих
соотечественников. И не сдвинулась с места. Вместо этого она обвела пытливым
взглядом площадку. Пока я терялся в догадках, что на нее нашло, она внезапно
поднялась на ноги и, с умоляющим видом склонившись надо мной, спросила, не
соглашусь ли я несколько минут подождать ее. Дело в том, торопливо объяснила
она, что в кафе напротив
____________
* Я ведь сама француженка, но, признаться, не выношу моих соотечественников; они
черствые, злые, им чуждо сострадание (фр.).
380
у нее назначено свидание с одним набитым деньгами старикашкой. Не исключено,
конечно, что он уже смылся, но проверить все же не мешает. Если он еще там,
можно чуточку подзаработать. Она обслужит его по-быстрому и как можно скорее
вернется. Я сказал, чтобы обо мне она не тревожилась.
-- Не торопись и вытяни из старого павиана все, что сможешь, -- напутствовал ее
я. -- Мне спешить некуда. Я подожду тебя здесь. Только не забудь: у нас с тобой
ужин на очереди.
Я смотрел, как, проплыв по улице, она нырнула под своды кафе. Маловероятно, что
она вернется. Набитый деньгами старикашка? Скорее уж она побежала умиротворять
своего maquereau*. Мне представилось, как он выговаривает ей за то, что она
сдуру приняла приглашение простофили-американца. Кончится тем, что, поставив
перед ней сэндвич и кружку пива, ее благоверный отправит ее обратно на промысел.
А заартачится -- тут же влепит ей звучную оплеуху.
К моему удивлению не прошло и десяти минут, как она вернулась. Разочарованная и
повеселевшая одновременно.
-- Мужики редко держат свое слово, -- заметила она. Само собой, за исключением
м-ра Уинчелла. М-р Уинчелл-- тот вел себя по-другому. -- Он всегда выполнял свои
обещания, -- сказала она. -- Пока не отбыл за океан.
Молчание м-ра Уинчелла не на шутку озадачивало ее. Договорились, что он будет
регулярно писать ей, но с момента отъезда прошло три месяца, а она не получила
от него ни строки. Она пошарила в сумочке, надеясь отыскать там его визитную
карточку. Может быть, если я, на моем английском, напишу за нее письмо, он
ответит? Но карточка так и не обнаружилась. Ей, правда, запомнилось, что живет
он в помещении какого-то клуба атлетов в Нью-Йорке. По ее словам, там же обитает
и его супруга. Подошел гарсон; она заказала еще чашку черного кофе. Было уже
одиннадцать, а, быть может, и больше, и я всерьез засомневался, что нам удастся
попасть в простой, недорогой ресторанчик из числа тех, что она имела в виду.
Я все еще терялся в размышлениях о м-ре Уинчелле и таинственном клубе атлетов,
где он предпочел обосноваться, когда откуда-то издали до меня донесся ее
голос:-- Послушай, я не хочу, чтобы ты на меня тратился.
Надеюсь, ты не богат;
впрочем, мне нет дела до того, сколько у тебя денег. Для меня просто поговорить
с тобой -- уже праздник. Ты не можешь себе представить, что чувствуешь, ког-
__________
* Сутенера (фр.).
381
да с тобой обращаются как с человеком! -- И вновь забушевал вулкан воспоминаний
-- о Коста-Рике и других местах, о мужчинах, с которыми она спала, и о том, что
это не было ремеслом, ибо она их любила; и о том, что она должна была
запомниться им на всю жизнь, ибо, отдаваясь тому или иному мужчине, отдавалась
ему телом и душой. Она опять поглядела на свои руки, потерянно улыбнулась и
запахнула вокруг шеи свою потертую горжетку.
Вне зависимости от того, сколь многое в рассказе Мары было плодом фантазии, я
сознавал: чувства ее честны и неподдельны. Стремясь хоть как-то облегчить ее
положение, я предложил ей -- пожалуй, не слишком осмотрительно -- все деньги,
что у меня были с собой, намереваясь тут же встать и распрощаться. У меня не
было никаких задних мыслей: просто хотелось дать ей понять, что она не обязана
терпеть мое присутствие в благодарность за такую малость, как ужин. Даже
намекнул, что, быть может, ей стоит побыть одной: прогуляться по улицам,
напиться, выплакаться. Намекнул так деликатно и тактично, как только умел.
И все же она не обнаружила стремления расстаться со мной. В ней явно боролись
противоречивые импульсы. Она уже забыла, что голодна и замерзла. Несомненно, в
ее сознании я уже пополнил ряды тех, кого она любила, кому отдавалась телом и
душой, -- и тех, кому, по ее словам, суждено было запомнить ее навсегда.
Ситуация становилась столь щекотливой, что я вынужден был попросить ее перейти
на французский: не хотелось, чтобы все нежное, хрупкое, интимное, что, рождаясь
в ее душе, находило выход наружу, обезображивалось, облекаясь в ее чудовищный
костариканский английский.
-- Поверь, -- выпалила она, -- будь на твоем месте другой, я бы уже давно
перешла на французский. Вообще-то мне трудно говорить по-английски; я от этого
устаю. Но сейчас я чувствую себя иначе. Разве это не прекрасно -- говорить
по-английски с кем-то, кто тебя понимает? Бывает, ложишься с мужиком в постель,
а он с тобой ни слова. Я, Мара, его нисколько не интересую. Не интересует
ничего, кроме моего тела. Что я могу дать такому?.. Вот, потрогай, видишь, как я
разгорячилась... Я вся горю.
В такси, по пути к Авеню Ваграм, похоже, ее совсем развезло. -- Куда вы меня
везете? -- спросила она, будто нас занесло в какую-то неизвестную и нежилую
часть города. -- Всего-навсего въезжаем на Авеню Ваграм, -- отозвался я. -- Что
с тобой? -- Она озадаченно огляделась вокруг, словно для нее было новостью само
существование улицы с таким названием. Потом, уловив мой недоумеваю-
382
щий взгляд, рывком притянула меня к себе и впилась зубами в мой рот. Кусала она
крепко, как животное. Изо всех сил обняв ее, я погрузил язык в неизведанные
глубины ее горла. Моя рука лежала на ее колене; приподняв край платья, я
просунул ее выше, туда, где колыхалась горячая плоть. Она вновь принялась
покусывать меня -- в рот, в шею, в мочку уха. И вдруг высвободилась со словами:
-- Моn Dieu, attendez ип реи, attendez, je vous en prie*.
Мы уже проехали место, в которое я намеревался ее пригласить. Перегнувшись к
водителю, я попросил его развернуться. Когда мы вышли из машины, она глазам
своим не поверила. Мы стояли у входа в большое кафе на склоне Мариньяна. Из зала
доносились звуки оркестра. Чуть ли не силой я втолкнул ее внутрь.
Сделав заказ, Мара извинилась и вышла: ей надо привести себя в порядок. И только
когда она вернулась за стол, мне впервые бросилось в глаза, как плохо она одета.