– Сумма остается прежней? – съехидничала Татьяна.
Я видел, что она готова выполнить мои условия насчет Римки, дачи и прочего – просто сейчас ей пришла охота по-бабски покапризничать. Она, видать, была из тех дамочек, которые не позволяют, чтобы их чувства взяли верх над рассудком. Теперь она своим непослушанием компенсировала то минутное восхищение, которое испытала по отношению ко мне.
– Сумма остается прежней. Но от премии я не откажусь.
– Пока что тебе не за что платить даже основной гонорар.
Последнее слово все равно осталось за ней…
* * *
Я провожал Татьяну. Мы шли по парку (больше похожему на лес) не спеша.
Наслаждались – насколько это позволяли наши обстоятельства – мягким солнечным вечером.
Татьяна шлепала босиком. В течение нашего двухдневного знакомства я несколько раз наблюдал за ее превращениями. Она уже представала передо мной: богатой молодой леди; перепуганной до смерти девчонкой; уверенной в себе сыщицей. Теперь же она выглядела скромной девушкой, пришедшей в парк на первое свидание. Шагала босиком по пыли. Доверчиво опиралась на мою руку, когда надо было перепрыгнуть канаву.
Прическа ее растрепалась. Лицо было безмятежно. Мы оба молчали.
На опушке леса остановились.
Издалека, сквозь деревья, я видел, как по абсолютно тихой улочке, окаймляющей лес, катилась на малой скорости моя «восьмерка». За рулем сидела Римка.
«Хвоста» не было.
«Восьмерка» затормозила.
– Ну, иди, – сказал я.
То, что мы перешли с Татьяной на «ты», теперь казалось абсолютно естественным. Лихая погоня и последовавшая за ней неспешная прогулка сблизили нас.
– И я тебя умоляю: отсидись на даче. Хватит с тебя приключений. Не вылезай хотя бы в выходные. А там созвонимся.
– Да, партнер, – скромненько сказала Татьяна. Ее смиренность выглядела подозрительной. Она повернулась ко мне. Приподнялась на цыпочки. Положила одну руку на плечо. И поцеловала в губы.
Поцелуй длился несколько дольше, чем это допустимо между друзьями.
* * *
Домой, на Пушкинскую улицу (которую я упорно не воспринимал под старо-новым названием Большая Дмитровка) я добрался около восьми.
Центр был пустынен. Все, кто мог, уже смотались за город.
Мой подъезд выходил аккурат на фасад Генеральной прокуратуры. Когда семь лет назад мы с Ириной въезжали сюда, она шутила, что скоро мне будет совсем близко ходить на работу – только улицу перейти.
Тогда я еще работал следователем. Но далеко не в Генеральной, а в районной прокуратуре. Ездил на работу навстречу ежедневному людскому потоку из центра на окраину. Возвращался я домой, как правило, за полночь. А Ирка к моему возвращению готовила ужин и поджидала меня за вязанием… Вскоре меня стал встречать один только ужин, накрытый тарелкой – Ирина уже спала.
Затем ужина не стало.
А вскоре – и самой Ирки.
Ей не нравилось, что я много работаю, очень мало получаю и уделяю ей совсем мало внимания. Не знаю, обрела ли она все это с французом – агентом по недвижимости, к которому сбежала. Из Парижа она мне не пишет.
Я вошел в прохладный и гулкий, такой дореволюционный подъезд с высокими окнами. Мне хотелось в холодный душ и холодного пива. Кроме того, у меня появились кое-какие мысли, которые – после определенной проработки – способны были, если даст бог, ускорить ход нашего расследования.
Пешком я поднялся на третий этаж. Наша квартира оставалась единственной в подъезде еще не расселенной. Со мной жили еще две семьи. Во всех шести комнатах собрались патриоты старой Москвы, ни за что не желающие отбывать ни в какие Переделкино-Жулебино.
Я поддерживал их. Аура дореволюционного профессорско-адвокатского дома благотворно влияла и на меня – неофита, пришельца с рабочих московских окраин.
Отомкнул дверь своим ключом. В огромной квартире было тихо. Жильцы разъехались по дачам и отпускам. По прохладному сумеречному коридору я прошел в свою комнатуху. Отворил дверь, сделал шаг внутрь.
И – получил сильнейший удар по затылку. Страшная боль расколола голову.
Последнее, что я видел, перед тем как потерять сознание – высокого бритого парня, зачем-то роющегося у меня на книжной полке.
Очнулся я от того, что кто-то плеснул на меня холодной водой.
Страшно болела голова.
Я с трудом разлепил веки. Свет резал глаза. Прямо в лицо мне светила лампа.
Попробовал заслониться от света, но пошевелить руками было невозможно.
Я сидел в своем любимом кресле. Мои руки были прикручены к подлокотникам.
Я прикрыл глаза.
– Очухался, – услышал какой-то голос. Тут же меня наотмашь ударили по лицу. Не больно, но обидно.
– Где она? – раздался голос.
– Кто?
– Не придуривайся. Снова удар по лицу.
– Я не знаю. Еще удар.
– Я правда не знаю. – Серега, неси паяльник. Щас в жопу ему затолкаем – живо все вспомнит.
– Граждане…
Удар.
– Мы тебе не граждане! Прокурор, блин!
– Господа, я правда не знаю, где она. У нее в Москве куча друзей и подружек…
Я изо всех сил пытался выглядеть убедительным и жалким. Последнее, учитывая мое положение, удавалось убедительнее всего.
– А даже если вы ее найдете – она ведь ничего не знает. Ничего! – продолжал я. – Это объявление – блеф. Она просто хотела выйти на вашего босса.
И выкупить журналиста. Бля буду!..
– Туфту гонишь!
Еще удар по лицу, сильней прежнего. – Чтоб я сдох!
– Сдохнешь, не волнуйся.
Во время допроса я старался держать глаза полуоткрытыми. Постепенно они притерпелись к свету.
Похоже, моих мучителей было всего двое. Об этом также свидетельствовало количество звучавших голосов. Видно, после аварии на Вешняковской улице бандиты стали испытывать кадровое голодание. – Где она?
– Да не нужна вам она. Русским языком говорят! Тупые вы какие-то, ей-богу…
Меня изо всех сил звезданули в глаз. Этого я добивался. В голове зашумело, но сознания я не потерял. Однако прикрыл свои серые очи и повесил голову набок.
– Слышь, он отрубился.
– Хрен с ним.
– Думаешь, он не знает, где девка?
– А хрен его поймет.
– Может, отвезем к Липке? Тот расколет.
– На хрен он кому нужен! Мусор!
– А куда его? Кончим?
– Ага. Только поспрошаем еще маненько. Ну-ка, сгоняй за водой. Да мне принеси попить.
Так. Участь, уготованная мне, была совсем не завидной. Видать, мне предстояло отправиться вслед за Олей Климовой и Андреем Седых. И, судя по всему, за Димой Полуяновым.
Вот тебе и пятьдесят штук гонорара. Кажется, вместо новой двухкомнатной квартиры в центре у меня будет однокомнатная. Очень тесная, из сосновых досок.
Но…
На протяжении предшествующего допроса я незаметно напрягал и расслаблял правую руку. Веревки на ней я ослабил. Достаточно ли, чтобы вырваться? Это можно было установить только экспериментальным путем.
Большая удача была в том, что мои ноги и вовсе оставались свободны. Мои мучители работали по-русски небрежно. Когда я изобразил из себя уснувшую гусеницу, один из бандитов – судя по всему, младший – отправился на кухню за водой.
Коридор в нашей квартире длинный. Минута, а то и две в моем запасе имелись.
По-прежнему притворяясь бездыханным чуть приоткрыл глаза.
Бандит с лампой в руке – моим бра, между прочим – стоял рядом с креслом в опасной (для него) близости.
Резко разогнув ногу, я изо всех сил ударил его в пах.
Удар получился. Бандюга сдавленно заорал. Глаза его вылезли из орбит.
Лампа выскользнула из его рук, грохнулась на пол и разбилась. Сам он скорчился. Сейчас для него ничего, кроме дикой боли, не существовало.
Из далекой кухни я слышал плеск воды. Похоже, второй не слышал нашей возни.
Не теряя ни миллисекунды, я изо всех сил рванул правую руку. Веревки держали, но стало свободней. Еще раз! Я был по-прежнему связан, но, казалось, цель близка. Бандит по-прежнему корчился на полу.
Еще!
Правая рука освободилась.
И вовремя. Бандит очухался от моего удара ниже пояса, разогнулся и надвинулся на меня.
Удара кулаком в кадык он от меня, связанного, не ожидал. Захрипел и повалился набок.
В дверях возник второй. Я видел его в свете сумерек. В руках он держал кастрюлю с водой.
Правой рукой я подобрал с пола осколок с плафона. Полоснул им по веревкам на левой рук. Разрезал их – судя по боли, вместе с кожей – рванулся.
Наконец-то я освободился от проклятущего кресла. Вскочил.
Второй, пришедший в себя от изумления, не нашел ничего лучшего, как швырнуть в меня кастрюлей. Я увернулся, и кастрюля загрохотала, разливаясь, по полу.
Я нанес бандиту удар ногой в живот, а затем, тут же – ребром ладони по шее. Он свалился как подкошенный.
Второй еще не приходил в себя.
Не теряя времени, я обыскал их. У первого изъял «Макаров», у второго – заточенную железную расческу. «Макаров» я сунул себе за пояс, заточку выбросил в окно.
Затем связал обоим бандитам руки за спиной, а рты залепил скотчем. Я постарался не повторять их ошибок и поработал на славу.
Ноги им связывать не стал.
Будем надеяться, что, когда я вернусь, их уже здесь не будет.
Я направился в ванную.
В маленькое потускневшее зеркало с выщербленной амальгамой на меня глянул разбойный тип с залитой кровью головой. Рука также кровоточила. Рубашка пострадала так, что никаким «тайдом» не отстираешь – выбирай не выбирай.
Я скинул сорочку и засунул голову под струю ледяной воды. Сперва обожгло, а потом стало легче.
Не теряя времени на перевязки, я сменил сорочку. Похоже было, что бандиты вот-вот очнутся.
Я выбежал из квартиры. Дверь запирать не стал.
Сбегая по лестнице, ощупал затылок. На нем вспухала шишка величиной с яйцо динозавра. Сотрясение серых клеточек я, кажется, получил, но черепушку мне вроде не пробили. Спасибо, ребята, вечно буду бога молить.
* * *
На пустынной Пушкинской недреманным оком горела пара окон в Генеральной прокуратуре. У здания Совета Федерации рядом с моим домом прогуливался милиционер.
Внимание правоохранительных органов мне сейчас было явно ни к чему.
Я поднял руку.
Первая же машина, едущая в сторону Пушкинской площади, затормозила.
– В Выхино, даю триста!
– Садись!
Я плюхнулся на заднее сиденье. За три сотни московский «бомбила» готов возить кого угодно – даже человека с явными следами только что совершенного преступления.
На светофоре у пересечения со Страстным бульваром частник, дедок с кустистыми бровями, обернулся, участливо оглядел меня и спросил:
– Кто ж тебя так?
– Муж застукал.
Дед понимающе промычал и вопросов больше не задавал.
Из города еще тянулись последние дачники. Рязанский проспект был забит.
«Копейка» тянула, погромыхивая, изо всех сил и кое-где разгонялась даже до 50 километров в час.
Водила дозволил мне воспользоваться его аптечкой, и я в походных условиях, скрючившись на сиденье, перевязал кое-как левую руку.
Последний удар амбала рассек мне бровь, поэтому я порвал бинт и всю дорогу прикладывал марлевые тампоны к голове. Вскоре бровь перестала кровоточить, зато башка по-прежнему раскалывалась. Меня мутило.
Холодного пивка я дома так и не успел хлебнуть, а в офисе имелось только полбутылки теплой водки. Поэтому я попросил дедка остановить у ночного магазина. Купил две бутылки ледяного пива и не менее холодную «чекушку».
Когда мы снова двинулись, я залпом выпил бутылку пива. Никакого живительного действия не ощутил и сразу откупорил водку. «Эк тебя!» – сочувственно наблюдал за мной в зеркало заднего вида дедок.