– В нем есть и хорошее. Он любим своим народом и часто бывает великодушен. Я видела даже, как он плачет – он тогда был моложе и думал, что Звездный, его конь, охромел.
– А теперь он спокойно отправил того же Звездного на живодерню. Шкура его скакуна пойдет на обивку мебели, мясо – в пищу, а кости на клей – так ведь?
– Мне кажется, ты ошибаешься, дитятко.
– Ничего подобного. Я слышала, что он говорил на своем дне рождения. Он продал живодерам всех старых лошадей, в том числе и Звездного, а деньги пойдут в его военный сундук. У этого человека нет сердца.
– Не говори так, милая, – прошептала Ульменета, но ее пробрало холодом.
– Здесь нас никто не слышит. В саду нет тайных ходов, нет полых стен, где сидят писцы со своими перьями. На уме у Сканды только война, и он никогда не остановится на достигнутом. Когда весь мир падет перед ним, он не испытает ничего, кроме отчаяния – ведь завоевывать будет больше нечего. Расскажи мне лучше о любви, Ульменета.
Монахиня заставила себя улыбнуться.
– Есть одна старая легенда, в которую я почти что верю. Боги древности в начале времен создали совершенные существа с четырьмя ногами, четырьмя руками и двумя головами. Но потом, видя, как совершенны и счастливы их создания, боги позавидовали. Слово, изреченное верховным богом, разделило первозданные существа пополам и раскидало их по всему свету. Отныне у каждого из них стало по две ноги, по две руки и по одной голове. Каждый обречен скитаться по свету и искать свою утраченную половину, чтобы снова стать совершенным.
– Эта сказка годится только для простонародья, – упрекнула ее Аксиана.
– Господин Калижкан к вашему величеству, – доложила, подойдя к ним, молодая служанка, и королева, радостно захлопав в ладоши, приказала:
– Пусть поднимется.
Чародей появился перед ними в небесно-голубых одеждах и такой же широкополой шляпе. Сняв ее, он изящно склонился, приветствуя королеву.
– Как чувствует себя ее величество сегодня?
– Хорошо, сударь, а теперь, когда вижу вас, – еще лучше.
Ульменета уступила чародею свое место, и он с ослепительной улыбкой сел рядом с королевой. Монахиня вернулась на качели, радуясь, что видит свою любимицу в таком хорошем расположении духа. Калижкан всегда действовал на нее благотворно и потому нравился Ульменете. Чародей с королевой поговорили немного, и Аксиана позвала:
– Поди сюда, Ульменета, ты должна это видеть!
– Какой ваш любимый цветок? – спросил Калижкан, когда монахиня подошла.
– Горная лилия.
– Белая с голубыми прожилками?
– Да.
Калижкан взял в руку горсть земли, прищурился, и из земли пророс тонкий стебель. Сперва на нем распустились листья, затем раскрылся бутон, подставив солнцу белые с голубым лепестки. Чародей поднес цветок Ульменете, но в ее пальцах лилия превратилась в дым и рассеялась.
– Правда, чудесно? – воскликнула королева.
– Вы наделены великим даром, сударь, – согласилась Ульменета.
– Мои успехи – плод долгих и усердных трудов, но мне всегда приятно доставлять удовольствие моим друзьям.
– Как поживают твои сироты, Калижкан? – спросила королева.
– Превосходно, благодаря доброте короля и заботам вашего величества. Но на улицах еще так много голодных детей, и так хотелось бы помочь им всем.
У них завязался разговор, и Ульменета, вновь задумавшись о витающих в воздухе демонах, села на качели и прислонилась к мягким подушкам. Солнце, достигнув зенита, светило до боли ярко. Ульменета закрыла глаза, и ей пришло в голову, что демоны тоже не любят яркого света и, возможно, не заметят ее.
Она еще раз взглянула на беседующих и сделала глубокий вдох, чтобы обрести душевный покой. Ее дух освободился из тела и стрелой полетел к солнцу. Поднявшись высоко над городом, она посмотрела вниз. Сад на крыше теперь был не больше ногтя, и протекающая через город река сверкала голубовато-белой нитью. Демонов не было видно, но она чувствовала, что они таятся в тени, под кровлями зданий – сотнями, если не тысячами. Город кишит ими, как гниющее мясо червями.
Трое из них отделились от дворца и помчались прямо к ней, выставив когти. Ульменета в ужасе замерла. Они приближались, и она уже видела их опаловые глаза и острые зубы. Бежать было некуда – они отрезали ей путь к собственной плоти.
Но рядом с ней вдруг возникла сияющая фигура с огненным мечом в руке. Свет слепил Ульменете глаза, и она не смогла разглядеть лица. Демоны шарахнулись прочь, и странно знакомый голос шепнул Ульменете: «Беги скорее!»
Не нуждаясь в повторном приказании, она мигом понеслась обратно к своему телу.
Оказавшись над самой кровлей, она увидела, что рядом с королевой сидит... сидит...
Ульменета открыла свои телесные глаза и вскрикнула. Аксиана и Калижкан подошли к ней.
– Что с тобой, Ульменета? – спросила королева, погладив ее по щеке.
– Ничего, ничего – всего лишь дурной сон. Извините меня.
– Вы вся дрожите – уж не лихорадка ли это? – обеспокоился Калижкан.
– Я, пожалуй, пойду к себе и прилягу.
Вернувшись в свою комнату рядом с опочивальней королевы, Ульменета залпом выпила чашу с водой, села и попыталась вспомнить то, что видела в саду на крыше.
Мимолетная картина вопреки ее усилиям делалась все более расплывчатой.
Ульменета вновь потихоньку поднялась на крышу и стала на пороге так, чтобы ее не заметили. Отсюда она хорошо видела чародея и королеву. Закрыв телесные глаза, она раскрыла духовные, и ее снова охватила дрожь.
Рядом с королевой сидел мертвец с серым лицом. Плоть наполовину отвалилась с его рук, из пальцев торчали кости. Червяк, выбравшись из полусгнившей щеки, упал на голубой шелк его платья.
Ульменета, попятившись, вернулась к себе и стала молиться.
Дагориан стоял в маленькой комнате с белыми, заляпанными кровью стенами. На полу валялся кривой кинжал, запачкавший белую козью шкуру. Тело старухи убрали до прихода Дагориана, но убийца все еще сидел у очага, обхватив голову руками. Двое дренайских солдат стерегли его.
– Дело, мне кажется, ясное, – сказал Дагориан Зани, вентрийскому чиновнику. – Человек этот в приступе ярости убил собственную мать. Здесь нет угрозы королю, и солдаты тоже не нужны. Не понимаю, зачем вы меня сюда вызвали.
– В прошлую ночь вы были начальником стражи, – сказал Зани, маленький и хрупкий, с коротко остриженными темными волосами. – Мы обязаны докладывать вам обо всех многочисленных убийствах.
– Значит, убит еще кто-то?
– Здесь нет, но в пределах города – да. Посмотрите вокруг – что вы видите?
Дагориан огляделся. На полках вдоль стен – глиняные горшки и бутылки из цветного стекла. На низком столике перед очагом – гадальные камни и несколько папирусных небесных карт.
– Убитая была гадалкой.
– Вот именно – к тому же хорошей, согласно общему мнению.
– Это имеет какое-то значение?
– Только в этом квартале прошлой ночью были убиты четверо предсказателей судьбы – трое мужчин и женщина. Двух убили клиенты, третьего собственная жена, а женщину – родной сын.
Дагориан открыл дверь и вышел в маленький садик. Вентриец последовал за ним. Яркое солнце пригревало уже по-весеннему.
– Жертвы были знакомы друг с другом? – спросил Дагориан.
– Убийца сказал, что знал одного из них.
– Тогда это просто совпадение.
– Двадцать семь человек за прошедший месяц вряд ли можно назвать совпадением, – вздохнул вентриец.
– Двадцать семь предсказателей? – удивился Дагориан.
– Не все они предсказывали судьбу – среди них были и мистики, и священники. Их объединяло одно – они могли ходить путями Духа и прозревать будущее.
– Похоже, они не слишком ясно его прозревали, – заметил Дагориан.
– Позвольте с вами не согласиться. Взгляните-ка сюда. – Вентриец подвел Дагориана к двери дома и показал нацарапанный на ней перевернутый треугольник со змеей в середине. – На других дверях тоже начертан этот знак, входящий в оберегающее заклятие. Женщина знала, что ей грозит опасность, и даже мертвая держалась за свой амулет.
– Она защищалась от колдовства, но погибла не от него, так ведь? – терпеливо уточнил Дагориан. – Ее убил собственный сын, который сознался в преступлении. Или он оправдывается тем, что был одержим демонами?
– Нет, он этого не утверждает – хотя, возможно, и следовало бы. Я говорил с соседями – он был привязан к матери и сам не знает, что на него нашло.
Дагориан подошел к сидящему на полу убийце и спросил его:
– Что ты помнишь из происшедшего?
Тот поднял на него глаза.
– Я сидел у себя в комнате, и меня одолевала злость. А потом я вдруг очутился здесь... и колол ножом снова и снова... – Он закрыл лицо руками.
– Что же тебя так разозлило?
Парень, сотрясаемый рыданиями, вытер глаза рукавом рубахи.
– Не помню уже. Правда не помню.
– Зачем твоя мать начертила на дверях хранящие знаки?
– Она боялась. Перестала принимать клиентов и никуда не выходила из этой комнаты. Деньги у нас почти все вышли – потому-то я, наверно, и рассердился. Не на что было купить дров, и у меня в комнате стоял лютый холод. – Парень снова залился слезами.
– Уведите его, – приказал Дагориан, и они вывели парня на улицу. Там собралась кучка зевак, осыпающих убийцу бранью.
– Здесь случилось великое зло, – сказал Зани.
– Расскажите мне о других преступлениях, – попросил Дагориан.
– Вы собираетесь разрешить эту тайну за один день? Разве вы не выступаете завтра вместе со всей армией?
– Выступаю, однако хочу все же посмотреть донесения.
Сев на коня, Дагориан вернулся в новые казармы, где внимательно прочитал доставленные ему отчеты, а затем попросил своего непосредственного командира Антикаса Кариоса принять его.
Его продержали в ожидании около часа. Антикас вошел в кабинет прямо из сада, где упражнялся в фехтовании, голый до пояса и потный. Вытершись поданным слугой полотенцем, он сел за письменный стол и выпил воды. Слуга зачесал назад его волосы, массируя щеткой голову, намаслил их и связал хвостом. Вентриец, махнув рукой, отпустил его и перевел свои темные глаза на Дагориана.
– Вы желали меня видеть?
– Так точно. – Дагориан вкратце доложил ему об убийствах, между которыми, по мнению Зани, существовало нечто общее.
– Зани – мастер своего дела, – согласился Антикас. – Он служит в сыске уже четырнадцать лет, отлично справляется со своими обязанностями, и ум у него острый. А вы что думаете обо всем этом?
– Я читал донесения. В каждом случае убийцы были схвачены и сознавались без применения пыток. Однако в одном отношении я согласен с Зани.
– В каком же?
– Двадцать семь провидцев за шестнадцать дней – и каждый из них, судя по донесениям, чего-то боялся.
Антикас взял приготовленную чистую рубашку, стряхнул с нее розовые лепестки, надел на себя и сел снова.
– Вы хороший боец, и движения у вас четкие.
– Благодарю вас, сударь, – сказал Дагориан, растерявшийся от перемены разговора.
– Стойка, вот что вас губит.
– Ногуста тоже так сказал.
– Будь он лет на двадцать моложе, я вызвал бы его – это нечто исключительное. – Антикас снова глотнул воды. – Из вашего послужного списка я выяснил, что вы готовились стать священником.
– Так и было, пока не погиб мой отец.
– Все верно – мужчина должен поддерживать фамильную честь. Мистическим навыкам вы тоже обучались?
– Совсем недолго, и магией я не владею.
– В итоге, я думаю, окажется, что все эти преступления произошли из-за соперничества между мелкими магами. Однако и без внимания этого оставлять нельзя. Выясните, кто из мистиков еще остался в живых. Один из них и будет виновником.
– Я попытаюсь, но вряд ли смогу успеть за один день.
– Вы правы. Оставайтесь здесь. Я пришлю за вами, когда мы переправимся через Великую реку.
– Слушаюсь. Я должен считать это наказанием, сударь?
– Нет – просто приказом. – Антикас стал перебирать бумаги у себя на столе, но Дагориан не уходил. – Что-нибудь еще?
– Да, сударь. Что, если обратиться за помощью к господину Калижкану? Он прославленный чародей, и это помогло бы сберечь время.
– Господин Калижкан готовит себя, чтобы помочь королю в предстоящей битве с кадийцами, однако я передам ему вашу просьбу. – Дагориан, отдав честь, собрался повернуться кругом и выйти, но Антикас остановил его: – В следующий раз не спрашивайте, что считать наказанием, а что нет. Когда я захочу вас наказать, вы поймете это сразу.
Дагориан и Зани объехали три дома в северной части города, где, по сведениям, жили прорицатели и астрологи, но все они были пусты, и соседи не знали, куда девались хозяева. Четвертый дом находился в богатом квартале под названием Девять Дубов. Особняки здесь стояли среди обширных садов с фонтанами и мощеными дорожками.
Дом, который они искали, был облицован зеленым мрамором, но навстречу двум всадникам никто не вышел. Они спешились и сами привязали коней у входа.
Парадные двери были накрепко заперты, окна закрыты зелеными ставнями. В саду показался везущий тачку старик с зеленой нашлепкой на одном глазу.
– Где хозяин? – подойдя к нему, спросил Дагориан.
– Уехал.
– Уехал куда?
– Кто ж его знает? Погрузил все ценное в три повозки и укатил.
– Когда это было?
– Четыре дня назад... нет, теперь уж пять.
– Как тебя звать? – вступил в разговор Зани.
– Я Чорик, главный садовник – хотя теперь в садовниках только я и остался.
– Твой хозяин был чем-то обеспокоен? – спросил Дагориан.
– Можно и так сказать.
– А как можно сказать еще? – поинтересовался Зани.
– Боялся он, вот что.
– Что его так напугало? – спросил Дагориан.
Чорик пожал плечами.
– Не знаю, да мне и дела нет. Весна идет – мне сажать надо, а не забивать голову чужими страхами. Можно я пойду?
– Погоди, – сказал вентриец. – Ты живешь здесь, в доме?
– Нет, у меня свой домик, там, в лесу. Теплый и уютный – мне, во всяком разе, подходит.
– А не случалось ли здесь в последнее время чего-нибудь странного? – допытывался Дагориан.
У старика вырвался сухой смешок.
– Странности тут все время творятся, как и у всех колдунов. Цветные огоньки в воздухе, пение по ночам – а сам еще спрашивает, почему куры нестись перестали. И зовет меня – приходи, мол, ночью, нам как раз одного до заветного числа не хватает. Нет уж, говорю, спасибо.
– Чего же он все-таки боялся? – настаивал Дагориан.
– Раз уж вы меня заставляете стоять и болтать языком весь день, так хоть заплатили бы, что ли.
– А не хочешь ли провести пару недель в тюрьме за противодействие людям короля? – рассердился Зани, но Дагориан поспешно выудил серебряную монетку. Старик прикарманил ее с недюжинным проворством и угрюмо посмотрел на Зани.
– Всякий труд должен оплачиваться – кто бы иначе на вас работать-то стал? Ну так вот. Прошлый месяц я несколько дней был в отлучке – выдавал свою младшенькую за одного хуторянина из Каптиса. А вернулся и гляжу – кое-кого из слуг нету, а хозяин купил трех здоровенных черных псов с зубищами, что твои кинжалы. Я их сразу невзлюбил и спрашиваю Сагио...
– Сагио? – повторил Зани.
– Младшего садовника. Хороший парень – он после тоже ушел. А он мне и говорит, что хозяин, мол, из дома больше не выходит – будто бы кто-то на него смертную порчу наслал. Сидит день-деньской в библиотеке над своими свитками, а собаки вокруг дома бегают, стерегут, значит. Собаки-то на него и накинулись – взбесились, не иначе. Еле он успел запереться в библиотеке, а они тогда друг дружку на куски разорвали. Кровищи-то! Мне же и убирать пришлось, нам с Сагио то есть. Тому, кто заводит таких злющих псов, беды не миновать, верно ведь? Я так думаю, они от холода свихнулись. Мраморный дом нешто протопишь? У меня там внутри зуб на зуб не попадал.
– И после этого хозяин уехал?
– В тот же день. Видели бы вы его – весь амулетами обвешался и пел, не умолкая, пока шел к карете. Даже когда из ворот выезжал, все пел.