А мне с малолетства страшно нравились латиноамериканские штучки-дрючки. Порывистые движения, огонь страстей!
- Господи, как красиво! Откуда у немки испанская грусть?! - иронизирую я. - Тебе бы стихи писать, а не унылую прозу о смерти.
- Не волнуйся, в моей прозе есть и любовь, и гибель... - Анна неожиданно теряется. - Некоторые козлы этого не почувствовали.
- И кто же они, эти козлы? - я невольно любуюсь искрящейся молодой женщиной и думаю: "Неужели она заныкала пистолет?.. Зачем?.."
- Почему у тебя нет никакой музыки? - вдруг ни с того ни с сего спрашивает Анна. - Мне что-то захотелось танцевать. У твоего деда музыка есть?
- Стоит "ящик" - аудиоцентр. Но есть ли диски или кассеты - не знаю.
- Прошу тебя: сходи вниз. Там в вестибюле музыкальный киоск. Лучший в городе. Тут ведь все-таки интуристовская гостиница, хотя вы ее в связи с военной обстановкой упорно в казарму превращаете. Здесь раньше приличные люди бывали, классику покупали. Я сама кое-что брала. В том числе и какие-то испанские аудиокассеты. Сходи! Черные глаза Кармен смотрят на меня с мольбой.
- Не хочется что-то. Удобно ли это будет - танцы устраивать в номере шефа.
Мы с ним балов тут еще не закатывали.
- Я догадываюсь, что вы тут закатывали, - машет рукой Кармен. - Глаза водкой залили, животы мясом набили, и давай рассуждать о тяжкой доле русского народа! Что, не так?
- Может, и так, - нехотя соглашаюсь я и пускаюсь в откровения: - Ты знаешь, я раньше никогда не похмелялся водкой. Переберу иной раз, пива с утра выпью - и в порядке. А тут с дедом стал работать, он меня и сломал. Пьем же, как сапожники.
Особенно Соломин. Его все время таскают по всяким баням, банкетам, гостям...
Утром ходит по кабинету из угла в угол - мрачный, как сыч, щеки сиреневые... Я молча за пивом сгоняю, поставлю трехлитровую банку на стол и предлагаю: "Ваше превосходительство, может, пивка для рывка?" - "Можно", - говорит. А через полчаса, уже поправившись, начинает: "Знаете ли вы, господин майор, что пиво - не строевой напиток?" - "Виноват, - говорю, заблуждался я в своей короткой жизни.
Исправлюсь". - "Сколько эта злодейка стоит?" - спрашивает и протягивает деньги.
Я - опять в магазин. И так каждый день. У него уже здесь сердечный приступ был. В нашем военном госпитале капельницей из криза выводили...
- Кошмар, - качает головой Анна.
- Ну, я молодой. И то тяжело. А дед?! Прямо жалко его. Как он выдерживает?
И ведь не скажешь, что алкоголик. Недавно после брифинга ему говорю: "Ох, как вы красиво поддели последний телерепортаж энтэвэшников! Да и вообще, хорошо выступили". А он мне: "Ты думаешь, Андрюша, я что-нибудь помню? На автопилоте с утра". Я обомлел. Шестьдесят девять лет мужику!
- Какой он мужик? Старый, спившийся бюрократ, неспособный на взлеты и падения, уставший от страхов и от талантов. Ему уже не надо ни жены, ни любовницы, - встряхивает волосами Кармен. - Так, существо среднего пола.
- Ну, при чем тут это? - обижаюсь я за Соломина. - По-твоему, мужик тот, кто бабу увидел и вперед - в штыковую атаку с членом наперевес?
- Ой, ну конечно, нет! - смеется Анна. - Но, кроме чиновничьей суеты, фальшивых разговоров о судьбе Отечества и водки, что-то же еще должно быть. Какоето дело большое надо делать, талант в себе найти, развивать его - ну не знаю - вечный двигатель изобретать, дом строить, обои переклеить в конце концов. Я с детства страдаю из-за этой мужицкой лени, инертности душевной. Я, кстати, и с танцами рассталась из-за этого. Ни одного приличного партнера не было. Все какие-то вареные, руки вечно потные... Единственная задача - за задницу лапнуть. Тьфу!
- Вот какие мы все гады, - подыгрываю я. - Мужик нынче сволочь пошел:
мелкий, потный и похотливый...
- А что, не так? - останавливается Анна. - Один ты вот почему-то еще не облапал. Даже когда я предлагала меня обыскать... Странно.
Хотя начинал резво. На улице гарцевал, как молодой жеребец на выгоне. "Девушка, давайте споем дуэтом!" - передразнивает меня Анна. - А теперь вот отчего-то скис. Испугался женщиныубийцы?
- Не надо об этом, не порти вечер, - искренне прошу я, внутренне содрогнувшись от слова "убийца".
Дурные мысли возвращаются. Мне хочется избавиться от них, и я спрашиваю:
- Почему ты не расскажешь мне правду про пистолет?
- А не хочу, - с вызовом говорит Анна. - Пусть этот рыжий идиот помучается.
В следующий раз будет головой думать, а не головкой.
- Он и так уже мучается. Мало того, что боится доклада наверх от Соломина, так еще подозревает, что ты - из ФСБ.
Анна останавливается посреди комнаты и громко смеется, закрыв лицо руками.
- Ты что, тоже так думаешь? - спрашивает, отсмеявшись.
- Я уже не знаю, что и думать, - безнадежно машу рукой.
- Нет, подожди, - вскидывает плечи Кармен. - Куртку он мою обшарил, я вся - вот, на виду. У меня что - такое вымя, что пистолет может затеряться? - и Анна прижимает ладони к своей груди. - Где я еще могу спрятать оружие?.. Я сказала ясно и четко: пистолет в мусорном ведре. Если его там нет, то это не мои проблемы!
- И не мои.
- Ладно, проехали, - спускает пар Анна и устало садится рядом, окатив меня волной своих резковатых духов.
Мы долго молчим. Кармен курит, уставившись в голую стену, и думает о своем.
Я подхожу к окну и прячу руки в карманы. Они налились зудом и готовы схватить Анну в охапку...
- Чего сидим? - устало роняет Кармен - Пошли к твоему замшелому камню истории - разбередим его усталое сердце и добавим свежей крови.
- Пошли, - соглашаюсь я и вздыхаю, чуя скандал.
X
Негромко стучу в дверь и слышу неспешные шаги старого человека. Замок щелкает, и перед нами возникает одутловатое лицо Виктора Алексеевича с лиловыми щеками. Он при полном параде: в костюме-тройке и свежей рубашке.
- Ребята, вы что, смерти моей хотите? Больше часа прошло. У меня сейчас сердце остановится, - и Соломин отступает в сторону. - Прошу к нашему шалашу!
Анна входит первой, щекоча старые ноздри шефа ароматом своих духов.
- Хотя я понимаю: дело молодое, - еле заметно улыбается дед, среагировав на запах и парад-алле Кармен в черно-красных тонах. - Спасибо, что уважили старика и до утра не задержались!
- Ваше превосходительство, - картинно кланяюсь я и в пакете звякают бутылки, - задержались в связи с разгоревшейся дискуссией о путях спасения отечественной литературы.
- Боже, какие благородные помыслы и высокие страсти вас обуревают! закрывая дверь, ворчит Соломин. - Вот кто, оказывается, бережет Родину и ее нетленный дух.
- Да, - подыгрываю я, - нам, молодым, предстоит продолжить дело отцов и дедов: возродить Россию, поднять ее с колен.
- Кто-то поднимает Россию с колен, а кто-то пристраивается к ней сзади...
Пардон, мадам! Невзначай вырвалось, - виновато зыркает шеф на Анну и идет к холодильнику. - Ребята, не стесняйтесь, берите здесь все: курицу, салат... Грузите на стол. А я присяду, с вашего позволения. Что-то мотор барахлит.
Кармен с независимым видом оглядывает большую комнату, останавливая взгляд на широком диване черной кожи, глубоких креслах, низком стеклянном столе, темно-сером паласе, вертикальных белых жалюзи, разглядывает деревянную раздвижную стену-гармошку, отделяющую спальню... Внимательно все осмотрев, она с поразившей меня проворностью бросается к холодильнику. Пока я расставляю бутылки, она сервирует стол и искоса поглядывает на Соломина.
- Виктор Алексеевич, вы бы хоть пиджак сняли и галстук ослабили, наконец говорит она вкрадчиво. - У вас здесь накурено, дышать нечем. Тут и молодому да здоровому дурно станет.
- Анечка, деточка, все равно когда-нибудь помирать, - задыхаясь, отвечает дед.