Подобная расхлябанность действовала ему на нервы. С одеждой в руках он вернулся к себе и сел, весь дрожа, перед огнем. Ночная рубашка, взятая им из сундучка, хрустела и пахла свежим полотном. Кебра надел ее, и ему сразу полегчало.
На сердце у него, точно камень, лежали слова Илбрена: «Тебе давно пора завести жену и растить сыновей».
Клиенты считали Палиму женщиной с золотым сердцем, и она поддерживала в них это мнение – особенно теперь, когда черты ее начали расплываться под действием лет и законов тяготения. Сердце ее и впрямь напоминало золото – холодное, твердое и хорошо запрятанное.
Лежа на кровати, она смотрела на здоровенную фигуру у окна. Зубра, щедрого гиганта, не отягощенного умственными способностями и воображением, она знала хорошо. Нужды его были просты, требования незамысловаты, сил хоть отбавляй. Вот уже год – с тех пор, как дренаи заняли город, – он хотя бы раз в неделю бывал у нее. Платил он хорошо, не лез с разговорами и обещаниями и редко оставался дольше необходимого.
Иное дело сегодня. В постели он крепко обнял ее, а потом уснул. Обычно он, уходя, оставлял ей серебряную монету, а нынче, как только пришел, дал золотой полураг. Палима попыталась возбудить его, что обыкновенно не составляло труда, но Зубр оказался не в настроении. Палима не возражала. Если мужчина платит золотом только за то, чтобы полежать с ней в обнимку, – ей же лучше. Он проспал часа два, не отпуская ее, потом встал, оделся и отошел к окну. Время шло, а он все стоял там при свете фонаря – огромный, с широченными плечами и длинными могучими руками, теребил свои белые моржовые усы и смотрел на темную площадь внизу.
– Возвращайся в постель, милок, – позвала женщина. – Дай Палиме малость поколдовать над тобой.
– Не сегодня, – ответил он.
– Что это с тобой? Расскажи Палиме.
– Как по-твоему, сколько мне лет? – спросил он вдруг, повернувшись к ней. Шестьдесят пять, никак не меньше, прикинула она, глядя на его лысину и седые усы. Мужчины что дети малые.
– Годов сорок, – сказала она вслух.
Он как будто остался доволен, и напряжение отпустило его.
– Вообще-то я старше, но совсем этого не чувствую. А меня домой отправляют. Всех, кто постарше, отправляют домой.
– А тебе домой разве не хочется?
– Я пришел к Белому Волку один из первых. Дренан тогда обложили со всех сторон, и от королевской армии, считай, ничего не осталось. Но мы побили их всех, одних за другими. Когда я был мальцом, нашей землей правили чужеземцы, а мы, простые мужики, сделали мир другим. Теперь владения нашего короля простираются... – Зубр умолк и закончил неуклюже: – На тысячи миль.
– Он самый великий король на свете, – вставила Палима, полагая, что Зубр именно это хочет услышать.
– Его отец был более великим, потому что строил из ничего. Я при нем двадцать три года прослужил, да еще двадцать при сыне. В двадцати шести сражениях побывал, вот оно как. Что ты на это скажешь?
– Много тебе пришлось повоевать, – согласилась она, не понимая, куда он клонит. – Иди ко мне, миленький.
– Много, это верно. Одиннадцать раз был ранен. А теперь я им, выходит, не нужен больше. Нас таких тысяча восемьсот. Спасибо, мол, и пропивайте. Вот вам по мешку с золотом, и ступайте домой. А где он, дом-то? – Зубр со вздохом присел на кровать, застонавшую под его тяжестью. – Не знаю, как мне и быть теперь, Палима.
– Ты сильный – можешь отправиться куда хочешь и делать, что тебе нравится.
– Но я в армии хочу остаться! Я всегда шел в передовой шеренге, и ничего другого мне не надо.
Палима села и взяла его лицо в ладони.
– То, что хотим, мы редко получаем. Почти никогда. А то, чего заслуживаем, еще реже. Нам достается то, что достается, вот и весь сказ. Вчерашний день не вернешь, Зубр, а завтра еще не настало. Все, что есть у нас, – это сейчас. А знаешь, что в жизни настоящее? – Она поднесла его руку к своей голой груди. – Вот оно, настоящее. Мы с тобой настоящие. А больше и нет ничего.
Он отвел руку и поцеловал ее в щеку, чего раньше никогда не делал. Она вообще не помнила, когда мужчина в последний раз целовал ее в щеку.
– Пойду я, – сказал он и встал.
– Зачем? Тебе после этого легче станет, Зубр, я ж тебя знаю.
– Это верно, да и ты из всех баб самая лучшая. Я в этом разбираюсь – почитай, всю жизнь деньги плачу вашей сестре. И все-таки я пойду. Меня уж небось стража ищет.
– За что?
– Я тут вспылил, ну и побил пару солдатиков.
– Только побил?
– Ну, может, и не только. Один, погань вентрийская, смеяться надо мной вздумал. Армия, говорит, без старикашек только выиграет. Я его поднял и метнул, как копье – забавно, право слово. А он возьми да и прошиби стол башкой. Солдаты, которые там сидели, разобиделись – пришлось мне ими тоже заняться.
– Сколько ж их всего-то было?
– Пятеро или вроде того. Сильно я никого не зашиб – ну, не так чтобы очень. Но искать меня точно ищут.
– И что тебе за это будет?
– Не знаю... плетей десять. – Зубр пожал плечами. – Или двадцать. Не важно.
Палима вылезла из постели и стала перед ним голая.
– Тебе приятно было, когда ты дрался?
– Ну... да, приятно, – признался он.
– Мужчиной себя чувствовал?
– Угу. Будто снова помолодел.
Она провела ему рукой между ног и ощутила его возбуждение.
– А теперь как себя чувствуешь? – спросила она с хрипотцой.
Он испустил долгий вздох.
– Мужиком. Но они больше не хотят, чтобы я им был. До свидания, Палима.
Он вышел, и Палима, следя за ним из окна, прошипела:
– Чума на тебя и на всех дренаев. Чтоб ты сдох!
Банелион, легендарный Белый Волк, собрал карты и уложил их в окованный медью сундук. Высокий, худощавый, с длинными седыми волосами, связанными на затылке, он двигался быстро и четко, а сундук укладывал со сноровкой солдата-ветерана. Все на своем месте. Карты лежат в таком порядке, в каком понадобятся ему во время путешествия к западному порту, до которого 1400 миль пути. Тут же рядом путеводитель с названиями племен, именами вождей, дорожными станциями, крепостями и городами вдоль всего маршрута. Возвращение домой Банелион распланировал столь же тщательно, как планировал все и всегда.
Молодой офицер по ту сторону письменного стола, в парадных доспехах из бронзы с золотом, наблюдал за его действиями. Генерал послал ему короткую усмешку.
– Что пригорюнился, Дагориан?
– Неправильно это, сударь, – с глубоким вздохом ответил молодой человек.
– Вздор. Посмотри на меня и скажи: что ты видишь?
Жесткое морщинистое лицо генерала выдубили солнце пустыни и зимние ветра. Из-под кустистых белых бровей смотрели яркие светлые глаза, видевшие падение империй и разгром армий.
– Вижу величайшего на свете военачальника, – сказал Дагориан.
Банелион улыбнулся, искренне тронутый привязанностью молодого офицера, и кстати припомнил его отца. Эти двое совсем не похожи. Каторис был холоден, честолюбив и очень опасен. Сын куда более славный мальчик, прямой и преданный. Единственная черта, общая у него с отцом, – это мужество.
– Тебе бы следовало увидеть человека, которому два года назад минуло семьдесят. Ты смотришь на то, что было, мальчик, – не на то, что есть. Скажу тебе честно: да, я разочарован, но при этом не думаю, что король допускает ошибку. Солдаты, которые когда-то впервые выступили против Вентрийской Империи, стали старыми, как и я. Тысяча восемьсот человек, которым перевалило за пятьдесят, а двумстам – так даже и за шестьдесят. Король же, которому всего тридцать пять, намерен пересечь Великую реку и завоевать Кадию. Такая война, согласно всем донесениям, займет никак не менее пяти лет. Армии придется идти через горы и пустыни, форсировать реки, кишащие крокодилами, прорубать дорогу сквозь джунгли. Для такого похода нужны молодые, а многие из пожилых сами рвутся домой.
Дагориан снял черный с золотом шлем, рассеянно погладив плюмаж из конского волоса.
– Я не сомневаюсь, что многие из них мечтают о доме, – но к вам это не относится. Сколько сражений без вас было бы...
Но Белый Волк прервал его, резко подняв к губам указательный палец.
– Все мои сражения позади. Теперь я еду домой и буду наслаждаться отдыхом. Буду выращивать лошадей, смотреть, как солнце встает над горами, и ждать вестей о победах короля, чтобы тихо отпраздновать их у себя дома. Я служил Сканде, служил его отцу – служил верно, в полную меру своих не столь уж малых способностей. Давай пройдемся по саду – хочу воздухом подышать.
Накинув на плечи подбитый овчиной плащ, Банелион распахнул дверь и вышел в заснеженный сад. Мощеную дорожку засыпало, но статуи вдоль нее указывали путь. Двое военных, хрустя по снегу, прошли мимо замерзшего фонтана. Статуи, изображающие вентрийских воинов, стояли, как часовые, нацелив копья в небо. Генерал, взяв Дагориана под руку, привлек его к себе.
– Учись держать язык за зубами, молодой человек, – сказал он вполголоса. – Обо всем, что хотя бы шепотом произносится во дворце, тут же докладывают королю и его новым советникам. Стены здесь полые, и слухачи записывают каждое слово. Понимаешь?
– Неужели даже за вами шпионят? Не могу в это поверить!
– А ты поверь. Сканда уже не тот юный король, который всех нас очаровывал. Он зрелый муж, честолюбивый и не знающий жалости. Он решился завоевать мир и, возможно, осуществит свое намерение – если его новые союзники оправдают доверие, которое он на них возлагает.
– Принц Маликада вызывает у вас сомнения?
Банелион, усмехнувшись, направил Дагориана вокруг застывшего озера.
– У меня нет причин сомневаться ни в нем, ни в его чародее. Конница Маликады превосходно вышколена и сражается отважно. Но он не дренай, и король слишком уж на него полагается. – Они пришли к каменной арке, под которой стоял бюст красивого мужчины с раздвоенной бородой и высоким лбом. – Ты знаешь, кто это?
– Нет. Какой-нибудь вентрийский вельможа?
– Это полководец Бодасен, умерший триста пятьдесят лет назад. Величайший из всех вентрийских полководцев. Именно он, вместе с Горбеном, заложил основы их империи.
Старик, поеживаясь, запахнулся в плащ.
– Я читал о нем, сударь, – разглядывая бюст, сказал Дагориан. – О нем отзываются как об исполнительном служаке, а все победы приписывают Горбену.
– Вот-вот, – хмыкнул Банелион. – Скоро ты услышишь то же самое обо мне и Сканде. Так уж устроен мир, Дагориан: история пишется победоносными королями. Вернемся в дом, я промерз до костей.
В кабинете Дагориан разворошил огонь, и генерал протянул к нему озябшие руки.
– Что, Зубра еще не нашли?
– Нет, сударь. Его разыскивают по публичным домам. Офицер с разбитой головой пришел в себя, и лекари говорят, что жить он будет.
– Вот и славно. Очень уж мне не хотелось вешать старину Зубра.
– Он был с вами с самого начала, не так ли?
– Да, с самого начала, когда старый король был еще юным принцем, а королевство лежало в руинах. Кровавые времена, Дагориан, огненные времена. Не хотел бы я пережить их заново. Зубр, как и я, обломок тех лет. Нас не так уж много осталось.
– Что вы назначите ему, когда он будет найден?
– Десять плетей. Не надо только привязывать его к столбу – он сочтет себя униженным. Он и без привязи все выдержит, и ты не услышишь от него ни звука.
– Я вижу, вам нравится этот человек.
– Ничего подобного. Он силен как бык, и мозгов у него как у быка. Такого буйного, недисциплинированного негодяя я в жизни еще не встречал. Однако он символизирует силу, мужество и волю, которые привели нас к победе. Он горы способен свернуть, Дагориан. Ступай теперь отдохни – утром закончим.
– Да, мой генерал. Принести вам подогретого вина перед сном?
– Вино с недавних пор не слишком хорошо на меня действует. Лучше теплого молока с медом.
Дагориан отдал честь и с поклоном вышел.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Д исциплинарный ритуал был соблюден до мелочей. Весь
полк – две тысячи человек в черных с золотом доспехах – выстроился в гигантское каре на плацу казармы. В центре стояли двадцать старших офицеров, на помосте позади них восседал Белый Волк – без доспехов, в простом сером мундире, черных панталонах и сапогах, на плечах – теплый овчинный плащ.
Раздетого по пояс Зубра вывели на яркий утренний свет, и Дагориан понял, почему его так прозвали. Гигант был совершенно лыс, но на затылке и плечах курчавились густые волосы. Скорее уж медведь, чем зубр, подумал офицер, переводя взгляд на сопровождавших Зубра людей. Один был Кебра, прославленный лучник: однажды он спас короля, послав стрелу в глаз вентрийскому улану. Другой – Ногуста, чернокожий с голубыми глазами, фехтовальщик и жонглер. Дагориан видел как-то, как он удерживал в воздухе семь бритвенно-острых ножей, посылая их в цель один за другим. Все трое шли прямо и твердо. Зубр перекинулся шуткой с солдатом в первой шеренге.
– Молчать! – крикнул кто-то из офицеров.
Зубр подошел к столбу и стал перед сухощавым, ястребиного вида солдатом, назначенным исполнять приговор. Тот явно чувствовал себя неловко и потел, несмотря на утренний морозец.
– Ты делай свое дело, парень, – сказал ему Зубр. – Я на тебя зла не держу.
Солдат слабо, с облегчением улыбнулся.
– Подойди сюда, осужденный, – приказал Белый Волк.
Зубр подошел и неуклюже отдал честь генералу.
– Имеешь ли ты что-то сказать перед исполнением приговора?
– Нет, мой генерал! – рявкнул Зубр.
– Знаешь, что отличает тебя от других?
– Никак нет!
– Ничего! Ты самый недисциплинированный увалень, когда-либо служивший у меня под началом. Я бы повесил тебя за медяк, лишь бы от тебя избавиться. Становись к столбу – очень уж холод пробирает. – И Банелион надвинул на голову капюшон.
– Слушаюсь! – Зубр повернулся кругом, подошел к столбу и взялся за него.
Экзекутор развязал бечевку, скреплявшую пять хвостов плети, щелкнул ею в воздухе, стал на свое место и отвел руку назад.
– Стой! – скомандовал кто-то, и солдат замер. На плац вступили несколько вентрийских офицеров в золоченых панцирях и красных плащах. Посреди шел принц Маликада, королевский генерал, назначенный в преемники Белому Волку, высокий и стройный, рядом шагал его первый боец Антикас Кариос. Лис и змея, подумал Дагориан. Оба они двигались легко и грациозно, но сила Маликады заключалась в его темных, мрачных, говорящих об остром уме глазах, Антикас же излучал телесную мощь, основанную на сверхчеловеческой быстроте.
Маликада, подойдя к помосту, поклонился Банелиону. Его темная борода, окрашенная в золотые полосы, была заплетена золотой нитью.
– Приветствую вас, генерал.
– Вряд ли это подходящее время для визита – однако добро пожаловать, принц.
– Самое подходящее, генерал, – с широкой улыбкой возразил Маликада. – Одного из моих людей собираются наказать неподобающим образом.
– Одного из ваших людей? – тихо повторил Белый Волк. Офицеры, стоящие вокруг него, напряженно застыли.
– Разумеется. Вы ведь присутствовали при том, как король, да славится в веках его имя, назначил меня на ваше место. Вы теперь, насколько я понимаю, частное лицо и собираетесь на заслуженный отдых. Этот человек, – Маликада обернулся к Зубру, – обвиняется в избиении офицера. По вентрийским законам, как вам наверняка известно, это считается тяжким преступлением и карается смертью.
По рядам солдат прошел гневный ропот. Банелион встал.
– Хорошо. Пусть его повесят, если он виновен. Однако я объявляю его невиновным и требую – от его имени – испытания поединком. Это дренайский закон, принятый самим королем. Вы ведь этого не отрицаете?
Улыбка Мыликады стала еще шире, и Дагориан понял вдруг, что вентриец добился того, чего хотел. Его фехтовальщик, Антикас, уже снимал плащ и отстегивал панцирь.
– Королевский закон справедлив. – Маликада щелкнул пальцами, и Антикас, выйдя вперед, обнажил сверкнувший на солнце меч. – Кто из ваших... бывших офицеров готов выйти против Антикаса Кариоса? Кажется, ваш адъютант Дагориан считается недурным бойцом?