Пока ты был в Луцке, ровенские подпольщики снова дали о себе знать. Весь город говорит о листовках, которые нет-нет да и появятся то тут, то там. Мы должны найти этих людей во что бы то ни стало. Через знакомых, через того же Домбровского - всеми путями. Чем скорее, тем лучше.
- Есть! Постараюсь, товарищ полковник! - четко, по-военному, ответил Николай.
С этого дня поиски ровенского подполья стали одной из главных забот Николая Струтинского.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Яркий весенний день. Центральная площадь в Ровно оцеплена фельджандармерией. На площади выстроились гитлеровские войска. Вокруг трибуны, увешанной фашистскими флагами, собрались "почетные гости" офицеры, чиновники рейхскомиссариата, фольксдойчи. Над трибуной огромный портрет Гитлера. Рачьи глаза, фатовские усики и спускающийся на низкий лоб чуб не вяжутся с его наполеоновской позой. В центре трибуны, подавшись телом вперед и вытянув руку, застыл высокий, упитанный фашист в парадном генеральском мундире. Одутловатое лицо, такое же, как на портрете, чуб, нависший над заплывшими, бегающими глазами.
Неподвижно стоят солдаты. В пространстве между ними и тротуаром жидкая толпа горожан.
Что за люди? Что привело их на площадь, на фашистский праздник по случаю дня рождения Гитлера?
Рослый детина с трезубом на шапке. Расфранченная "фрейлейн" с рыжим ефрейтором, ковыряющим во рту зубочисткой. Дядя в котелке и старомодном пальто, словно вытащенный из нафталина, - маклер или содержатель чего-то...
Недалеко в толпе горожан промелькнула конфедератка Жоржа Струтинского, за ней - черная шляпа Шевчука...
А в группе гостей, обступивших трибуну, можно заметить знакомые фигуры щеголеватого лейтенанта и худенькой девушки, опирающейся на его руку.
Генерал на трибуне хрипло выкрикивает слова в микрофон. Девушка тесней прижимается к своему спутнику, тихонько спрашивает:
- Кто это?
- Правительственный президент Пауль Даргель, - так же тихо отвечает тот.
- Первый заместитель Коха?
- Да.
Генерал продолжает речь. Радиорупоры разносят хриплый, лающий голос во все концы площади:
- Мы пришли сюда повелевать, а те, кому это не нравится, пусть знают, мы будем беспощадны!
- Хох! - кричат фашисты.
- Хох! - громче других звучит голос Кузнецова.
- А тот, справа? - продолжает расспрашивать Валя, не отрывая глаз от трибуны.
- Который?
- Справа от Даргеля...
Худой, долговязый генерал, тоже затянутый в парадный мундир, весь в знаках отличия, выпученными, точно оскаленными, глазами осматривает площадь. Вот его взгляд скользнул по группе "гостей". Вале кажется, что долговязый генерал посмотрел на нее.
- Тоже заместитель гаулейтера, - шепчет Кузнецов. - Главный судья Украины.
- Функ?
- Да. Тише.
- Тот самый? - уже шепотом продолжает Валя. - Главный палач?
- Да...
Даргель надрывается:
- Прочь жалость! Жалость - это позор для сильных! Я призываю к беспощадности!
На трибуну поднимается только что прибывший на площадь рослый, с красным лицом генерал.
- Кох? - шепчет Валя, и в голосе ее слышится надежда.
- Нет, - отвечает Кузнецов, - это фон Ильген, командующий особыми войсками. Каратель.
- Эта плодородная земля - будущность нашего народа, - надрывается генерал на трибуне. - Нас теперь сто миллионов, а когда мы завладеем Украиной, будем иметь ее благодатные земли, тогда - не пройдет сотни лет нас будет четыреста миллионов. Мы заселим всю Европу. Вся Европа станет нашей родиной! Я призываю вас понять, что блага этой земли, ее хлеб, скот, все богатства - все это наше, все это принадлежит нам. Пусть знают все: отныне эта земля - часть великой Германии. Фюрер создал непобедимую германскую армию, и она пройдет обширные пространства до Урала. Так сказал фюрер.
- Хох! - восторженно орут фашисты.
Эриха Коха нет и, очевидно, уже не будет на параде. То, к чему так стремился Кузнецов, к чему он внутренне подготовился, чего так мучительно, напряженно ждал, не сбудется. Напрасно ждут сигнала Шевчук и Жорж Струтинский, Крутиков, Гнидюк и другие замешавшиеся в толпе разведчики, которых Кузнецов не знает и которые не знают его. Все они ждут его сигнала, ждут с таким же мучительным и жадным нетерпением, с каким сам Кузнецов ждет появления Коха, чтобы начать "командовать парадом". Но торжество близится к концу, а гаулейтера все нет и нет на трибуне.
- Все, - шепчет Валя, и Кузнецов слышит ее тяжелый вздох.
На трибуне движение. Генерал Даргель покинул свое место и направился к выходу. Тотчас же движение на трибуне передалось группе "гостей"; заговорили, начали расходиться. Кузнецова кто-то окликнул. Он обернулся и увидел маленькое бульдожье лицо одного из своих новых знакомых.
- А-а! Макс Ясковец!
- Рад видеть вас, лейтенант! Рад видеть вас, фрейлейн!
На Ясковце сегодня вместо черной шинели гестаповца светлое, хорошо сшитое штатское пальто. Сегодня больше, чем когда-либо, все в нем вызывало отвращение - и это пальто, и желтые краги, и эта голова с бульдожьим лицом и оттопыренными вишнево-красными ушами, и певучий, елейный голос. Кузнецов глядел на Ясковца и, кажется, только теперь с разительной ясностью понял все, что произошло. Он не стрелял, не "командовал парадом", как хотел, и неизвестно, когда еще представится такой случай. Сейчас он будет слушать болтовню Ясковца и болтать вместе с ним и ему подобными; и так - до позднего вечера. А там на несколько часов он станет наконец самим собой. Но это только на несколько часов. А с утра опять Ясковец, опять какие-то чужие, до исступления ненавистные лица...
- Пойдемте, Валя, - говорит он. - Пора.
Площадь пустеет.
Выходя с площади, он заметил - неподалеку понуро бредут братья Струтинские. Вот покидает площадь Шевчук, вот еще знакомое лицо - тоже, кажется, кто-то из отряда... Сколько их здесь! Хочется подойти, сказать несколько слов, поделиться неудачей... Но нет. Он незнаком с ними, он немец, отпрыск старого прусского рода. Он идет с высоко поднятой головой и только крепче прижимает к себе руку своей спутницы.
А у Ясковца здесь много знакомых. То с одним, то с другим он раскланивается. Сплошь офицеры. Это хорошо.
Знакомые разные. Одних Ясковец приветствует легким поклоном, или почтительным приподниманием шляпы, или же, наконец, глубоким поклоном кого как. С другими он находит нужным остановиться. Вот, завидев издали какого-то майора, идущего под руку с разодетой девицей, он издает приветственный возглас, разводит руками и устремляется к ним навстречу. Минуту спустя майор, девица и осклабившийся Ясковец предстают перед Валей и Кузнецовым.
- Вы незнакомы?
Девица непринужденно и обворожительно улыбается всем четверым и весело произносит:
- Будем знакомы... Майя.
- Фон Ортель, - произносит майор.
- Зиберт.
- Где-то я вас видел... - Майор смотрит в лицо нового знакомого.
- Возможно, - соглашается Кузнецов. Легкая улыбка трогает его губы. В каждом городе есть места, где нетрудно встретить офицера...
- Вот и начался мужской разговор, - с притворно-обиженной миной вмешивается Майя. - Мы, фрейлейн, не будем их слушать, - обращается она к Вале, беря ее под руку. - Мы пойдем вперед.
Был поздний вечер, когда Кузнецов, расставшись со своими новыми "друзьями" и проводив Валю, возвращался к себе на квартиру. Он жил на окраине города, у брата Приходько - Ивана. Теперь, шагая по ночным замершим улицам и в тишине, которую нарушал лишь шорох моросящего дождя, Кузнецов мог обдумать и подвести итог всему, что принес ему этот день двадцатое апреля. Что, в сущности, произошло? Он готовился стрелять в Коха - того не оказалось на параде.