- Ты что, ее знаешь?
- Это мамина фотография,- буркнул я.
- Воистину тесен мир! Выходит, это ваша жена, Андрей Николаевич? обратился он к отцу. Голос его теперь звучал напряженно.
- Бывшая жена,- просто ответил отец, мельком взглянув на фотографию.
- А-а, вот оно что!.. Интересный человек. Жаль, что мы с ней откровенно разговорились лишь накануне моего отъезда в Новосибирск. Фотографию она прислала в письме... по моей просьбе. Там славная надпись на обороте, прочти, Андрей.
Он протянул мне карточку, и я, поколебавшись, взял ее и прочел вслух: "Личность определяется тем, что у нее можно отнять. Никогда у Вас не отнимешь свободы мысли, нравственного максимализма, принципиальности и мужества. Как Вы блистательно доказали, что и один в поле воин!
Дорогой Кирилл Георгиевич, если взгрустнется, если понадобится друг позовите. Откликнусь. Ксения Болдырева".
Я повернул открытку, даты почему-то не было. Все смотрели на меня.
- Откликнулась? - насмешливо как-то поинтересовался Виталий.
У меня сжались кулаки. Не любил я этого парня!..
- Ты пришел петь, пианино перед тобой,- резко напомнил ему Женя.
Виталий налил кофе и стал медленно цедить - именно не пить, а цедить.
- Если не секрет, что это за история насчет и "один в поле воин"? добродушно поинтересовался отец.
- Никаких секретов, Андрей Николаевич, хотя сама работа и прошла под грифом "секретно". Могу коротенько рассказать. Я работал тогда в научно-исследовательском институте (он назвал известный в Москве институт), был младшим научным сотрудником, только что защитился - ожидалась для меня вакансия. Но я увлекся одной интереснейшей идеей где-то на стыке физики и физиологии. Сумел увлечь ею товарищей по лаборатории. Однако начальство нас не только не поддержало, а навязало совсем другую тематику. Директор любил для своих сотрудников что-нибудь попроще: надежнее и скорее. Мелкотемье ужасное, там и работы-то, если взяться, недель на шесть, а отнюдь не на год. Товарищи уговорили меня не связываться, а посвятить плановой работе понедельник, остальные дни недели - нашей идее. "Твоей идее", как говорили они. Так вот, моя идея оказалась очень трудной в реализации. Крайне трудной. Скоро нас осталось трое... Остальные под благовидными предлогами уклонились. Мы работали и вечерами, без выходных. Директор как-то дознался насчет "понедельника", устроил нам бучу: "Вечера меня не касаются, но на работе будете делать лишь запланированную тему".
Пришлось работать еще и ночами... Один из моих товарищей заболел - язва желудка. Не желал ложиться в больницу, пока не закончим работу. Не прощу себе никогда, что не настоял. Его увезла "скорая помощь", когда наша работа была закончена. Он умер на операционном столе... мой лучший друг. А затем началась клоунада. Вы понимаете, в чем дело? Работу сделали младшие научные сотрудники. Представить нашу работу пошел старший научный сотрудник. На ученом совете - уже заведующий лабораторией. В министерство поехал докладывать... директор НИИ. Наши фамилии вообще "забыли" поставить на титульном листе. Там стояло имя директора, ученого секретаря, завлабораторией и еще с полдесятка фамилий, не имеющих к этой работе ни малейшего отношения.
Работой заинтересовались ученые, работающие в области космографии, просто космонавты... Она была выдвинута на соискание Государственной премии.
Тогда я взял отпуск и посвятил его хождению по инстанциям. Я поставил своей целью, чтоб возможно большее число людей узнало об этой истории. Обошел редакции газет, побывал в министерстве, Академии наук. Даже Аркадию Райкину рассказал. И космонавтам рассказал. В общем, развил такую энергию... Представляете, какая поднялась заваруха? Я добился того, чего хотел: авторами были указаны лишь мы трое. Мы получили премию. Гриша посмертно.
Директора сняли.
Между прочим, потом меня спрашивали, почему я поехал в Ленинград к Райкину, как в высшую инстанцию. Я сказал, что смех действительно "высшая инстанция". Я опасался, как бы дело не ограничилось взысканием или выговором, главное - оно должно выйти за пределы НИИ. В то время как аналогичные факты происходят и в других учреждениях. Для этого я и ходил по редакциям газет, и к Райкину ездил.
Ну, мне, как лауреату с беспокойным характером, предложили заведование лабораторией в Новосибирске. Я согласился. Там я защитил и докторскую.
- А как вы оказались в Зурбагане? - полюбопытствовал Женя.
- Институт ведь организовывал я. Именно по моему настоянию в Зурбагане, где же лучше изучать проблемы Севера, как не на самом Севере? Когда мне предложили возглавить лабораторию здесь, я с радостью согласился. Кстати, мои предки ведь из этих мест. Вот Христина знает. Наши отцы учились вместе.
- Вы сибиряк? - почему-то удивился я.
- Отец коренной. С Байкала. Родился в Сен-Маре. Потом пробился в столицу. Я родился в столице, вернулся на Байкал. Отец женился на москвичке. Я женюсь только на сибирячке.
- Хватит, Андрюша! - остановил меня отец, видя, что у меня наготове еще несколько вопросов.
- Разрешите последний вопрос, и будем слушать Виталия. Можно, Кирилл?
- Пожалуйста.
- Какая тема в науке вас интересует теперь более всего?
- Человек в экстремальных условиях. Пишу специальное исследование на эту тему. Отнюдь не популярное - сплошные формулы.
- О-о-о! - я так и подскочил. Христина пояснила ему, что я очень увлекся этой темой. Кирилл взглянул на меня благожелательно.
- Ну что же, если так, поступай к нам в институт лаборантом. Христине Даль положен лаборант, но мы не торопились, ждали подходящего.
- Спасибо,- сказал я, покраснев,- но я хочу поработать шофером.
Виталий поднял крышку пианино.
Ни поэтического, ни композиторского дара у него не было, но чужие песни он исполнял неплохо. И голос оказался приятным - чистым, выразительным, не то лирический баритон, не то драматический тенор (я их путаю всегда). Он спел несколько песен Таривердиева, Андрея Петрова, Евгения Птичкина, что-то из репертуара Булата Окуджавы и вдруг запел песню Высоцкого "Кони привередливые".
Мне приходилось слышать эту песню, записанную на диске, и, признаться, не понравилось: уж очень "утробно" басит там артист, и поэтому до меня не дошла сама душа песни. А теперь дошло полностью. Весь ее ярчайший драматизм.
Заблудившийся в жизни человек, охваченный страхом неминуемой смерти. Как он молит коней судьбы постоять хоть немного еще на краю. До какого отчаяния надо дойти, чтоб вот так сказать: "Ангелы поют такими злыми голосами".
- Виталий, ты же большой артист! - сказал я вслух, когда он допел песню.
Но Виталий не слышал. Он горько-прегорько плакал! Мы бросились к нему, но он вдруг, устыдившись своих слез, кинулся в переднюю, схватил в охапку свою одежду и исчез.
- Талантлив. Но манера исполнения типично блатная,- задумчиво сказал отец.- Почему?
Мы долго говорили о нем.
- Надо парню помочь,- решил отец.- Есть артистичность. Конечно, работа в пекарне его не удовлетворяет. Может, его возьмут в театр? Труппа далеко не укомплектована. Думаю, найдется ему место.
- Может, еще прославится как артист? - предположил я.- Только понравится ли он? Мы сами его за уголовника приняли.
- Что-нибудь придумаем. А поет он хорошо... В наших местах безусловно прославится.
Кирилл на своей машине отвез нас в пекарню. Виталий уже был там и подготавливал тесто для нового замеса. Глаза его были заплаканы.
Но, как ни странно, первым в Зурбагане прославился Алеша.
После долгой и тщательной подготовки он наконец выпек флотский хлеб. Я был у них, когда из печи вынули первые хлебы.