— Вы узнали что-нибудь?
— Да, кое-что и очень невеселое. Ваш сын в смертельной опасности.
Граф побледнел.
— Но где он? Что с ним?
— В точности я не могу вам этого сказать, да и некогда. Сейчас вы должны предпринять нечто.
— Я?
— Да. Садитесь и пишите письмо.
— Кому? — пролепетал совсем сбитый с толку надменный магнат.
— Вы это сейчас узнаете. Прошу писать, ваше сиятельство, следующее:
...
С. Ржевусский
И опять жуткое безмолвие, молчаливое шествие таинственной процессии.
Но вот пол коридора стал как бы покатым, словно он спускался вниз.
— Осторожнее, ваша эминенция, здесь так скользко, — послышались вкрадчиво-льстивые голоса.
Воздух сразу изменился. Повеяло невероятной сыростью, точно от болота. Пол стал влажным, откуда-то сверху падали крупные капли холодной воды.
Свет факелов и свечей заколыхался вздрагивающими языками, словно под порывом ворвавшегося воздуха. Лязгнули замок и засов железной двери, пахнуло еще большей, отвратительной сыростью, и процессия стала осторожно спускаться вниз.
Казалось, точно неведомые существа-призраки, появившись на земле, вновь устремляются в ее таинственные недра.
— Однако с последнего раза сколько воды прибавилось здесь! — прозвучал опять тот же резкий голос.
Страх и тревога послышались в нем.
— Вода ведет свою проклятую работу. Она просачивается сквозь своды. Но не беспокойтесь, ваша эминенция, они еще так крепки, так надежны, опасности нет никакой.
— Да, это было бы большим несчастьем, большей потерей для нас.
Ноги хлюпали в воде. Багровый свет факелов, отражаясь в ней, делал ее изумительно похожей на кровь.
Летучие мыши с протяжным свистом крыльев проносились над головами идущих.
— Что с вами, отец Бенедикт? — тихо спросил шедший рядом с настоятелем N-го костела иезуит.
Отец Бенедикт что-то глухо пробормотал, указывая на щеку, завязанную черным шелковым платком.
— О, это — неприятная вещь! — послышался сочувственный шепот. А вы бы — liquor monacnorum?..
Тот сокрушенно покачал головой, закутанной в капюшон сутаны.
Стало суше, светлее.
— Мы подходим. Amen.
ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ ОСУЖДЕННОГО
В маленькой низкой камере со сводчатым потолком было полутемно. Какой-то ночник странной формы робко мигал, распространяя неприятный запах прогорклого масла.
В камере метался высокий, стройный молодой человек.
Это сын графа, Болеслав Ржевусский.
Его бледное лицо было искажено невыразимой мукой... Порой он в отчаянии заламывал руки — и из его груди вырывались крики, в которых звучало столько тоски, столько страха и гнева.
— Как они смеют! Как они смеют!
Бешенство овладевало им. Он бросался к железной двери и принимался, что есть силы колотить в нее руками и ногами.
— Пустите меня! Вы — преступники, палачи — слышите ли вы меня?
Ни звука. Ни шороха. Точно в могиле. Тогда он бросался к окну, и каждый раз в ужасе отшатывался от него.
Через толстые прутья железной решетки на него глядела своей страшной массой мутная вода.
— Господи! Да где же я? И что со мной?
И вдруг ему вспомнились рассказы о существовании потайных ходов из многих варшавских костелов, о ходах-коридорах даже под Вислой.
Значит, это правда? Значит, он действительно, попал в страшные лапы иезуитов, и угроза смерти, к которой они приговорили его, — не шутка, а лютая, зловещая правда?
Холодный ужас объял его душу, пронизал все его существо.
Смерть... Почему? За что? Смерть — в его годы, когда весь мир развертывается перед ним во всех своих чудесных дарах... Когда он любит, любим, молод, силен, красив, знатен...
— О, нет, нет! Этого быть не может. Я не хочу умирать, я не могу умереть! Неужели всемогущий Бог может допустить совершиться такой вопиющей к нему несправедливости?!
И вспомнились ему угрожающие слова:
«Смотрите! Бог иногда мстит вероотступникам...»
Но ведь он не отступился от Христа. А какой же есть еще Бог?
«Вы приговариваетесь к смерти через поцелуй Бронзовой Девы» — погребальным звоном гудит в его ушах приговор его судей-палачей.
Болеслав Ржевусский громко, жалобно зарыдал. Вдруг он вскочил и с каплями холодного пота на лбу стал прислушиваться.
— Что это? Голоса? Шаги? Да, да, все яснее, ближе... Вот уже у самых дверей его каземата.
Он задрожал всем телом, выпрямившись во весь рост.
С протяжным скрипом раскрылась дверь. На пороге со свечами в руках стояли несколько фигур, одетых в рясы-сутаны.
— Так как вам трудно говорить, отец Бенедикт, то позвольте мне вместо вас напутствовать на смерть и поддержать дух преступника, — донеслось точно откуда-то издалека — до несчастного молодого графа.
Два монаха-иезуита торжественно внесли какое-то белое одеяние.
— Что это... Что это значит? Что вам надо? — в ужасе попятился Болеслав Ржевусский от вошедших.
— Сын мой! — начал торжественным голосом старый монах-иезуит. — Вы уже выслушали смертный приговор, произнесенный вам тайным трибуналом святых отцов. Соберитесь с духом, призовите на помощь Господа. Этот приговор будет приведен в исполнение сейчас.
— Что?! — дико закричал граф.
— Сейчас вы искупите ваши страшные грехи.
— Вы лжете! Слышите: вы лжете! Я не хочу умирать, вы — палачи, убийцы! Вы не смеете меня умертвить!
— Сын мой, все напрасно: еще ни один наш приговор не оставался без исполнения.
Два монаха приблизились к осужденному.
— Оденьте вот это одеяние, а свое скиньте. Это последний наряд приговоренных.
И они протянули обезумевшему от ужаса молодому человеку белый балахон с широкими разрезными рукавами, веревку и белый остроконечный колпак.
— Прочь! — иступленно заревел граф, отталкивая от себя служителя палачей. — Спасите меня! Спасите меня!
Безумный крик вырвался из камеры и прокатился по коридору.
— Я должен предупредить вас, сын мой, что если вы не облачитесь добровольно, придется прибегнуть к силе. Возьмите же себя в руки: вы умели бесстрашно поносить святого церковь, умейте же храбро умереть. Я буду читать, а вы повторяйте за мной: «Pater noster, qui es in coelun...»
— Помогите! — прокатился опять безумный крик ужаса, страха.
Но веревка уже была ловко накинута на руки осужденного.
Граф рванулся, но руки были связаны. Его повалили на соломенный матрац и насильно стали облачать в страшный предсмертный наряд.
— Свяжите ноги! — отдал приказ иезуит. — Готово? Поддерживайте его с двух сторон и ведите!..
И скоро из камеры вышла белая фигура мученика-осужденного со связанными руками и спутанными ногами.
ПОЦЕЛУЙ БРОНЗОВОЙ ДЕВЫ
Шествие открывал престарелый патер-иезуит с распятием в руках.
За ним, поддерживаемый двумя в черных сутанах, шел осужденный граф.
Теперь он не кричал, не сопротивлялся. Столбняк предсмертного ужаса, неведомых страданий властно овладел им. Не было голоса, не было языка. Сознание как бы совсем покинуло его.
Когда процессия поравнялась с той таинственной комнатой-судилищем, где осужденному был произнесен смертный приговор, из нее вышла новая процессия, во главе которой подвигался «его эминенция». У всех в руках были зажженные свечи.
При виде новых лиц граф Ржевусский словно пришел в себя.
С раздирающим душу криком он рванулся из рук державших его иезуитов и чуть не упал, благодаря спутанным ногам.
— Во имя Бога, спасите меня! Пощадите меня!
— Вы призываете имя Бога?.. С каких пор вы, еретически поносившие Христа и святую церковь, уверовали в него? — раздался резкий, суровый голос.
— Неправда!.. Неправда! Клянусь крестом, я не поносил ни Бога, ни святой церкви!
— Вы лжете! Вы говорили, что служители католической церкви, отцы иезуиты, торгуют Христом оптом и в розницу.
— Но разве иезуиты равносильны Христу? — с отчаянием в голосе прокричал граф.
— Вот видите, вы поносите тех, которые служат его величию... Довольно. В этом мире уста ваши не будут больше произносить хулы. Вы предстанете сейчас на суд Его самого.
По знаку, поданному старшим духовным лицом, мрачные своды страшного коридора огласились пением процессии.
— Moriturus laudare debet Deum, — послышались торжественно-заунывные звуки реквиума.
Процессия медленно подвигалась по коридору. Теперь, поняв, что все окончено, что спасения нет и не может быть, граф стал точно безумным.
Громовым голосом он старался заглушить страшное заживо похоронное пениє.
— Негодяи! Убийцы! Палачи! Вы оскверняете алтари, ваши руки, которыми вы держите распятие, обагрены кровью! Умру, но моя смерть жестоко отомстится вам. Ваши проклятые гнезда будут разрушены!..
— «...Ad misericordiam Christi ас santissiimae Virginis Mariae», — все громче и громче гремит процессия.
— И они еще произносят Имя Христа! О, подлые изуверы-богохульцы!