- Так лучше уж при полном параде, чем в домашнем халате и шлепанцах. Тем более - дама в гостях.
- Вот они, люди сталинского закала! - хоть и с иронией, но искренне произношу я за столом. - Старая школа!
- А это правда, что вы потомственный дворянин? - препарирует деда Кармен. - Мне Андрей сказал.
- Вот болтун, - улыбается Соломин. - Правда, Аня, правда.
- И как это вас советская власть до генерала довела и на державный Олимп пустила при таком сомнительном происхождении? - продолжает резвиться Кармен.
- А советская власть, деточка, была не такая дура, как о ней в последнее время судачат, - и Соломин поворачивается ко мне. - Дай-ка мне, голубчик, сигаретку...
Нет, у меня свои, ты же знаешь... На телевизоре вон лежат... Спасибо!
- Тут я могу с вами поспорить. У этой власти были серьезные помутнения ума, - не сдается Анна.
- Это не помутнения, - спокойно отбивается Соломин, окутываясь дымом. Это просто издержки переходного возраста. У государства, как и у человека, есть свое детство, отрочество, зрелость, старость...
- И смерть, - радостно ставит точку Кармен, сияя глазами в мою сторону.
- К сожалению, - соглашается Соломин.
- Ну что это за разговоры за столом, - встреваю, боясь развития темы, и наполняю рюмки и стаканы. - Прошу! Ваш тост, Виктор Алексеевич.
- Что ж, друзья, - тяжело встает мой шеф, - стол наш хоть и не богат яствами, не в этом его достоинство. Я за свою долгую жизнь за разными столами сиживал и множество блюд и напитков вкусил. И знаете, абсолютное большинство этих застолий не помню. Что ели, что пили, и даже что говорили...
Анна под столом бьет меня по коленке, и я понимаю, о чем она подумала. Ей хочется вставить: "Не помните, потому что, видимо, нажирались вусмерть".
- И не потому не помню, что сознание терял от возлияний, - наносит превентивный удар дед, - я раньше крепок был. Это теперь ослабел, на старости лет. Дело в том, что застолья наши удивительно однообразны и похожи... до неузнаваемости...
Теперь уже я толкаю коленкой ногу Анны: оцени, мол, парадокс! Но Кармен даже бровью не ведет.
- ...Будь то пикник на природе или банкет в ресторане. Я уж про ночные бдения на кухнях не говорю... А вот один юбилей почему-то не забывается. Сам не знаю, почему, - Соломин кашляет, и в груди его хрипит. - Так вот, Константин Симонов праздновал какую-то годовщину. Помню, сервировка стола была любопытная. Из напитков - только водка и сухое вино. А из закусок жареная индейка и овощи а-ля натюрель, ножом почти не тронутые, даже зеленый лук целиком. Вот и все убранство...
- Может, поскупился? - вставляет шпильку Анна.
- Ну, что вы, деточка, - спокойно реагирует старик, сверкнув стеклами очков. - Есть случаи, когда даже Плюшкины раскошеливаются. Да Костя и не был жмотом. Он войну прошел, в окопах жил. Грех его в этом подозревать... И люди, кстати, на банкете были приличные: офицеры-фронтовики, писатели с даром Божьим. Не было дам экзальтированных, прочей публики окололитературной. Разговор хороший никто не портил... Впрочем, что-то я увлекся. Мемуары прямо. Так вот, друзья, давайте выпьем за то, чтобы наше позднее застолье...
Я смотрю на часы: половина второго ночи!
- ...осталось у нас в памяти надолго как светлая страничка нашей жизни. Дай Бог, - дед тянется с рюмкой через стол, сверкнув запонкой. Мы с Анной вскакиваем с дивана.
- Между первой и второй - чтоб даже пуля не пролетела, - тороплюсь я наливать стаканы и поворачиваюсь к Анне. - Ты не хочешь вина?
- Раз уж водку пить начала, то смешивать не буду, - резко говорит Кармен, и я вспоминаю, что она еще после драки с рыжим Олегом хлопнула грамм сто пятьдесят.
- Знаете, Аннушка, вы как-то не сочетаетесь с водкой, - роняет из кресла Соломин. - Вам красное вино к лицу.
- Наверное.
Мне многое к лицу, как всякому подлецу, - красное вино, красная кровь, серебряный стилет и черный крест в изголовье, - глаза Кармен лихорадочно блестят.
- Боже мой! - вздыхает Виктор Алексеевич. - Вы, часом, стихов не пишете?
- Нет, - отрезает Анна. - Я пишу суровую прозу.
- Да-да, вы говорили, - задумывается дед и снова поднимает рюмку. Тогда давайте выпьем за поэзию жизни, а то в ней в последнее время слишком много суровой прозы!
Мы снова чокаемся. Соломин откидывается на спинку кресла, и щеки его розовеют.
- Водка - она сродни лекарству, тот же яд. В малых дозах лечит. В больших - калечит, - начинает новое повествование Соломин. - И многих губит, поскольку о дозах понятия расплывчатые. Помню, прихожу в "Новый мир", - редактором был тогда Александр Трифонович Твардовский - что-то нужно было уладить...
- А Твардовский вам и говорит: "Здравствуй, Бенкендорф! Заходи!" - с кривой улыбкой перебивает Анна.
- Верно, - поднимает белые брови Соломин. - Опять Андрей тебе выболтал?..
Было дело. Так вот, решили мы вопрос с Твардовским, а он и говорит: "Оставайся!
Сейчас редколлегия будет, выпьем..." Я ему в ответ: "Там в приемной уже Маша (жена)
дежурит. Ты в своем уме?" - "Не волнуйся, - улыбается. - У нас тут все отработано".
Смотрю несут большой самовар, чашки с блюдцами, баранки... Расселись все за столом, и пошел разговор. И все это параллельно с чаепитием. Я даже не сразу заметил, что пар не идет. Потом уже все понял, когда чашку наполненную получил и принюхался. Коньяк был в самоваре... Сильно мы тогда напились на этой редколлегии.
Трифоныча так даже под руки вывели и домой повезли. Маша потом так ругалась... В общем, ничего хорошего... Просто национальное бедствие какое-то это пьянство. И я тоже в этом смысле грешный человек...
Повисает пауза.
- Слава Богу, легче стало, - говорит Соломин, кладя руку на свою вялую грудь. - А то сегодня днем потрепали мне нервы... Много было говорено, а затем и выпито. А к вечеру пошел отходняк, как выражается Андрей. У меня сердце и придавило. Сейчас отпустит.
- Не жалеете вы себя, - с вызовом говорит Кармен, - все положили на алтарь Отечества.
- Кстати, об Отечестве, - сверкает очками дед, и я вижу его усталые выцветшие глаза. - Ты пресс-релиз составил по итогам угасшего ноне дня?
- Так точно, Ваше превосходительство! - отвечаю с наигранным задором. Ситуация в нашем неспокойном углу Отечества такова: обстреляны два блок-поста, подорвана на фугасе военная автомашина, трое раненых из Минобороны, двое - из МВД.
- Ох, кровью пахнет, - вставляет Анна с нездоровой радостью.
- Но в целом, - не сбиваюсь я, - обстановка в регионе - под контролем федеральных сил!
- Ну, и слава Богу! - кивает дед и вздыхает, хрипя грудью. - Но завтра утром все же загляни в Дом правительства и собери данные за неделю. Мало ли что еще наколобродят эти архаровцы!
- Все-то вы в трудах, все в заботах великих, - ёрничает хмелеющая Анна, и мы с дедом переглядываемся, недоумевая.
- Ладно, - поправляет Соломин галстук старческой желтой рукой. Наливайка, Андрей, по третьей.
- Святой боевой тост, - объявляет он маргинальной Анне, - пьется молча за тех, кого с нами нет, за убиенных, - и опрокидывает в рот рюмку.
- За убиенных, - повторяет она и пьет по-мужски, залпом.
В душе моей тает праздничный настрой. Я чувствую, как над столом повисает напряженность.
- Хотите, анекдот расскажу? - собираю я в кулак остатки бодрости.
- Любопытно, - поощряет меня шеф и тянется к сигарете.
- Идет Иисус Христос по городу. Видит, толпа побивает камнями женщину, привязанную к позорному столбу. Иисус протискивается сквозь скопище людей, закрывает своим телом несчастную и говорит: "Кто из вас без греха - пусть первым бросит в меня камень!" Все затихают, задумываются... И вдруг откуда-то сбоку в Христа летит булыжник.