Солнце поднимается выше, туман оседает, растворяясь в воде, и Байкал вдруг начинает искриться, дробиться, сверкая, словно гигантское зеркало, отразившее самое солнце со всеми его протуберанцами. Кто-то невидимый чуть наклонит зеркало, и оно отразит прибрежные скалы - огромные глыбы, черные и зеленые, бронзовые величавые сосны, отвесные гранитные стены, синеватые скалистые гряды в вышине, облака, плывущие в синем океане над головой, как снежные острова.
Сияющий мир хлынет в душу, и захлебнешься от восторга, и уже кажется, что у тебя крылья и вот сейчас сорвешься и полетишь все выше в глубь бездонной ослепляющей синевы.
И удивительно вписывалась в этот непостижимый мир Христина Даль, девушка, выросшая в Забайкалье.
Прапрадед ее, приват-доцент Даль, ученый и революционер, был сослан на Байкал еще лет сто назад. Здесь он женился на кержачке, написал фундаментальный труд "Флора и фауна Байкала" и, когда получил возможность вернуться в Петербург, уже не смог оставить захвативший его душу край. Его сын, а в свое время и внук уезжали в столицу для получения образования, но неуклонно возвращались на Байкал для научной работы. Столетие семья Далей посвятила изучению и защите озера.
Христина по окончании медицинского института в Новосибирске тоже вернулась на родину. Матери она не помнит, та умерла, когда девочке было всего четыре годика. Отец погиб в экспедиции шестью годами позже.
Осиротевшую Христину взял в свою семью дядя со стороны матери, ветеринарный врач. Отличительной чертой этой семьи была бездуховность. Мещанство в его самом чистом виде.
Когда Христине исполнилось тринадцать лет, она от них ушла. Уже тогда она знала, чего хочет от жизни, чего не приемлет.
Алеша полюбил ее с первого взгляда. Без малейшей надежды на взаимность. Слишком низко он привык себя ставить. Эта постоянная неуверенность в себе...
Я Христину люблю как человека, как личность. Сколько в ней обаяния!.. От нее так и веяло ясностью, чистотой, спокойствием. Высокая, тоненькая, крепкая.
У Христины здоровая, не поддающаяся загару кожа лишь чуть-чуть окрашена солнцем. Необычайно яркие синие-пресиние глаза, большой чистый лоб (не оставила еще на нем жизнь своих борозд), русые, прямые, блестящие волосы зачесаны назад и подхвачены, чтобы не мешали, резинкой или обручем, и говорит неторопливо, и от слов ее веет такой же ясностью и миром, как от всего ее облика.
Папа говорит, что прежде она носила две толстые косы до пояса, но по окончании института отрезала их: врачу косы не идут, а прическу не захотела делать.
С момента, как я ее увидел, мне все время хочется сделать ее портрет акварелью: масляные краски для нее слишком грубы.
На "Баклане" все перезнакомились, подружились. Матросов у них не хватает, так что мы трое сразу включились в команду. Капитан нами доволен.
Днем "Баклан" в плавании, на ночь мы находим себе подходящую стоянку. Иногда и днем стоим, когда отец и оба "научника" заняты обследованием. Мы тогда выступаем в роли лаборантов или коллекторов.
"Ча-ча-ча" шла впереди нас. Время от времени мы попадали на их стоянку. Обычно они расписывались либо на скалах, либо хоть на песке: Гарик, Славик, Вовик, Талик. Но и без этого мы сразу определяли их недавнее пребывание по обилию мусора: пустые бутылки, консервные банки, картофельная шелуха, промасленная бумага.
Отец, сжав зубы, терпеливо закапывал все это либо сжигал на костре. Он не выносил, когда замусоривали чистые берега. Я ему помогал, поругивая "туристов".
Однажды мы их настигли, когда они отъезжали на своей "Ча-ча-ча", даже не затушив костра, где тлела не успевшая завянуть березка. Ослепительной свежести белый песок был загажен. Команда "Баклана" высказала, что о них думает. Они нас всех выругали и поспешно отчалили.
Нам предстояла еще одна встреча, на этот раз последняя... Не забыть мне ее никогда.
Накануне мы остановились в глубокой подковообразной бухте, окаймленной желтым полумесяцем песка. Края этой огромной подковы оканчивались двумя крутыми обрывистыми мысами. Они поднимались над Байкалом метров на сорок черные скалы, отвесные, как стена,- но по мере удаления от озера снижались. В закруглении подковы, сразу за желтоватой каймой песка, начинался лиственный лес. Там мы бросили якорь. Но на этот раз капитан, руководствуясь какими-то своими соображениями, приказал прикрепить "Баклан" еще и к деревьям потолще.
После ужина все собрались в кают-компании - пришли на голос Жени, он пел, аккомпанируя себе на гитаре. Впервые он пел не стесняясь, свободно.
Кроме Алеши, никто даже не подозревал, что у него такой хороший голос. Последним вошел капитан.
- Ну спасибо, Женя, разуважил! - сказал капитан проникновенно.- Если не устал, спой еще.
И Женя пел. К моему удивлению, многие песни оказались нам совсем незнакомы. Особенно нам понравилась одна. Колыбельная. Оставленная мужем женщина поет над колыбелью своей дочки:
За окном веселье,
Уличный прибой,
Рядом новоселье...
Мы одни с тобой.
Ты болела корью,
А теперь прошло.
Было много горя,
Далеко ушло.
Жалко даже горя,
Разное оно!
Ветер из-за моря
Дует к нам в окно.
Не забыть мне, верно,
Смуглого лица...
Лучше б не встречала
Твоего отца.
У него другая,
Умная, жена...
Спи моя родная,
Девочка моя.
Гордая и сильная,
Что ей наша дочь...
В сарафане синем
В окно смотрит ночь.
Я ему сказала:
- Сможешь - позабудь...
За день так устала.
Надо б отдохнуть.
Только не усну я,
За окном прибой,
Спи, моя родная,
Я всегда с тобой!
- Чьи это слова?
- Чья музыка?
- Какой мотив чудесный! - набросились на него, когда Женя умолк, задумавшись. Женя неопределенно повел плечами.
- Это ведь его песня! - не выдержал Алеша.- Он сам их пишет, как Булат Окуджава. И музыку и слова...
Женя смущенно отмахнулся.
- Тоже мне, нашел Окуджаву... Просто люблю петь и складываю песни. Я же не поэт, а шофер.
- Но почему вдруг про женщину? - удивился я.
- Была у нас на заводе Лихачева мать-одиночка. В праздники я о ней вспоминал, ну, что одна... За окном веселье, а она одна... Вот и получилась песня. Само собой как-то сочинилось. И мотив откуда-то взялся.
- А где она сейчас? - спросил Алеша.- Ты вроде говорил мне, что она уехала. Куда?
- В Зурбаган,- пошутил Женя. Все почему-то так и подумали: пошутил.
- Женя первое место получил на конкурсе самодеятельности в Москве,сказал Алеша.- Его даже в ансамбль приглашали... Забыл какой. Скажи, Женя.
- Неважно. Ведь я не пошел,- отмахнулся Женя.
- Почему? - заинтересовался отец.
- Не люблю петь даже в маленьком ансамбле. Люблю сам выбирать песни. Если нет подходящей к настроению, сам сочиняю. Это ведь нетрудно.
- Повезет ребятам, с кем тебе доведется жить и работать,- заметил отец,- легкий ты человек, Женя. Такие на Севере ценятся.
- Наверно, твоя жена за песни тебя полюбила,- изрек я глубокомысленно.
Женя усмехнулся, довольно едко.
- Несмотря на песни, Андрюша. Теперь она, во всяком случае, убеждена, что женатому человеку это не к лицу - песни, гитара, самодеятельность. На праздники разрешает спеть... вместе с объевшимися и перепившими гостями. Можно даже соло.
- Ревнует она,- тихо предположил Алеша.
- Верно, она ко всему меня ревнует. Даже к книгам. Любимые книги у Алеши хранил. Она Полное собрание сочинений Паустовского загнала... все шесть томов. Да еще Грина хотела продать. На Грине я ее поймал и благополучно отнял. "Из ревности"... Денег у нее не хватило на ковер. Я от злости залил тот ковер чернилами, а все свои книги отнес к Алеше на сохранение.