— А чего волынку тянуть? Я с твоей мамашей на вечерке познакомился, а утром уже сосватал. И всю жизнь в ладу прожили, — дед Матвей ободряюще подмигнул внуку. — Бери, Антошка, штурмом невесту! Не хлопай ушами.
— Отец чего-то недоволен, — сказал Антон.
— Пошли его подальше, зануду старого!
— Не ори, пионер, — хмуро буркнул Игнат Матвеевич.
— Чо гришь?
— Спать, говорю, пора, юноша! А ты раскричался на всю деревню… — Игнат Матвеевич бросил газету на буфет и сердито вышел из кухни.
— Иди укладывайся, — весело обронил ему вслед дед Матвей и опять подмигнул Антону. — Запыхтел папаша, как старый паровоз…
— Что это он не в духе? — посмотрев на мать, спросил Антон.
Полина Владимировна улыбнулась:
— Так ведь, сынок, если ты увезешь Марину отсюда, он же без экономиста останется. Не обращай внимания, попыхтит да перестанет. Маринка по душе ему…
Теплая солнечная погода держалась словно по заказу, и Антон Бирюков, занятый своими мыслями, почти не заметил, как домчался на «Жигулях» от Березовки до районного элеватора.
Круглолицая с ямочками на щеках Вера Барабанова встретила одетого по форме Бирюкова испуганно. Сидела она в отдельном кабинетике, половину которого занимал письменный стол, заваленный грудами каких-то папок и цифровых отчетов. Разговор долго не клеился. О Тамаре Тиуновой Вера даже слышать не хотела и всяческими уловками пыталась выяснить, откуда уголовному розыску стало известно, что они подруги. В конце концов Антону надоело толочь воду в ступе и он рискнул слукавить:
— Наш сотрудник видел вас, Верочка, с Тиуновой. Волосы у Тамары очень ему понравились.
Вера расстроенно хлопнула кончиками наманикюренных пальцев по кромке стола:
— Ну говорила же Томику, чтобы сняла с головы мужскую приманку! Не послушалась, дурочка. А что вы ее ищете?
Антон нахмурился:
— Хотим от дальнейшей беды спасти.
— Какой?
— Разве Тамара вам ничего не рассказывала?
— Нет. Она вообще сама не в себе. Как сумасшедшая, по вечерам крестится и какие-то молитвы шепчет.
— Как мне с ней переговорить?
— Томик абсолютно ничего не скажет. Ей, правда, что-то серьезное угрожает?
— Поверьте, из-за пустяка я не стал бы ее искать.
Вера задумалась:
— Вы знакомы с ней?
— Нет, я ни разу Тамару не видел.
— Это плохо. Томик почему-то боится милиции. А в моем присутствии можете с ней поговорить?
— Конечно, могу.
— Тогда пойдемте вместе. Без меня Томик даже дверь вам не откроет.
— Я на машине, можем подъехать.
— Тем лучше.
Ехали недолго, но Антону пришлось изрядно поплутать по улочкам и переулкам, пока Вера не показала на небольшой шлакоблочный домик:
— Вот здесь я живу. — И, с интересом посмотрев на Антона, спросила:— Вы сын председателя Березовского колхоза, не так ли?..
— Так, — подтвердил Антон.
— Придется вас представить Томику. Можно?
— Для пользы дела, пожалуйста.
Вера энергично поднялась на крыльцо и костяшками пальцев трижды стукнула в дверь. Вскоре за дверью послышались легкие шаги. Приглушенный женский голос спросил:
— Верунь, ты?
— Я, Томик, открывай.
В замочной скважине щелкнул ключ. Дверь медленно распахнулась, и Бирюков увидел щупленькую курносую женщину с миловидным лицом. Одета она была в ситцевое платье. На худеньких, как у школьницы, ногах — новенькие красные босоножки. Из-под белой с зелеными горошинами косынки виднелись короткие, словно у подростка, неопределенного цвета волосы. Увидев за спиной Веры рослого Антона, женщина так сильно побледнела, что на ее носу отчетливо выступили густые веснушки.
— Томик, не пугайся, это сын председателя вашего колхоза Игната Матвеевича Бирюкова, — на одном дыхании проговорила Вера. — Он приехал, чтобы тебе помочь.
Тиунова словно онемела, а в ее расширившихся карих глазах будто застыл ужас. Вера ласково взяла подругу под локоть, и все трое вошли в светлую кухоньку.
— Что вы так испугались, Тамара? Я, честное слово, не кусаюсь. — Антон развернул удостоверение. — Вот, смотрите: фамилия моя Бирюков, отчество — Игнатьевич.
Бледность с лица Тиуновой постепенно стала сходить, веснушки на носу потускнели. Она вроде бы даже попыталась улыбнуться и тихо проговорила:
— Вас без документа можно узнать, на Игната Матвеевича сильно похожи.
— Ну вот и познакомились.
— Я раньше о вас знала.
— Да? Откуда?
— У Марины Зорькиной фотографию из газеты видела на столе. Марина очень хвалила вас.
— Значит, я хороший. А вы испугались. Чего?
Тамара зябко вздрогнула и обхватила плечи скрещенными на груди руками:
— Я чуть не повесилась…
— «Чуть» за преступление не считается, — Антон улыбнулся. — Кто довел вас до такой жизни?
— Не знаю. Наверное, завещание бабушки Гайдамаковой поперек горла стало нечистой силе.
— Томик, что ты плетешь?! — энергично вклинилась в разговор Вера. — Какая еще «нечистая сила»? Чудес нет!
— Наверно, есть, Верунь…
— О, господи! Помешалась ты, что ли?
— Может, и помешалась.
— Еще не лучше!..
Чтобы успокоить подруг, Бирюков предложил:
— Давайте присядем. Говорят, в ногах правды нет.
Все трое, как по команде, сели на табуретки у кухонного стола. Бирюков ободряюще посмотрел на Тиунову:
— Тамара, расскажите все по порядку.
Тиунова поежилась, глянула на Веру, потом — на Антона, опустила глаза и неуверенно, перескакивая с пятого на десятое, стала рассказывать уже известное Бирюкову, как она ухаживала за умирающей Гайдамачихой и как та перед смертью оставила ей все свое состояние, указав в завещании, что Тамара соблюдет одно непременное условие — докончит строительство дома на берегу озера и передаст его в дар колхозу, чтобы в нем оборудовали детский сад имени Викентия Гайдамакова. А еще Елизавета Казимировна передала Тамаре триста рублей наличными специально на похороны и просила, если из этих что-то останется, съездить в церковь, чтобы поставить свечечку за упокой души рабы Елизаветы. После поминок у Тамары осталось сто двадцать пять рублей. Тиунова съездила в Новосибирск, разыскала там церковь и на все оставшиеся деньги накупила свечей. Продававший свечи церковный служитель поинтересовался, кого это она так богато поминает. Не привыкшая лгать, Тиунова рассказала всю историю с Гайдамаковой. Служитель посоветовал заказать панихиду, но Тамара не знала, что это такое, да и Елизавета Казимировна об этом не просила, и никаких панихид заказывать не стала.
В Березовку Тиунова вернулась со спокойной душой и чистой совестью. В начале апреля договорилась с бригадиром наемной бригады Асатуром Хачатряном, приехавшим на строительство фермы в Серебровку, что как только бригада закончит колхозную стройку, сразу возьмется за доводку недостроенного дома Гайдамаковой. Потом вдруг Тамаре стало жалко расставаться с внезапно свалившимся богатством и она начала обдумывать, как бы получить в сберкассе завещанные деньги, продать недостроенный особняк, свою избушку и уехать из Березовки вместе с электриком Гумановым. Этими «черными мыслями» Тамара ни с кем не делилась, но неожиданно ей пришло «святое письмо», в котором сообщалось, будто один человек сидел на берегу реки и увидел сошедшего с неба Бога. Содержание письма она не запомнила, но в конце там предлагалось переписать это письмо на отдельные листки девять раз и разослать переписанное своим знакомым. Тому, кто не выполнит этого, предсказывалось большое горе. Тамара перепиской заниматься не стала, подумала, что это чей-то розыгрыш, и бросила листок вместе с конвертом в печку. А через неделю и вправду свалилось горе: кто-то забрался в избу и устроил «форменный обыск».
— Что у вас тогда пропало? — спросил Бирюков.
— Из моих вещей — ничего, — тускло ответила Тиунова. — А из сундука бабушки Гайдамаковой черное платье взяли.
— В карманах этого платья что-нибудь было?
— Ничего не было. После смерти Елизаветы Казимировны я выстирала ее вещички, проутюжила и аккуратно сложила в сундучок.
— Хотя бы предположительно можете сказать, кто побывал в избе?
— Нечистая сила.
Бирюков посмотрел в тревожные глаза Тиуновой:
— Тамара, без рук никакая «сила» не может рыться в сундучке. Другое дело, руки могут быть «нечистыми». Давайте вместе подумаем: кто мог это сделать?
Тиунова пожала худенькими плечами:
— Я долго думала и ничего не придумала.
— Кто насчет «нечистой силы» вам подсказал?
— Павлик на следующий день приходит три рубля просить. Я на него напустилась, а он отпираться стал, мол, нечистая сила меня с колдовскими деньгами попутала.
— А сам Павлик этих денег не просил?
— Он только трешку или пятерку всегда клянчил. Надоел до невозможности попрошайничеством. Как-то хотела ему сразу десять рублей дать, чтобы хоть недели две не привязывался. Он посмотрел на меня жалобно, как некормленный теленок, и говорит: «Том, я все равно их за раз прикончу или ребята у меня выцыганят. Лучше буду по троечке изредка у тебя брать, ладно?»
— Накануне «обыска» Павлик не появлялся?
— Утром в тот самый день был, но я ему ни копейки не дала — мелких денег не оказалось. А в конце дня приехала с вечерней дойки и ужаснулась… Это бог меня наказал за то, что хотела присвоить чужое богатство. Я, честное слово, ни рубля бы не присвоила, совесть не позволила бы, но… появилась же черная мысль…
Бирюкову пришлось потратить не меньше часа, чтобы выяснить у Тамары хронологическую последовательность дальнейших событий. Ее робкие ответы окончательно убедили Антона, что Тиунову самым бессовестным образом шантажировали, вымогая у нее доставшиеся по завещанию деньги. Оказывается, вскоре после «обыска» Тамаре сунули под дверь записку недвусмысленного содержания: «Завтра в полночь положи десять тысяч на крыльцо. Домовой». Тамара сожгла записку и деньги не положила. Тогда кто-то стал ночью ходить по крыше и загробным голосом, будто из печки, требовать опять же десять тысяч рублей. Несколько раз ровно в полночь то в одном, то в другом окне появлялась похожая на Гайдамакову женщина в черном платье и осуждающе качала закутанной в платок головой.
— Может быть, мужчина, переодетый женщиной? — уточнил Бирюков.
Тиунова пожала плечами. Настороженно слушавшая Вера оживилась:
— Томик, ты ничего не скрывай!
— Я и так не скрываю, — вяло ответила Тамара.
— Надо было тебе для интереса рублей десять положить на крыльцо и через щелочку подглядеть, кто там на дармовщину хотел красиво нежить.
— Я сто рублей своих ложила, их не тронули.
— Значит, в эту ночь не пришли. Надо было еще раз попробовать.
— Приходили, Верунь, но я побоялась посмотреть, кто? Всю ночь, в шифоньере спрятавшись, просидела. Вот почему мне и думается, что не люди требовали с меня деньги. Скажем, если бы Павлик, он бы и рубль подобрал… — Тиунова тревожно глянула на Антона. — Почему сотню не взяли?
— Потому, что поняли, если вы ни за что ни про что выложили на крылечко сто рублей, то, когда сильнее напугаетесь, положите и десять тысяч.
— Собственных денег у меня столько нет, а Елизаветы Казимировны деньги, честное слово, я не посмела бы отдать.
— Как вы догадались переделать завещание на колхоз? — спросил Антон.
— Женя Гуманов мне давно это подсказывал, но я все тянула. А тут вижу, спасения нет… Пришлось срочно переделать.
— Неужели действительно хотели повеситься?
Тиунова молча кивнула.
— Потом раздумали?
— Испугалась.
— Смерти?..
— Не то, чтобы смерти, а… Только петлю к потолку приделала — свет погас. Я свечку в лампадке зажгла. На табуретку стала, глянула на окно — там черная женщина головой качает… — Тиунова словно от страха передернула плечами. — Не помню, или табуретка подвернулась, или в обморок я упала… Когда пришла в себя, из носа кровь течет. Хотела опять в петлю сунуться, но у табуретки ножка оказалась отломленной… Кое-как нашла чистое платье в шифоньере, переоделась, напялила на голову парик и — бегом к озеру, на старую дорогу, в райцентр…