Она стояла в черных штанах, среди подмерзших луж, а я думал:
«Тут и начнется долгое будущее...» — и попросил Сару: «Вызволи! Я не хочу ее обижать. Я не могу любить никого. Кроме тебя». Седая женщина спешила ко мне по лужам.
— Вы не мистер Бендрикс? — спросила она.
— Да.
— Сара мне говорила...сказала она и замялась, а я глупо понадеялся, что она что-то передаст мне, что мертвые могут говорить.Она говорила, что вы ее лучший друг.
— Один из друзей.
— А я ее мать.
Я даже не помнил, что мать жива. У нас было столько тем, что целые страны нашей жизни оставались белыми, как на карте,потом закрасим...
— Вы и не слыхали обо мне?
— В сущности...
— Генри меня не любил, так что я держалась подальше. Она говорила разумно, спокойно, а слезы лились сами собой. Мужья с женами ушли, чужие люди проходили мимо нас троих в часовню. Паркие думал, видимо, что чем-то может помочь мне, но стоял в стороне, как он бы сказал — знал свое место.
— Я хочу попросить вас о большой услуге,сказала мать Сары. Я старался вспомнить ее фамилию — Камерон, Чендлер? — Сегодня я так спешила, ехала...она машинально смахнула слезы, словно пыль тряпкой. «Бертрам,подумал я.А, вот! Бертрам».
— Да, миссис Бертрам? — сказал я.
— Я забыла взять деньги.
— К вашим услугам.
— Не одолжите ли вы мне фунт? Понимаете, мне надо пообедать в городе. У нас в Грейт Миссинден рано закрывают.
Она снова смахнула слезы, и что-то напомнило мне Сару — какая-то простота в горе, какая-то двойственность, быть может. Интересно, слишком ли часто «трогала» она Генри? Я сказал:
— Пообедаем вместе.
— Что вы, не беспокойтесь!
— Я любил Сару.
— И я.
Я пошел к Сильвии и сказал:
— Это ее мать. Я должен покормить ее. Простите. Можно» я вам позвоню?
— Конечно.
— В книжке вы есть?
— Он есть,мрачно ответила она.
— Ну, на той неделе.
— Очень буду рада,она протянула руку.До свидания.
Я видел, что она знает: время упущено. Слава Богу, это еще ничего не значило — пожалеет немного в метро, невпопад ответит своему Питеру сквозь музыку Бартока. Оборачиваясь к миссис Бертрам, я снова сказал Саре: «Видишь, я тебя люблю». Но любовь, наверное, труднее расслышать, чем ненависть.
Когда мы подходили к воротам, я заметил, что Паркие исчез. Видимо, решил, что он мне больше не нужен.
Мы с миссис Бертрам отправились в «Изола Белла». Я не хотел идти туда, где мы бывали с Сарой, а сейчас, конечно, стал сравнивать этот ресторан с теми. Ни Сара. ни я нигде не пили кьянти, теперь я пил его и об этом думал. Мог бы я заказать и наше любимое бордо, но я и так непрерывно о ней помнил. Пустота была заполнена ею.
— Мне не понравились похороны,сказала миссис Бертрам.
— Простите?
— Они бесчеловечные. Как конвейер.
— Нет, ничего. В конце концов, помолились.
— Этот священник, он священник?
— Я его не видел.
— Он говорил, что мы сольемся в Великом Духе. Я долго не могла понять. Думала, в великом ухе.Слезы закапали в суп.Я чуть не засмеялась, а Генри заметил. Как же, ведь это я!
— Вы с ним не ладите?
— Он очень плохой человек,она смахнула слезы салфеткой и яростно принялась есть, вздымая вермишель.
Как же, ведь это я!
— Вы с ним не ладите?
— Он очень плохой человек,она смахнула слезы салфеткой и яростно принялась есть, вздымая вермишель.Как-то я заняла у него десять фунтов, забыла сумку. С каждым может случиться.
— Конечно.
— Я горжусь, что никому на свете не должна.
Речь ее походила на метро, она шла кругами и петлями. Когда я пил кофе, я стал различать узловые станции: Генри плохой, она — очень честная, она любит Сару, ей не нравятся похороны. Великий Дух — и снова Генри.
— Так было смешно,сказала она.Я не хотела смеяться. Никто не любил Сару, как я.Все мы всегда это думаем и сердимся, когда говорит кто-то другой.Но Генри этого не понять. Он очень холодный человек.
— Какие же еще могли быть похороны? — сказал я, пытаясь перевести стрелку.
— Сара католичка,сказала миссис Бертрам, взяла бокал вина и залпом выпила половину.
— Ерунда,сказал я.
— Она сама не знала.
Тут я испугался, словно совершил продуманнейшее преступление и вдруг увидел трещину в своих замыслах. Глубокая она? Подвластна ли она времени?
— Ничего не понимаю!
— Она вам не говорила, что я была католичкой?
— Нет.
— Так, недолго. Понимаете, мой муж был против. Я его третья жена, и когда у нас все не ладилось, я говорила, что мы, собственно, не женаты. Он очень плохой человек,прибавила она.
— Это вы католичка, а не Сара. Она опять хлебнула вина.
— Я никогда никому не говорила. Наверное, я напилась. Напилась я, мистер Бендрикс?
— Ну, что вы! Выпейте еще.
Пока мы ждали вино, она пыталась вернуться на другие станции, но я не дал.
— В каком смысле она католичка?
— Только не говорите Генри!
— Не скажу.
— Мы жили в Нормандии. Сара была маленькая, два года. Муж вечно ездил в Довиль. Это он так говорил, а я знала, что он ездит к первой жене. Я очень сердилась. Мы с Сарой пошли к морю. Она все хотела присесть, но я вела ее дальше. Я ей сказала: «Сара, у нас с тобой тайна». Она уже тогда умела хранить тайны... если хотела. Да, я боялась, но ведь какая месть!
— Месть? Я не совсем понимаю, миссис Бертрам.
— Ну, мужу. Это не только из-за первой жены. Я же вам говорила, да, что он не любил всего этого? Он так орал, когда я ходила к мессе! Вот я и подумала, Сара будет католичка, а он ничего не узнает, если я уж совсем не рассержусь.
— Вы не рассердились?
— Он меня через год бросил.
— Значит, вы смогли спокойно ходить к мессе?
— Ну, понимаете, я ведь не так уж верю! И потом, я вышла замуж за еврея, он тоже... Все говорят, евреи добрые. Не верьте, мистер Бендрикс. Он очень плохой человек.
— Что случилось у моря?
— Не то чтоб у моря. Мы просто пошли по берегу. Ее я оставила у дверей, сама нашла священника. Пришлось ему солгать — так, немножко. Конечно, я все свалила на мужа. Я сказала, что он обещал перед свадьбой, а потом отказался. Я плохо говорю по-французски, это очень помогло. Когда ищешь слово, получается так искренне. В общем, он все сделал, обратно мы ехали в автобусе.
— Что он сделал?
— Крестил ее.
— И все? — с облегчением спросил я.
— Ну, это таинство...
— Я уж было подумал, что Сара настоящая католичка.