- Говорит.
- Это Вы писали? - поднял лоскут генерал Дубельт и показал Петрашевскому.
- Я.
- С какой целью?
- Хотел предостеречь других арестованных в отношении моей личности.
- Чем Вы писали?
- Зубом вентилятора... Отломил и царапал.
- Итак, Вы сознаетесь в том, что пытались вступить в сговор с Вашими соучастниками преступления путем переписки на окраске?
- Нет, - быстро ответил Михаил Васильевич, а потом заговорил медленно, обдумывая каждое слово. - Писанное мной на окраске комнаты ни в какое доказательство принято быть не может. Это было только выражение моих мыслей, и как на основании статьи Уголовного судопроизводства: "Содержащиеся под стражей до объяснения приговора акты совершать могут", ясно показывает, что выражать мысли можно. Но я сознаюсь в порче казенного имущества во время моего пребывания под стражей. - Петрашевский взглянул на писаря быстро записывающего его ответ и медленно продиктовал, - а именно отколке квадратной четверти окраски и вырыватии зуба вентилятора. За порчу окраски комнаты следует на мой счет ту стену, от которой она отбита, перетереть и перекрасить, ровно, как и вентилятор исправить. Чтоб так было поступлено, того требуют законы справедливости и нравственности - так желаю и я, ибо ничего незаконного, несправедливого и безнравственного никогда не желал.
- Понятно... Расскажите, когда, где и каким образом Вы познакомились с Черносвитовым? - вкрадчиво спросил генерал Дубельт.
Петрашевский вздрогнул при имени Черносвитова, метнул взгляд в сторону Дубельта и машинально повторил, почти воскликнул:
- Черносвитова?
Дубельт кивнул.
"Значит Черносвитов?" Вспомнилось широкое, скуластое лицо Черносвитова, с монгольскими глазами, с подкрученными вверх усами. Верно угадал Достоевский. А он не верил, что Черносвитов провокатор. Вот зачем тот вынюхивал о тайном обществе, планы бунта предлагал. Все им известно. Не надо скрывать ничего о Черносвитове.
- Черносвитова привез ко мне в одну из пятниц Петр Латкин, купеческий сын...
- Что за человек Черносвитов? Каким он Вам показался? Не чувствовали ли Вы в нем желания бунта? - спросил на этот раз князь Гагарин.
- С полным чистосердечием могу сказать: Черносвитов желал возмущения народного и не скрывал этого.
- Нам известно, что в одну из пятниц, по уходе гостей, Черносвитов, оставшись наедине с Вами и Спешневым, между прочим, говорил, что не может быть, что в России нет тайного общества, доказывая это пожарами в 1848 году и происшествиями в низовых губерниях. Так ли это?
- Подтверждаю... Сказано это было Черносвитовым.
- Когда он Вас со Спешневым пригласил к себе,и Вы отправились к нему, по дороге Спешнев говорил, что он будет выказывать Черносвитову себя главою целой партии. Объясните эти слова Спешнева и расскажите, что происходило у Черносвитова и в чем состояли Ваши разговоры?
- Когда мы шли к Черносвитову, я спросил у Спешнева, неизвестно ли что хочет им объявить Черносвитов. Он ответил, что разговор пойдет о серъезном деле, и сказал мне, что для важности он хочет объявить себя главою партии коммунистов, а что я пусть буду чем есть, то есть человеком, желающим мирной реформы и усовершенствования общественного. Целью же своей он полагает бунт крестьян. Я поражен был этим и сказал, что незачем это делать, и был вообще этим рассержен...
- Нам известно, что когда Вы пришли к Черносвитову, то он, усадив Вас на диван и сам сев против Вас, сказал: "Ну вот, господа, теперь дело надо вести начистоту". Тогда Вы отозвались: "Ну да". И Черносвитов изложил план восстания, говоря, что сначала надо, чтоб вспыхнуло возмущение Восточной Сибири. Туда пошлют корпус, но едва он перейдет Урал, как встанет Урал и посланный корпус весь в Сибири останется, что с четырехстами тысячами заводских можно кинуться на низовые губерниии на землю Донских казаков, что на потушение этого потребуются все войска, а если к этому будет восстание в Петербурге и Москве, так все и кончено. Был ли такой разговор?
Разговор этот происходил не у Черносвитова, а в кабинете Петрашевского. Он его хорошо помнил. Состоялся он после чтения Достоевским переписки Белинского с Гоголем. Тогда Черносвитов сказал ему:
- В числе Ваших знакомых есть человек с теплой душой - Спешнев. Давайте потолкуем... Пригласите Спешнева в кабинет.
Петрашевский согласился. Со Спешневым он знаком много лет, еще с Царскосельского лицея, где они вместе учились, но потом Спешнев длительное время жил за границей.
В кабинете расположились кто в кресле, кто на диване. Первым заговорил Черносвитов. Трость свою он поставил меж колен и положил на ручку обе руки.
- Господа, - сказал он, - теперь дело надо вести начистоту! Вскоре я возвращаюсь в Сибирь. По моим наблюдениям в Петербурге не может не быть тайного общества. Я в Сибири в этом направлении предпринимал кое-какие действия, но опыта мало, да и действия свои хотелось согласовать.
- Ну да, - кивнул Петрашевский и взглянул на Спешнева.
- У меня есть некоторый план действий, - продолжал Черносвитов. - Но прежде мне хотелось узнать Ваш.
- У нас плана пока нет, - поспешно ответил Спешнев.
- Я понимаю, господа, что у Вас мало оснований доверять мне. Но у меня совсем мало времени. В нашем случае от осторожности дело может только проиграть.
- Я уже сегодня говорил, -ответил Петрашевский, - каким образом нужно действовать! Нужно готовить общество к переменам, показывать истинное положение. Пропаганда, пропаганда - вот что должно стать основным действием для нас.
- Я считаю, что есть два пути действия: пропаганда и восстание, заговорил Спешнев.- У нас будет больше шансов, если возмем обе дороги. Для этого нужно учредить один центральный комитет, занятие которого будет в создании частных: комитета товарищества, комитета для устройства школ пропаганды, коммунистического комитета, либерального и комитета тайного общества на восстание... Вы правы, - взглянул Спешнев на Черносвитова, все мы должны объединиться! Вместе мы сила!
- Я фурьерист, - поддержал его Петрашевский, - и уже поэтому знаю пользу всяких ассоциаций.
- Мы, коммунисты, считаем, - сказал Спешнев, - что восстание - это единственный путь. Как должна начаться будущая революция в России. Без революции государства не может быть.
- А какие и где Вы видите способы к восстанию? - спросил Черносвитов.
- Многое зависит от случая. На Волыни сейчас неспокойно...
- Восстания надо ожидать не на Волыни, - произнес Черносвитов. - Там войск много. На Пермских заводах четыреста тысяч рабочих и оружие под рукой, а войска разбросаны.
- Да, если Урал подкопать, черни не удержишь!
- Мой план действий таков, - продолжал Черносвитов. - Вначале необходимо организовать возмущение в Восточной Сибири. Там недовольных много. Подавлять возмущение пошлют часть Оренбургского корпуса, а в это время поднимутся рабочие горных заводов Урала, каторжники. Ослабленный Оренбургский корпус слишком растянут, чтобы быстро подавить восстание. Четыреста тысяч заводских двинутся на Волгу и Дон. Вот тогда-то и нужно поднимать Волынь, Польшу, где еще свежи недавние волнения. И следом за этим переворот в Петербурге и Москве...
- Был ли такой разговор? - переспросил Дубельт.
- Слова Черносвитова подтверждаю... Но прошу учесть, что это были только слова. Никаких действий никто не предпринимал и предпринимать не собирался.
- Значит, никто ничего предпринимать не собирался? - улыбаясь добродушно, вновь своим вкрадчивым голосом переспросил Дубельт.
- Да.
- Взгляните, пожайлуста, на этот документ, - Дубельт протянул лист исписанный мелким почерком Спешнева.
Петрашевский стал читать про себя: "Я, нижеподписавшийся, добровольно: в здравом размышлении и по собственному желанию поступаю в Русское общество и беру на себя следующие обязанности, которые в точности исполнять буду:
1. Когда Распорядительный комитет общества, сообразив силы общества, обстоятельства и представляющийся случай, решит, что настало время бунта, то я обязываяюсь, не щадя себя, принимать полное и открытое участие в восстании и драке, т. е. что по извещению от комитета обязываюсь быть в назначенный день, в назначенный час в назначенном мне месте, обязываюсь явиться туда и там, вооружившись огнестрельным или холодным оружием, принять участие в драке и как только могу споспешествовать успеху восстания.
2. Я беру на себя обязанность увеличивать силы общества приобретением новых членов. Впрочем, согласно с правилами Русского общества обязываюсь сам лично больше пятерых не афильировать.
3. Афильировать, т. е. присоединить к обществу новых членов, обязываюсь не наобум, а по строгом соображении, и только таких, в которых я твердо уверен, что они меня не выдадут, если б даже и отступились после от меня; что они исполнят первый пункт и что они действительно желают участвовать в этом тайном обществе. В следствии чего и обязываюсь с каждого мною афильированного взять письменное обязательство, состоящее в том, что он перепишет от слова до слова сии самые условия и подпишет их. Я же, запечатанное его письменное обязательство передаю своему афильтору для доставления в Комитет, тот - своему и так далее. Для сего я и переписываю для себя один экземпляр сих условий и храню его у себя, как форму для афильяции других".
- Знаком Вам этот документ? - спросил Дубельт, когда Петрашевский вернул ему лист.
- Нет, - покачал головой Михаил Васильевич.
- Знаете, кто его написал?
- Догадываюсь...
- Что Вы можете сказать по этому поводу?
- Думаю, написан проект недавно. Он даже не закончен... И соотнести этот акт с законами, то это единственное свидетельство об умысле бунта... Наказать за это нельзя, вреда обществу не было. Вот все, что могу сказать...
- А Вы утверждали, что никто ничего не замышлял.
- У Спешнева не так давно умерла женщина, которую он страстно любил. И у него с тех пор возникла некоторая досада на жизнь. Думаю, что этот проект Русского тайного общества, есть одна из форм, придуманных им для самоубийства...
- Допустим, что это так, - чуть насмешливо сказал Дубельт. - Нам известно, что в декабре прошлого 1848 года, на собрании у Вас в пятницу, Вы сказали Спешневу: "останься, пожалуйста, попозже. Момбелли хочет переговорить с тобой". Объясните, о чем Момбелли хотел говорить со Спешневым?
- Да, я Спешнева остановил, чтоб познакомить его с Момбелли. О желании Момбелли я в то время не знал.
- Когда Спешнев и Момбелли остались у Вас и Вы пригласили их в свой кабинет, то Момбелли предварив, что чем бы не кончился разговор, но чтобы он остался между Вами, сказал: что людей вообще развитых, просвещенных и с передовыми понятиями в России очень мало и те большею частью не имеют никакого веса и авторитета в обществе, так что им и хода никакого не дают, и потому предлагал устроить из тех просвещенных людей общество, не тайное, а вроде товарищества, в котором бы каждый поддерживал друг друга. Был этот разговор?
- Да...
- Сделав предложение об учреждении товарищества, Момбелли спрашивал у Вас и у Спешнева мнения по этому поводу. Спешнев отозвался, что не имеет сказать на этот счет положительного мнения, а Вы сказали, что Вы фурьерист и знаете пользу всякой ассоциации...
- Про слова Спешнева ничего сказать не могу, а свои признаю.
- Потом Вы договорились собраться у Спешнева для обсуждения этого предмета и привести с собой по одному человеку. Спустя два дня Вы были у Спешнева, где собирались все лица, избранные в состав товарищества, рассуждали о выгодах солидарности, о способах устройства общества и о составе комитета из людей с идеями, которые могли бы двинуть общество вперед на других началах. Кто предназначался в состав помянутого комитета и какие предлагались способы к устройству общества?
- В комитет мы хотели войти сами, но не составили его, и товарищество не состоялось.
- Но Спешнев на том же собрании предлагал составление политического общества, чтобы воспользоваться переворотом, который по его мнению, должен был сам собой произойти в России через несколько десятков лет, как это случилось в западных государствах. Так ли это было?
- Я помню, что Спешнев говорил, что переворот может случаться через несколько лет... предлагал ли он политическое общество составить - не помню...
- Значит, не помните? - усмехнулся Дубельт. - А нам известно, что тогда же Спешнев читал составленный им план тайного общества, содержание которого заключалось в том,что есть три внеправительственных пути действия: иезуитский, пропагандный и восстание. Каждый из них неверен, и оттого больше шансов, если взять все три дороги, а для этого надо учредить один центральный комитет, задачи которого будут в создании частных: комитета товарищества, комитета для устройства школ пропаганды фурьеристской, коммунистической и либеральной, и наконец, комитета тайного общества на восстание. Какие были приняты меры к приведению этого плана в исполнение?
- Слова Спешнева подтверждаю, но мер не было принято.
- Самые приближенные к Вам люди показывают, что Вы в разговорах своих называли государя императора богдыханом. Было дело?
- Было. Называл...
- В бумагах Ваших найдено черновое письмо к неизвестному в виде описания путешествия, которое начинается так: - Произнес это князь Гагарин. - Он взял лист со стола и прочитал: - "С тех пор, как я оставил наше смрадное отечество, где нет возможности, не говорю думать, а кажется, дышать свободно!" Обяъсните, когда и кому писано это письмо?
- Не припоминаю.
- Антонелли показывает, что при разговорах Ваших с ним, он узнал, что Вы, желая вести пропаганду, старались своих приверженцев поместить учителями в разные учебные заведения и с этой целью сами держали в университете пробную лекцию и были одобрены, но профессор Ивановский донес, что Вы желаете вступить учителем, чтобы распространять между студентами идеи социализма, и Вам учтиво отказали. Так ли это?
- Показания Антонелли подтверждаю. От желания пропаганды не отрицаюсь...
- Довольно на сегодня, - объявил князь Гагарин, поднимаясь. - Отведите обвиняемого в каземат.
Петрашевский встал со стула и вдруг произнес громко:
- Господа следователи! Прошу внимания. Я хочу сделать заявление!
Генералы переглянулись, и князь Гагарин кивнул, разрешая говорить.
- Считаю своим долгом обратить Ваше внимание на моих товарищей по заключению и просить Вас дозволить им чтение книг, прогулку в саду два раза. Уединенное заключение в людях с сильно развитым воображением и нервной системой, может произвести умственное помешательство. Особенно пагубное влияние заключение может иметь на Достоевского, страдавшего и раньше нервическими припадками, на Момбелли, человека склонного к ипохондрии, и на Ханыкова, человека с пламенным воображением и весьма нервозного... Не забудьте, что большие таланты, а талант Достоевского не из маленьких в литературе, есть собственность общественная, достояние народное...
- Нам виднее, как поступать с заключенными, - хмуро ответил князь Гагарин. - Отведите обвиняемого в каземат...
9
Напрасно Достоевский радовался, считая, что комиссия ничего не знает о кружке Спешнева. На следующем допросе князь Гагарин сразу же ошарашил его:
- Нам стало известно, что помимо кружка Петрашевского существовало тайное общество Спешнева. Раскажите нам о нем.
- Со Спешневым я был знаком лично, - медленно заговорил Федор Михайлович, лихорадочно думая: неужели они знают об обществе, знают о типографии. - Ездил к нему, но на собраниях у него не бывал и не слышал о таковых. В каждый приезд мой я заставал его одного...
- Общество это собиралось не у Спешнева, а на квартире поэта Дурова. И Вы постоянно посещали собрания.
- На вечерах Дурова я бывал. Но они были чисто литературно-музыкальные... Никаких речей там никто никогда не произносил...
Достоевский глядел на бледное лицо князя. "Не Майков ли выдал?" мелькнуло в голове. Вспомнилось, как уговаривал он Аполлона Майкова вступить в их общество. Достоевский однажды задержался у него и остался ночевать. Помнится, сидели они с Аполлоном в кабинете, пили кофе, и Достоевский решился.
- Я хотел сказать тебе нечто важное, - Федор Михайлович держал чашку в руке и глядел на Майкова. - Отнесись к этому самым серьезным образом... Нас никто не подслушает, - понизил он голос и взглянул на дверь.