Отходили под прикрытием пулеметов и нашего единственного Т-26. Отход был труден. Вражеская пехота атаковала с двух сторон: из Славуты, в которой стоял большой гарнизон, и из деревни Перемышль, где, как мы установили, обосновался штаб 98-й пехотной дивизии.
Появились раненые. Немцы все наседали и наседали. Уверенные в своем численном превосходстве, они отважились углубиться в лес, норовили зайти нам во фланг.
Только к рассвету оторвались от противника, перевели дыхание. Командиры стали проверять людей, и тут обнаружилось: не все раненые вынесены, пропала Маруся.
Недавно появилась Маруся в отряде, а нет бойца, который не знал бы о ней. Единственная девушка среди сотен мужчин!
Когда Плотников привел с собой плачущую Марусю, я был немного озадачен. Но все обошлось хорошо. Вдоволь наревевшись от того, что у нас нет самолета и мы не отправим ее по воздуху к маме, Маруся выпила кружку воды, которую поставил перед ней Плотников, вытерла рукавом слезы и деловито спросила:
- Раненые у вас есть?
Маруся оказалась на редкость деятельной девушкой. Она возилась с ранеными, стирала бинты, чинила обмундирование, ходила в разведку.
Когда Маруся первый раз попросилась с разведчиками, я удивился: "Куда уж тебе в разведку?".
- Считаете меня трусихой? - недоверчиво спросила Маруся.
- Нет, почему же?
- Я и в самом деле трусиха. Но ведь надо в себе преодолеть страх, правда? Потом, вообще неправильно отправлять разведку без медперсонала...
Петренко, узнав, что Маруся пойдет с разведчиками, на всякий случай авансом дал нагоняй Гартману.
- Если будешь форсить перед девицей, петушиться, черепушку под пули подставлять, вылетишь из разведки. Понял?
- Понял, товарищ майор, - безропотно соглашался воентехник.
Отрядная жизнь текла по-прежнему. Но многие почему-то стали пробовать бриться. Жердев постриг клинышком свою цыганскую бороду. Курепин подшил однажды белый воротничок. Оксен прикрыл коричневую лысину пилоткой, а я... я пытался лихо закрутить усы, отросшие за время похода...
Вечером на поиски раненых и Маруси отправилась группа во главе с Сеником. Нужно было тщательно обшарить лес, каждую балку, овражек. А если тщательно, лучше Сеника никого не подберешь.
Сеник отыскал раненых в чаще, у ключа. Маруся с простреленной рукой была здесь же.
Снова плача, как при первой встрече, девушка рассказала;
о тревогах прошлой ночи.
Во время перестрелки она с восемнадцатью ранеными укрылась в овраге. Наши отошли. В овраге появились немцы. Увидели раненых. Что они говорили, делали, Маруся не помнит. "Я как в беспамятство от страха впала". Но гитлеровцам было не до раненых. Посудачили и ушли. Едва они исчезли, Маруся оправилась, принялась перетаскивать бойцов в другое место. Те, что в состоянии были передвигаться, ползли сами. За день трое тяжелых умерли.
- Я знала, что вы нас будете искать, не бросите, только боялась, как бы фашисты раньше не пришли. Так боялась, слов нет! - сквозь слезы повторяла Маруся. - Трех товарищей сама похоронила...
В воздухе опять самолеты. Мелкие бомбы рвутся в вершинах сосен и дождем осколков падают на землю. Отрывистые пулеметные очереди напряженной дробью звучат над лесом. После каждого захода новые раненые, а то и убитые.
Мы не отвечаем, не выдаем себя. Но почему, собственно, не отвечаем, почему молчим? Немцы ведь обнаружили нас, не отстают ни на шаг. Видно, не я один так думаю. Будто выполняя чью-то команду, все начинают стрелять по снижающимся самолетам. И вдруг на крыле одного из них вспыхивает оранжевое пламя, через секунду самолет окутывается черным дымом и стремительно, прижимаясь к вершинам деревьев, исчезает с наших глаз.
У фашистов одним самолетом меньше. В отряде споры - чья пуля попала.
Когда совсем стемнело, к Сытнику подбежал запыхавшийся сержант Андреев, который шел с разведкой.
- Товарищ майор, впереди, в лесу, костры. Много костров!
Сытник поворачивается, и по колонне от роты к роте несется: "Стой! Стой! Приставить ногу!"
- Чьи же это костры?
- Непонятно, товарищ майор, на немцев не похоже. По колонне новая команда:
- Воентехника Гартмана к начальнику штаба.
- Берите людей,- приказывает Сытник Гартману, - выясните, кто там. Да побыстрее.
- Стоп, - вмешивается Петренко. - Сам пойду. Могу уже. Воентехник будет моим заместителем.
-Захватите пленного,- приказывает Сытник.- Без пленного не возвращайся.
Проходит около часу. Колонна, как двигалась взводами, ротами, так и спит повзводно, поротно.
Сквозь дрему слышу голоса. Неужели заснул?
Перед Сытником стоит человек в немецком кителе. Глаза завязаны, во рту кляп. Едва вынули клян, лес огласился добротной русской бранью.
Мне кого-то напоминает этот голос. Но кого? С глаз задержанного сняли повязку. Секунду, остолбенев, смотрим друг на друга.
- Федя!
- Николай!
Бывают же встречи! С двадцать девятого года ни разу не виделись. Федя Сеченко был тогда командиром дивизиона, я у него в дивизионе командовал батареей...
- Чего угодно ожидал, но только не захвата в плен твоими хлопцами, смеется Федя.- Пошел за нуждой в кусты. Вдруг сзади наваливаются. И слова сказать не дали.
Но вдруг смех прекращается. Сеченко проводит рукой по небритым щекам и совсем другим голосом сообщает:
- Исполняю обязанности командира гаубичного полка сто двадцать четвертой стрелковой дивизии. А в полку том двадцать пять душ. Расчехвостили нас на Икве у Вербы... Есть такое благословенное местечко.
- Это местечко нам тоже известно. Что все-таки осталось от дивизии? Кто командует?
- Осталось негусто. Главным образом обозы. А за начальника у нас командир четыреста шестого стрелкового полка полковник Новиков. С ним батальонный комиссар Басаргин. Новиков сильно в ногу ранен, с повозки не слезает.
- Веди к Новикову.
Нехотя поднимаются люди. Заработал мотор Т-26.
- Эка у вас, танк даже имеется, - заметил Сеченко. - Богато живете.
В пути не выдержали. Предались воспоминаниям.
- Помнишь, - начал я, - над нами кинофабрика шефствовала. Когда с учений едем, ты норовишь дивизион обязательно мимо той фабрики пустить. Покрасоваться верхом, чтобы девчата из окон видели.
- Было! - опять хохочет Федя. - А как с маневров возвращались! Дороги народом забиты. Цветов столько, будто все сады на Украине оборвали. В руки суют яблоки, пироги. И до чего же народ любил нас...
Подошли к группе командиров. Сеченко объяснил, кто мы такие. Навстречу поднялся тонкий, стройный человек в гимнастерке, перекрещенной ремнями.
- Старший батальонный комиссар Басаргин. Слышали о вашем отряде, рады познакомиться... Не худо бы сообща действовать.
- Разумеется, не худо. Только надо прежде с товарищем Новиковым поговорить.
Новиков с открытыми глазами лежал на телеге. Смотрел на звезды. Он был, видимо, высокого роста, перевязанная нога, укрытая полушубком, торчала с подводы. Не меняя позы, лишь скосив глаза, Новиков выслушал все, что ему доложил Басаргин, потом тяжело повернулся на бок, поздоровался с нами. Рука у Новикова жесткая, горячая.
- Каковы ваши планы? - поинтересовался я. Новиков коротко бросил:
- Через час форсирую Горынь у Барбаровки.
- Нельзя ли отложить форсирование часа на два?
- Нельзя.
- У нас в отряде люди двое суток ничего не ели. Не поможете ли продуктами?
- У самих ничего нет.
- Тогда дайте две-три лошади, кониной накормим.
- Лишних лошадей не имею.
- На нет и суда нет. Ознакомьте, пожалуйста, подробнее с планом форсирования.
- Начальник штаба, доложите бригадному комиссару. Новиков лег на спину, давая понять, что разговор окончен.