Внимательно смотрю на него и вижу, как мелкая дрожь пробегает по его лицу. Пауза затягивается.
- Сколько лет в партии?
- Всю свою сознательную жизнь, - он говорит глухо, но внятно.
И вдруг я чувствую, что не могу больше продолжать эту тяжелую игру. Выхватываю из колодки маузер. Фещенко услужливо подскакивает ко мне:
- Господин начальник! Зачем вам руки пачкать? Это мы сами сделаем с превеликим удовольствием. Не извольте беспокоиться: справимся. Не надо пачкать пол этой большевистской кровью...
Как я держал маузер за ствол, так и съездил им по щеке Фещенко. Он падает на пол, хватается за щеку. Орет:
- Господин начальник, господин начальник, что вы делаете?
- Какой я тебе господин начальник, фашистская гадина! - Моей ярости уже нет границ. - Я Сабуров! А ты, значит, коммунистов выдаешь, анонимные письма пишешь, кровавые границы устанавливаешь?.. Из-за ширмы, цепляясь за стену, выходит Синицкии. Ошеломленно переводит взгляд с меня на Кобяковского и на Фещенко. А Кобяковский замер, закрыв ладонями лицо.
Лицо Фещенко стало фиолетовым, глаза округлились от ужаса. Он что-то шепчет. До меня доносятся только последние слова:
- Кого бог лишает разума, того он лишает и жизни. Сыграл Фещенко в ящик...
Вскоре мы простились с жителями Гавриловой Слободы. Узнав, что мы партизаны и что мы расквитались со старостой и полицейскими, украинцы окружили нас своим вниманием и теплотой. С нами уходили Синицкии и Кобяковский, ставшие потом нашими замечательными партизанскими товарищами. Синицкий не дожил до победы. Совсем больным мы отправили его в Москву, в партизанский госпиталь. Он умер от туберкулеза. Кобяковский жив-здоров, работает в Киеве в Центральном Комитете Коммунистической партии Украины.
Мы возвращались в отряд, удовлетворенные результатами своей вылазки в Гаврилову Слободу. Нас горячо обрадовала первая добрая встреча с украинским населением. В наши ряды влились два новых коммуниста, которых нам удалось спасти от верной смерти. Мы узнали, откуда исходили анонимки, порочившие наших боевых друзей Марию Кенину и Василия Волчкова. И наконец, мы очистили нашу землю от предателей, воздав по заслугам и Фещенко и его полицейской своре фашистским наймитам.
Случай в Гавриловой Слободе мне запомнился на всю жизнь. Мне и после войны неоднократно доводилось сталкиваться с анонимными письмами. Страдали от них другие, немало пережил и я сам. И всякий раз, когда очередные комиссии, проверявшие анонимки, доискивались в них правды, я видел перед собой наглое лицо фашистского агента Фещенко и слышал его слова, полные цинизма: "Дыма без огня не бывает..." Если даже на минуту допустить, что некоторые анонимные письма таят в себе какие-то правдивые сведения, то все равно я считаю, что вообще в нашей советской действительности анонимки не могут и не должны иметь общественной почвы.
Даже относительная польза от того, что какое-то анонимное письмо вдруг по сути окажется правдой, не может в основе своей равняться с тем огромным социальным злом, которое несут в себе эти письма, подчас доставляющие многим людям тяжелые моральные потрясения.
Глава вторая. ДОРОГА В ХИНЕЛЬСКИЙ ЛЕС
Прежде чем продолжить свои воспоминания о событиях, последовавших после случая в Гавриловой Слободе, я должен обратить внимание читателей на одного человека. С Алешей Кочетковым мы еще будем много раз встречаться. Пусть же он останется в вашей памяти таким, каким знали его мы, партизаны.
Когда через многие годы вспоминаешь тех дорогих сердцу людей, кого сегодня нет среди нас, вместе с глубочайшим уважением к их немеркнущей памяти невольно возникает и чувство досады на себя: почему так мало тогда узнавал об этих людях, почему в душевной беседе не порасспросил о прошлой жизни, о том, что предшествовало их подвигу...
И только сейчас по светлым крупицам воспоминаний, с помощью боевых друзей и родных этих погибших товарищей воссоздаются образы тех, кого наш народ по праву величает Героями Советского Союза. Среди них и наш Алеша Кочетков.
Бывшие партизаны Брянщины, Белоруссии и Украины хорошо помнят этого плечистого парня с русой густой, чуть свешивающейся на лоб шевелюрой. А вот какие у него были глаза? Вспоминают по-разному. Только помнят, что какие-то смешливые, верно, потому, что принадлежал он к числу людей неунывающих. И говорил как-то немного протяжно, с легким акцентом на "о", как повелось в центральной полосе России, а он ведь оттуда...
До сих пор в небольшом поселке Дачном, Братовского сельсовета, Чаплыгинского района, Липецкой области, проживает семья Кочетковых. Не вся, конечно. Война и этот дом не обошла стороной. А жила в том доме большая семья под крылом у матери - отец давно умер. Четырех сыновей и трех дочерей выходила, вырастила Марина Агафоновна - невысокая пожилая женщина, глядящая сегодня на меня сквозь слезы с какой-то необъяснимой надеждой: а может, какая ошибка произошла и жив ее Алешенька?
Но надежды сразу угасают: нет, не вернутся сыновья. Погиб лейтенант Советской Армии, ставший партизанским командиром, Алексей Гаврилович Кочетков. Погиб его брат - командир отдельной пулеметной роты старший лейтенант Михаил Гаврилович Кочетков. Двух богатырей дала Родине семья Кочетковых, и об одном из них - о нашем партизанском друге - будет и мой рассказ.
Я теперь знаю, что Алеша мальчишкой был настоящим помощником матери, не гнушался никакой работой и часто упрямо мотал головой, когда юные сверстники звали его с собой играть в небольшой лесок к речке. Нужно было работать.
Алеша родился в 1918 году, но до ухода в армию успел пройти большую трудовую школу: был ремонтным рабочим и грузчиком на станции Бутырский пост, Калининской железной дороги, потом устроился слесарем в институте горной промышленности в Москве.
В 1938 году был призван в армию. Там сразу заметили сметливого паренька и удовлетворили его просьбу: послали на учебу в артиллерийскую школу. Спустя год участвует в освободительном походе наших войск на земли Западной Белоруссии и Западной Украины. Когда началась война на Карельском перешейке, он оказался здесь. Был ранен, попал в ленинградский госпиталь. Беспокойный оказался больной. Не давал покоя врачам и добился, чтобы его выписали раньше срока. Снова на фронте. Штурмует Выборг. Там и остается служить. В Выборге его застает Великая Отечественная война...
Последнюю весточку от сына мать получила из Ельца. Доброе, хорошее письмо.
Старая мать показывает сложенный треугольником пожелтевший листок. Расплылись строчки, торопливо набросанные чернильным карандашом: много материнских слез упало на дорогое письмо.
Мать снова и снова вспоминает о детстве Алеши.
- Терпеливым он был. Раз случилось, наскочил Алеша пяткой на косу. Рана просто ужас. Не помню уж, как я кожу-то приладила, кое-как перевязала ногу да скорей сына на подводу - и в город, к доктору. Едем это мы, а я все слезами умываюсь, глядя то на его белое как мел лицо, то на простыни, которыми я ногу ему обмотала: кровь бежит да бежит. И так мне вдруг горько стало, не выдержала, запричитала. А Алешенька так меня нежно за плечи обнял.
- Что вы, мама, зачем так убиваться... Мне же совсем не больно.
А я гляжу, у него и губы-то до крови покусаны, но держится, лишь бы меня успокоить. Вот какой он был: терпеливый да упрямый, чего задумает, обязательно добьется...
Замолкла мама. Только старые натруженные руки нервно перебирают бахрому скатерти и вяжут, вяжут бесконечные узелки...